Страница 22 из 61
Грех, он липучей колючки с чертовой тещи!
Забирается в человечью душу незаметно, как лисица в знакомую нору!
Конечно, все может быть.
В то время только-только начали поговаривать про Буркана, который будто в скорости тут после воли разбил камнем на себе кандалы и дал с каторги тягу, долгое время разбойничал он по дороге в разных местах, поджигал ради одной забавы барские поместья, чтобы только светлее было ночью в родную сторону пробираться, может, не один год прошел, пока Буркан не добрался и не свел свои страшные счеты с барыней Рысачихой, чего, конешно, она от него вполне заслужила; потом уж он основался в нашем месте полным убойным хозяйством в Раменском лесу, где в свое время нашли после него целую крепость.
Все может быть, но об этом пока речь молчит, надо разобраться во всем по порядку, а то в таком путаном деле да еще с таким путаным старичком, как Михайла, и сам, того гляди, запутаешься так, что не толь другие тебе не поверят, а верить и сам себе перестанешь!
Что же касательно возвращенья Михайлы, так никто за ним не подсматривал и не проверял его, где, дескать, был, старина, и откуда тебя принесло, на самом же деле Михайла действительно пристегал в Чертухино с другого конца, нежели вышел по Филимоновому завету из дома, - как раз он воротился в тот год, когда наши мужики после Ниловой смерти третье лето только что разменяли, не нанимая пастуха на его место, потому что Мишутка один со стадом справлялся… в тот самый год, когда, промеж все же прочим, мужики по крайней, конечно, темноте тогдашней и бедной скудоимости в хозяйстве, не находя по одному делу никакого разрешенья, вздумали было Мишутку сунуть с камнем на шее в Дубну!
*****
А дело такое.
После того как ухайдакали Нила волки али, может, и в самом деле эти чудные и непонятные никому чеканашки, как говорила мужикам Секлетинья, которая, кстати сказать, была умная баба и если что говорила, так имела к тому свое рассужденье, а промеж слова также надо добавить, что за эту повадку встревать в мужские дела и часто учить мужиков звали заглазно ее не Секлетиньей - а Фуколкой.
- Фу-ты, осподи, каки дураки! Фу, какого дела не понимают!.. - И поясняла всегда похоже на этих чеканашек, отчего всякое дело становилось еще темней и непонятней…
Словом, после Секлетиньиных чеканашек Мишутка остался в стаде как бы полный хозяин, потому грех с Нилом случился в такую пору, когда легче сто рублей найти на дороге, чем подыскать Нилу замену.
Пастухи - народ сезонный!
Идут они внаймы, когда рыба полезет в мережку, и в нашем Чагодуе появляются еще и теперь за неделю до Егорьева дня, когда и можно их видеть, если праздник, у коновязи кругом соборной ограды, а также, если дело после обедни, то и послушать, как слаживают они на хороший голос рожки в ожидании найма, рожки самых разных фасонов и голосов, и большие и маленькие, есть и такие, в которых, как в носу, только две дырки: подголоски; тут пастухам полный выбор, а сойдет Егорий с коня, и за грехи потом нигде не достанешь!
Пришлось, значит, Мишутке волей-неволей пасти одному, да мастерство не ахтишное, мужики сразу сметили, чего стоит Мишутка, к тому же зверь после набега опять присмирел и до самой осени не беспокоил, когда уже поставили скотину на двор.
- Ишь! - радовались мужики. - Сорвал, как дань татарин, и тигаля!
На следующий год перед Егорьем почесали затылки и решили старшого к Мишутке не нанимать.
- Обойдется парнишка! Лишний расход!
Тут и пошло для Мишутки великое испытанье, над которым все головы зря проломали, но так и не доискались причины, пока дело не объяснилось само.
*****
В наши сырые, болотинные места дуб и разное другое сухое и гордое дерево разве зайдет только невзначай, вроде как в гости, и то присядет, не видя назад выходу, где повыше да посуше, чтобы не загноить корни в болотной воде.
