Обольсти меня на рассвете

– Тише, – сказал Кев, присев на край матраса. Он схватил Уин, когда она попыталась откатиться, и положил ладонь ей на лоб. Он чувствовал, как пульсирует кровь под обжигающе горячей тонкой кожей.

Когда Уин попыталась его оттолкнуть, Кев поразился тому, как сильно она ослабла.

– Не надо, – всхлипывая, повторяла она. Слезы бессилия текли по ее щекам. – Пожалуйста, не прикасайся ко мне. Я не хочу, чтобы ты был здесь. Я не хочу, чтобы ты заболел. О, пожалуйста, уходи…

Кев привлек ее к себе. Тело ее было как живое пламя под тонким покровом ночной рубашки. Бледный шелк ее волос струился по ним обоим. И он стал баюкать ее голову на своей ладони, на крепкой, видавшей виды руке кулачного борца.

– Ты сошла с ума, – сказал он тихо, – если думаешь, что я оставлю тебя сейчас. Я позабочусь о том, чтобы с тобой все было хорошо, чего бы это ни стоило.

– Мне не выжить, – прошептала она.

Кева потрясли ее слова, но еще больше его потрясла собственная реакция на них.

– Я умру, – сказала она, – и я не возьму тебя с собой.

Кев прижал ее к себе сильнее, так что она дышала ему прямо в лицо. Как бы она ни уворачивалась, он ее не отпустит.

– Перестань! – воскликнула она, отчаянно пытаясь вырваться. От усилий она еще гуще покраснела. – Это безумие… О, упрямец, отпусти меня!

– Никогда. – Кев гладил ее по распущенным растрепанным волосам. Пряди потемнели там, где их омочили ее слезы. – Полегче, – бормотал он, – не изматывай себя. Отдохни.

Уин затихла, осознав тщетность попыток вырваться.

– Ты такой сильный, – слабым голосом произнесла она, и в словах ее была не похвала, а осуждение. – Ты такой сильный…

– Да, – сказал Кев, краем простыни утирая ее лицо. – Я сильный, жестокий и безжалостный, и ты всегда об этом знала, верно?

– Да, – прошептала она.

– И ты сделаешь так, как я скажу. – Он баюкал ее, прижимая к груди. – Попей.

Она с трудом сделала несколько глотков, превозмогая боль.

– Я не могу, – выдавила она, отворачиваясь.

– Еще, – настаивал он, поднеся чашку к ее губам.

– Дай мне поспать, пожалуйста.

– После того как ты попьешь еще.

Кев не унимался, пока она не сдалась со стоном. Уложив ее на подушки, он дал ей подремать несколько минут, затем вернулся с тостом, вымоченным в бульоне. Он не отставал от нее, пока не заставил съесть немного.

К этому времени проснулась Амелия и вошла в комнату Уин. Амелия лишь сморгнула дважды, словно не верила своим глазам, при виде того, как Кев, обнимая Уин одной рукой, кормит ее.

– Избавься от него, – хрипло сказала Уин, обращаясь к сестре. Голова ее покоилась у Кева на плече. – Он мучает меня.

– Ну, мы всегда знали, что он враг рода человеческого, – вполне серьезно сказала Амелия, подойдя к постели сестры. – Как ты смеешь так себя вести, Меррипен? Пробраться в спальню ни о чем не подозревающей девушки и скормить ей тост?

– У нее пошла сыпь, – сказал Кев, заметив высыпания на шее и щеках Уин. Ее шелковистая кожа сделалась шершавой и красной. Он почувствовал, как Амелия дотронулась до его спины, вцепилась в его рубашку, словно должна была держаться за что-нибудь, чтобы не упасть.

Но голос у Амелии звучал ровно и спокойно, как ни в чем не бывало.

– Я приготовлю содовый раствор. Это успокоит кожу, дорогая.

Кев невольно восхитился самообладанием Амелии. Она готова была принять любой вызов, который бросала ей судьба. Из всех Хатауэев у нее был самый сильный характер. И все же Уин должна была бы быть еще сильнее и еще упрямее, если хотела выжить.

– Пока ты искупаешь ее, я приведу врача.

Не то чтобы он доверял врачам из числа гаджо, но присутствие доктора успокаивало сестер. Кев также хотел узнать, как идут дела у Лауры и Лео.

Оставив Уин заботам Амелии, Кев направился к Диллардам, но горничная, которая открыла дверь, сказала, что к Лео нельзя.

– Он там с мисс Лаурой, – срывающимся голосом добавила девушка, закрывая лицо полотенцем. – Она никого не узнает. Ей все хуже и хуже, сэр.

