Страница 9 из 10
Я растерялась. Что же мне делать? Чтобы показать, как ей холодно, Флора стала дрожать и стучать зубами. Согреться изнутри? О чем это она? Я спросила ее. Флора тут же отпустила мою руку:
– Да благословит тебя Господь, детка. У тебя нет немного водки?
Водки? Я задумалась. На буфете стоят два графина с красным вином. Может, она намекает на это?
– Нет-нет, водки! Чего-нибудь покрепче.
И Флора опасливо оглянулась, словно боясь, что ее услышат.
– Поторопись, – прошептала она. – Иначе будет поздно.
И снова затряслась, охая и стуча зубами. Я испугалась не на шутку. Их жизнь зависит теперь от меня, подумала я, перебирая в уме то одно, то другое. В буфете ведь много бутылок. Я бросилась в столовую, отыскала в бокале ключ от буфета и открыла дверцы. Схватив самую большую бутылку, бегом вернулась на кухню к Флоре. Может быть, это подойдет?
Она вытащила пробку из бутылки и понюхала. Это, конечно, не водка, но сгодится. Флора поднесла бутылку ко рту и сделала глоток.
– Эгей! Сейчас согреемся! Спасибо, детка! – сказала она.
Видимо, это вернуло ее к жизни, потому что она так резко встала со стула, что маленькая Эдит проснулась и заплакала.
– Тебе тоже надо глотнуть, мордашка! – сказала Флора, вытащила из кармана старую тряпку и, хорошо смочив ее из бутылки, сунула в рот Эдит, которая сразу умолкла.
– Спасибо от нас обеих! – поблагодарила Флора и, подойдя к окну, осторожно выглянула на улицу. Совсем не нужно, чтобы кто-нибудь пришел и увидел ее, пояснила она и, спрятав бутылку под пальто, скорым шагом направилась к двери.
Я побежала вслед за ней и спросила, не хочет ли она все же взять немного дров, но она ответила, что теперь это уже не нужно, им и так будет чем согреться.
Когда вернулась мама, я с гордостью рассказала, что случилось. Я спасла человеку жизнь и чувствовала себя благодетельницей. Родители не упрекнули меня ни в чем, но, насколько я поняла, подумали, что было бы лучше дать Флоре дров, а не бутылку.
В бутылке был коньяк, который папа купил к Рождеству, и он, наверное, пожалел, что я схватила именно эту бутылку.
Но зато Флора теперь еще долго сможет греться изнутри. Родители решили, что прачке и ее детям приходится туго, и с тех пор мы взяли за правило навещать Флору с озера Осет и ее малышей. В сочельник мы всегда приносили им подарки.
В это Рождество к Флоре отправили нас с Каролиной. Я втайне радовалась тому, что мы проделаем долгий путь с ней вдвоем. Свея собрала большую корзину еды и сладостей. Мы взяли ее каждая за ручку, а в свободную руку мне дали еще мешок с подарками для детей. А Каролине – бидон с керосином. Чуть только рассвело, мы отправились в путь.
Каролина никогда не бывала в избушке Флоры, и я подумала, что нужно ее слегка подготовить к тому, что нас там ждет. Я сказала, что может случиться так, что Флора уже начала отмечать Рождество и тогда будет лежать на своем топчане и жаловаться на нездоровье. Она несварлива, когда выпьет, но любит пустить слезу и ужасно жалеет себя. Лучше всего соглашаться с ней, ее все равно не утешишь, она только разозлится.
Но Флора может быть в воинственном настроении – это означает, что отметить праздник ей нечем. И она станет предлагать нам кофе. В первом случае она этого не делает. Если уж предложит кофе, нам придется согласиться, хотя кофейные чашки у нее всегда немытые. Флора говорит, что слишком много убирает и стирает у других, так что сил содержать в чистоте свой собственный дом просто не остается. Но прежде чем разлить кофе, она потрет пальцем по краю чашки – вот и все мытье. И обязательно наденет старый засаленный передник, хотя он уже весь зарос грязью. Не стоит обращать на это внимание, лучше делать вид, что все идет как надо. Каролина должна иметь в виду, что Флора очень обидчива.
Пока я все это говорила, Каролина шла молча, глядя под ноги. Потом вдруг серьезно посмотрела на меня:
– Я счастлива, что не родилась в такой семье, как твоя!
