Патология лжи

«Медиа-Вахта»: Едва ли не в одночасье «Портфолио» превратился из рядового околоинтеллектуального издания в центр национального внимания. Говорят, вы были на последнем дыхании – и вдруг продали полмиллиона экземпляров. Что дальше, Глория? Что мы можем ждать от «Порфолио» в следующих номерах?

Глория Грин: Если хотите знать – придется оформить подписку. Но одно я могу вам твердо пообещать: то, что вы сейчас наблюдаете, – не единичный случай. Эпоха газетной журналистики заканчивается, телевидение, радио и даже Интернет с успехом заменяют газеты. Мы входим в эру, когда журналы станут единственным серьезным печатным изданием. Это литература грядущего тысячелетия, и где бы я ни оказалась, я намерена возглавить это движение.

3

Папочка заставляет меня заказать к десерту коньяк, хотя вообще-то я хочу портвейна. Но он говорит, что коньяк шикарнее. Он говорит, что мы празднуем, и мы празднуем. Мы празднуем мой успех. «Моя пулитцеровская принцесса», – называет меня папочка, и приходится напомнить ему, что Пулитцер – всего лишь слухи.

– Как только Пулитцеровский комитет увидит твои фотографии, это перестанет быть всего лишь слухами.

Я отвечаю ему испепеляющим взглядом.

Папочка помогает мне подняться на ноги, его руки поглаживают шов моей юбки, он шепчет, что дома у него для меня сюрприз. Потом целует меня в лоб, в губы. Я пьяна. Мы наслаждаемся друг другом, и каждый наслаждается собой в другом.

– А Мэдисон там тоже будет? – шепчу я ему на ухо.

– Она еще в офисе, принцесса. Она говорит, что ей нужна вся ночь, чтобы понять, какая статистика тебе нужна.

– Ну, мне нужны все эти популярные фигуры ФБР…

– Она говорит, что ты заставляешь ее составлять графики по избирательным округам. Ты уверена, что четко ей все объяснила?

– Я просто использую таланты Мэдисон. – Я поглаживаю его пальцы, вкладываю их себе в рот. Я жажду всецело завладеть его вниманием и знаю, как этого добиться. – Я вот думаю, может, мне пойти на государственную службу?

Мой отец живет в Сан-Ансельмо, в изящном доме начала века с лампами работы Дирка ван Эрпа и без телевизора. Дубовые полы без ковров, на стенах – японские гравюры.

Он выключает сигнализацию и ведет меня внутрь, его рука обнимает меня за бедра. Ведет меня в гостиную, к кушетке из темной кожи, на которой лежит обнаженная женщина с красной ленточкой вокруг шеи.

– Ты приготовил ее для меня? – спрашиваю я, повернувшись к отцу.

– Я приготовил ее для нас, – отвечает он, обвивая мою руку вокруг своей шеи.

Мы не делали этого уже некоторое время и никогда раньше – таким способом, хотя папочка не раз предлагал. Когда я еще училась в средней школе, он иногда будил меня среди ночи и спрашивал, не хочу ли я присоединиться к нему и приведенной им женщине. Я всегда говорила «нет», потому что из-за меня возникали проблемы. Я никогда не нравилась женщинам, с которыми он встречался, – они считали меня соперницей. Чувствовали, что между мной и папочкой что-то есть, и разумеется вину за это возлагали на меня. Но правда в том, что мы были сообщниками, тайными возлюбленными даже для моих ближайших друзей. Людям этого не понять, мы знаем, что никто бы нас не одобрил. Но здесь нет принуждения. Папочка значит для меня больше, чем кто-либо на свете, потому что я нравлюсь ему больше, чем кто бы то ни было. Это выходит за рамки того, что могут понять другие. Это сокровенное, а я сейчас нуждаюсь в тайне.

– Она красивая, – говорю я своему отцу. Темноволосая, худая, она не имеет ничего общего со мной. – Как ее зовут?

– Как ты хочешь называть ее? – спрашивает он, стягивая с меня блузку через голову.

Пока папочка наполняет два бокала «Макалленом» двадцатилетней выдержки, я изучаю девушку вблизи. Она лежит очень спокойно, движутся только глаза: она переводит взгляд с одного из нас на другого. Глаза у нее зеленые, как у моей матери, волосы затеняют часть лица.

Девушка завистливо смотрит, как мы пьем, папочка протягивает ей бутылку. Скотч булькает в ее горле, она приканчивает бутылку и кладет ее набок. Подходит к папочке на цыпочках, расстегивает его штаны и раздвигает ширинку на боксерских трусах, извлекает его пенис.