Кев почувствовал, как ногти его впились в ладони. Уин была более хрупкой и слабой, чем Лаура Диллард. Если Лаура умирала, то едва ли Уин сможет пережить болезнь.

Следующая мысль Кева была о Лео, который не был ему братом по крови, но определенно был членом его семьи. Лео любил Лауру Диллард так сильно, что едва ли смог бы принять ее смерть рационально, если вообще способен ее принять.

– Каково состояние мистера Хатауэй? – спросил Кев. – У него есть какие-нибудь симптомы болезни?

– Нет, сэр. Не думаю. Я не знаю.

Но, судя по тому, как горничная отвела слезящиеся глаза, Кев понял, что Лео нездоров. Он хотел забрать Лео, снять с поста у постели умирающей, и сделать это прямо сейчас, пока у него еще оставались силы. Но было бы жестоко лишать Лео последних часов с женщиной, которую он любил.

– Когда она умрет, – без обиняков сказал Кев, – отправьте его домой. Но не позволяйте ему идти одному. Пусть кто-нибудь проводит его до порога дома Хатауэев. Вы понимаете?

– Да, сэр.

Через два дня Лео пришел домой.

– Лаура умерла, – сказал он и провалился в беспамятство лихорадки и горя.

Глава 4

Скарлатина, свирепствовавшая в округе, была необычайно опасной. Чаще всего заболевшие умирали. Болезнь не щадила никого, но старики и дети погибали чаще. Врачей не хватало, и никто из живущих за пределами Примроуз-Плейс не решался приходить к больным. Навестив двух пациентов в доме Хатауэев, смертельно уставший врач прописал уксусные полоскания для горла. Еще он оставил отвар, содержащий настойку аконита. Но похоже, ни то ни другое средство никак не помогало ни Уин, ни Лео.

– Мы недостаточно делаем для их выздоровления, – сказала Амелия на четвертый день. – Ни она, ни Кев не высыпались, по очереди дежуря у больных брата и сестры. Амелия зашла на кухню, когда Кев кипятил воду для чая. – Единственное, в чем мы пока преуспели, это в том, чтобы облегчить их страдания. Но должно же быть какое-то средство, чтобы остановить болезнь. Я не могу допустить, чтобы случилось самое страшное. – Она стояла с очень прямой спиной и дрожала, нанизывала слово на слово, словно так могла укрепить линию обороны.

Она выглядела такой беззащитной, что Кев испытал к ней сочувствие. Ему было неловко прикасаться к другим людям, как было неловко, когда прикасались к нему, но братское чувство побудило его подойти к ней.

– Нет, – быстро сказала Амелия, когда осознала, что он собирается прикоснуться к ней. Отступив, она покачала головой. – Я… Я не из тех женщин, что могут на кого-то опереться. Тогда я просто рассыплюсь на кусочки.

Кев понимал, о чем она. Для таких людей, как она или как он, близость означала слишком много.

– Что можно сделать? – шепотом спросила Амелия, обхватив себя руками.

Кев потер усталые глаза.

– Ты слышала о растении, называемом белладонна?

– Нет. – Амелия была знакома лишь с растениями, которые употребляют в пищу.

– Она цветет только ночью. Когда солнце встает, цветки погибают. В моем племени был травник, драбенгро, и он говорил мне, что белладонна самое сильное растение из известных ему. Оно способно убить человека, но оно же способно поднять его со смертного одра.

– Ты когда-нибудь видел, как оно действует?

Кев кивнул.

– Я видел, как оно излечило лихорадку, – пробормотал он и стал ждать ее ответного слова.

– Достань этой травы, – сказала наконец Амелия. Голос ее дрожал. – Возможно, оно их убьет. Но без него они оба наверняка погибнут.

Кев вываривал в котелке до состояния черного сиропа растения, которые нарвал у кладбищенской ограды. Амелия стояла рядом с ним, когда он нацедил смертельное зелье в маленькую мензурку.

– Вначале Лео, – решительно заявила она, хотя на лице ее читалось сомнение. – Ему сейчас хуже, чем Уин.

Они подошли к постели Лео. Поразительно, как быстро может съесть человека скарлатина. Каким истощенным сделался всего за несколько дней их доселе крепкий, пышущий здоровьем брат. Некогда красивое лицо Лео стало неузнаваемым: отекшее, бесформенное, бледное. Последние членораздельные слова он произнес вчера, когда умолял Кева дать ему умереть. Совсем скоро его желание должно было исполниться.