О чем это она? Я остановилась, чувствуя, как краска приливает к лицу. В ее словах было такое осуждение, что я просто онемела. Мы стояли друг против друга. Корзина между нами на земле. Каролина смотрела мне в глаза и продолжала:
– Ты не представляешь, что люди могут жить так, как Флора. Но я должна сказать тебе, что многие живут еще хуже. И не так редко, как тебе кажется. И это нисколько не смешно.
У меня на глаза навернулись слезы, я почувствовала себя глупой и нелепой. Каролина была, конечно, права, возразить ей мне было нечего, а она неумолимо продолжала:
– Вы с Роландом, что вы знаете? Мне жаль вас. Когда вы рассказываете о том, что видели, кажется, будто вы прочитали это в книжке, но так ничего и не поняли и просто зазубрили наизусть. Будто вы никогда ничего не переживали сами. Или не в силах понять то, что увидели.
Слезы застилали мне глаза. Чтобы скрыть, что готова заплакать, я наклонилась и взяла корзину за ручку.
– Жаль, что ты вдруг стала считать нас такими недотепами… – сказала я. Я едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но перед Каролиной хотела казаться спокойной.
Она взяла корзину за другую ручку. Мы снова пошли.
– Нет, вы не виноваты, я и не думала винить вас. Я против такого положения вещей, когда то, что одному кажется привычным и единственно возможным, другой просто не может себе этого представить, для него это какая-то небылица.
Я шла, глотая слезы, и мне нечего было возразить Каролине, ведь мы с Роландом действительно знали так мало. Только то, что происходило в школе да по дороге домой. Вот и вся наша жизнь. Конечно, Каролина знала больше. Она и сама говорила, что ей довелось повидать многое, но держала все при себе и ничего не рассказывала. Правда, иногда она развлекала нас захватывающими историями, которые, как нам казалось, произошли с ней самой. Она так вживалась в роль, что нам и в голову не приходило, что это выдумки.
Но, размышляя об этом после, я понимала, что она просто не могла повидать столько всего, побывать в стольких разных местах почти одновременно. Ведь ей было еще не так много лет. Если бы все это случилось с ней самой, она была бы теперь глубокой старушкой. Но стоило спросить ее об этом, она со смехом уходила от ответа и говорила, что мы можем думать, что хотим.
Вначале я смотрела ей в рот и верила каждому ее слову, но постепенно убедилась, что зря. Просто у Каролины такая манера. Она выдумывала невероятные истории, чтобы скрыть свои личные переживания и чтобы мы не могли чем-нибудь ее задеть.
Мне говорили, что у меня богатая фантазия. Но что же тогда сказать о Каролине? И разве она вправе порицать меня за мои «небылицы»?
Она молча шла рядом со мной. Она уже высказала мне все, что думает. Меня охватили досада и грусть. Я ведь хотела развеселить ее чем-нибудь, чтобы все между нами стало по-прежнему. Я так много ждала от этой прогулки. А теперь мы молча идем рядом. Ее слова все еще звучали у меня в ушах, я так и не придумала, что ей сказать, а мы уже вышли к озеру Осет.
На мысу одиноко стояла маленькая ветхая избушка. Вокруг нее не было не то чтобы садика, но даже травы. Только замерзшая глина, покрытая снегом, которая во время дождя превращалась в непролазную грязь. В засуху же она покрывалась трещинами и все вокруг становилось таким же серым и унылым, как сама избушка.
Первое, что мы увидели, подходя к ней, – это то, что дверь висит на одной петле и не закрывается. Кошки Флоры сновали сквозь щель туда-сюда.
У маленького окошка теснились три головки. Позади них было темно. И хоть бы какой дымок из трубы…
Мы постучали. Скрипучий голос ответил, что дверь открыта, разве мы не видим? Это была Флора. Она сидела, сгорбившись, на краю топчана, но стоило нам переступить порог, как она откинулась на спину и проворчала: «Я так сильно болею…»
На этот раз это оказалось чистой правдой. Флора не была пьяна и, видимо, по-настоящему простудилась. Ничего удивительного, ведь в доме стоял ужасный холод. Печь не топили, а дверь не закрывалась.