Пока папочка играет с девушкой, я расстегиваю юбку. Я обнажена, и мы боремся с ним, как боролись, когда я была маленькой девочкой и мы оставались по воскресеньям вдвоем. Мои груди трутся о щетину его щек, он целует меня в шею, рот у него теплый и липкий.

Я прижимаю тело папочки к своему, стискивая конечности, вжимаясь носом в выемку у него на груди, волосы щекочут мне лицо, папочка гладит меня по обнаженной спине.

А потом… потом с грохотом открывается входная дверь. Когда папочка успел дать Мэдисон ключи от дома?

4

Позолоченные компьютерные терминалы, вроде бы мертвые, но на самом деле просто заблокированные в ожидании, занимают целую стену в «Чате» – кибер-баре, где дигерати[37] устраивают вечеринку для прессы. Разумеется, Мойра знает тут всех, если не по имени, то по адресу электронной почты. Сейчас она склоняется над золотистыми терминалами. Она в обычных джинсах и майке.

Я ненадолго присоединяюсь к ней, но кто-то увлеченно рассказывает очередной анекдот о Винтоне Серфе,[38] и я понимаю, как отчаянно мне нужен глоток бурбона. Направляюсь к бару. Вокруг меня – сплошь вебмастера, ухаживающие за вебмастерицами, соблазняя их неограниченным доступом. В углу группка разработчиков мультимедийных программ для тинэйджеров тихонько общается на своем коде. Я стою посреди диодно-зеленой комнаты со стаканом дрянного бурбона в руке, и мне решительно нечего сказать ни одному из присутствующих.

Я забиваюсь в кресло у задней стены и надуваю губы.

Как обычно, все заканчивается чередой пустых разговоров – лишь бы не пить в одиночестве. Они знают обо мне, вся эта толпа, но им на меня наплевать. Хмурой я выгляжу особенно привлекательно, вот почему мужчины останавливаются у моего столика. Спрашивают, что я думаю о вечеринке, и я отвечаю, что она отстойная.

– Вы в самом деле так разговариваете в реальной жизни?

– Что вы имеете в виду? – спрашивают они, эти мужчины во фланелевых рубашках с лицами, прячущимися под волосами. Я на маскараде, где на всех одинаковые маски. Я пытаюсь им объяснить, а потом они предлагают принести мне еще выпить и пропадают с моим стаканом, и я остаюсь в одиночестве, пока на смену не приходит кто-нибудь другой. И снова начинается бессмысленный разговор о том же самом, и выпивка, которую они мне приносят, – все время не та, что я заказывала.

– Привет, Глория, – встревает мужчина, непохожий на остальных, протягивая мне свежий стакан бурбона со льдом. Он невысокий и грузный, одет в черное, кажется, его я знаю, только воспоминание отчего-то – газетного свойства.

– Арт Рейнгольд.

Разумеется. Арт Рейнгольд, издатель «Алгонкина», и даже для таких близких к нему, как Брайан Эдвард Рид-Арнольд, он – отшельник, прямо как Томас Пинчон. По слухам, большая часть сотрудников «Алгонкина» уверена, что он – продукт корпоративной мистификации.

– Рада с вами познакомиться, мистер Рейнгольд.

– Вы не откажетесь прогуляться со мной? И, пожалуйста, называйте меня по имени.

Я напоминаю ему, что мы в одной из наименее респектабельных частей «к югу от Маркет», снаружи темно, а я на высоких каблуках.

– Ничего не случится, – говорит он. – Я уверен, ФБР, сопровождающее вас, защитит нас от… преступных элементов. – Он показывает толстым согнутым большим пальцем на человека в костюме, играющего в усовершенствованную версию «Пэкмена»[39]на демонстрационном компьютере у дверей.

– Это обнадеживает. Я уже была близка к тому, чтобы кого-нибудь убить.

Мы идем вниз по Фолсом-стрит к Йерба-Буэна-Гарденз. Вечер теплый, в субботу началась весна.

37

«Дигерати» – компьютерная элита, «цифровые литерати» (от лат. «ученый, мудрец» и т. п.). Термин относится к неопределенному кругу людей, которые считаются осведомленными, знающими или, иначе говоря, специалистами в области цифровой революции.

38

Серф, Винтон (род. 1943 г.) – один из создателей сетевого протокола TCP/IP, считается отцом-основателем Интернета.

39

Одна из самых первых компьютерных игр.