Корень же у такого дерева как дорогая обутка, в наших местах больше все ольха да осина, любят они мочежинку, не считая, конечно, сосны и елового леса, ель и сосна на почву так же неразборчивы, как на еду деревенские бабы, - на пол-аршина у нас по лесам лежит омшарина, на многие версты чистики и прогалины, где только крушина по мху да пахучий богушник, от которого и не дурак одуреет, если понюхает вдоволь, растет там щетиной колдовской белоус и несъедобный костырь - словом, по нашему месту мухе, комару и слепню в жаркую пору самое житье, потому что любят они ольху и осину, в которых устраивают гнезда, завертывая пухлые листья в цигарки.
Как раз, если выдастся жаркое лето, с петровок и почти до Ильи[10] на скотину нападает слепень.
Не простой слепнек, ленивый, а породный, жгучий, едучий до нетерпенья и воистину согласно прозванью: слепень!
С лету он прямо в глаза, в рот тычется, ничего не разбирает, жало впивается сразу, как иголка с огня, а если на пути ни человека, ни животины не встретит, так в злобе куда-нибудь налетит на дерево или хлопнется в куст, принявши его, должно быть, за мужика в зеленой широкой рубахе, которую тот забыл в страде пояском подпоясать, но, открывши ошибку, валится наземь под корень и лежит, пока не сдохнет, кверху ногами, - носятся они в такую пору по косой линейке, как турецкие пули, пущенные из старинной пищали наудалую!
С ними не до работы, на работу поднимаются задолго до солнца, а в жару все спят где-нибудь на зусенышке или в сенях, скотина же, пока не свалит жара, забивается по ворот в воду, - для этого случая издавна ею облюбовано место у нас на Дубне, в аккурат одни рога только видно!
Стоят коровы в водной прохладе и помахивают по привычке хвостами, разбрасывая вокруг себя серебристые брызги, даже глаза от воды повлажнеют, слепень же воды боится, плюнет на него мужик, он и то сослепа примет за дождик!
Тут и произошла с пастушонком Мишуткой оказия, за которую он чуть было не поплатился: пропало у коров полдневое молоко, чего сроду-родов в селе не бывало, полдневый удой - самый большой по нашему месту, потому что до полден большая в нагуле упряжка. Сразу со всего села заходили подойники спуста…
- Что за причта? - взахались бабы. - Куды ему подеваться?..
- Наслание, - в первый год темно пояснила им Фуколка.
- Верно, что наслание, - согласились бабы.
В первый год этого происшествия все разговоры и бабы и мужики все же легко пропускали мимо ушей, на второй только стали на Мишутку коситься и подозревать в баловстве, не сдаивает ли, дескать, в землю коров, хотя на баловство такое дело мало похоже, но по третьему, когда история с полдневым молоком в точности повторилась, как только появились слепни - по летам жары стояли! - Фуколка по своей привычке встрела в это непонятное дело и так его мужикам объяснила:
- Это, милые вы мои, у нас потому такое наслание, что в люльке мы Мишутку молоком обносили; теперь у нас с Мишуткой не будет до второго пришествия в селе ни творогу, ни сметаны… погоди, еще куры каменные яйца нести будут: в божье нам за то наказанье!
По всей видимости, Секлетиньины слова на этот раз большой непонятностью для мужиков не отличались, потому что и в самом деле Мишутку вскормили на скудном куске, но всякий счел себя мало повинным, заползла в темное мужичье сердце угрюмая суровая дума, похожая на осеннюю ночь, в которую с какой хочешь дороги собьешься.
При встречах и разговорах с Мишуткой они в глаза уже ему не глядели, и бабы не совали за пазуху пирогов и ватрушек. Мишутка все это сметил, и у него с каждым днем, вещая недоброе, само будто все ниже падало сердце, когда подгонял он стадо к селу и в сельских воротах крутились на ветру в ожиданье скотины бабьи платки и яркие девичьи подолы.
Как-то раз сидел Мишутка под кустом у дороги, выплетая ивовый лапоть, и одним концом уха услыхал разговор.
- Утопить, - говорят мужики, - надо выродка, и молоко появится снова.
По дороге шли кучкой чертухинские бабы, видно, что зря посмурыгали дойла скотине: молоко, как на грех, не появлялось!
10
с петровок и почти до Ильи - то есть в июне - июле.