Собиратели трав

Эйти видел теперь, как красиво голубое бездонное небо над его запрокинутым лицом, но если он вернется назад к берегу, то как назавтра сможет вынести эту красоту и бездонность? Этот гул и трепет флагов далекого, непостижимого праздника? Три стихии держали его на себе — вода, небо и земля, — а он был меж ними один. «Один!» — хотелось крикнуть ему, но, боясь потерять силы, он не крикнул. И лишь яростно стал бить руками по воде, плывя на спине туда, где должен был находиться остров. Эйти плыл, не глядя в ту сторону, куда взгляпуть ему было страшно. И он не хотел возвращаться назад где жили покорные собиратели трав и где одна любовь, став слишком доступной, надоела ему, как раба, а другая любовь, слишком недоступная, помыкала им, словно рабом. Он гневно махал руками и отгребал ногами, постепенно вновь обретая мужество.

Вдруг услышал он сильный шум вблизи себя. Махнув вознесенной правой рукой налево, он оказался грудью на воде. Мелькнул вдали голубой остров, а вблизи Эйти и вокруг вся вода вскипала от рыбы. Шла горбуша неисчислимым могучим косяком, и Эйти врезался, плывя на спине, в самую середину этого косяка.

Рыбы теснились, терлись друг о дружку, обходя человека, а около него, путаясь, выпрыгивали из воды — и, на миг беспомощно повиснув в воздухе, падали назад спиною в море. Вокруг пловца оставалось круглое оконце воды, а все остальное сплошь было рыбой. Эйти засмеялся, радуясь этому чуду моря, которое он нечаянно подсмотрел. И он крикнул:

— Эге-гей! Ры-ба-а! Эй ты, какая горбуша! Навалом! Эй, и сила ты, горбуша! Куда плывешь?

И он нырял и плыл под водою, широко открыв глаза, и видел, что, когда приближался к живой стене рыбы, она прогибалась перед ним. И рыбы мелькали мимо, мимо — все стремительнее! — и яркий блеск рыбьих боков сливался в сплошную белую молнию.

Эйти всплывал, чтобы глотнуть воздуху, и опять видел, что находится в круглом оконце чистой воды, а вокруг прыгали, словно сойдя с ума, тяжелые серебряные рыбины.

Он снова лежал на спине, раскинув руки и ноги, — отдыхал. Громадный косяк рыбы прошел, водяной кипящий шум постепенно стих вдали, и теперь над морем снова застывала тишина. И вскоре она полностью воцарилась, — тишиною закладывало уши, как водяной пробкой, если не двигаться и не тревожить воду. Эйти смотрел в небо на солнце.

Оно в пустынном небе было одно, и это казалось странным. Если на громадном море виднеется всего лишь одна льдина, а больше ничего на темной воде нет, то это всегда покажется странным. И Эйти представилось, что такой небольшой белый предмет на огромном синем пустыре неба скоро остынет и греть не сможет. Он словно бы и правда не чувствовал сейчас его тепла. Плотная синяя тишина застыла над ним одной сплошной глыбой, она поглотила тепло солнца. И вдруг Эйти почуял что-то недоброе вокруг.

Эйти привстал в воде по грудь, свисток мотнулся и утонул. То, что увидел Эйти в следующий миг, было страшно. Со стороны открытого моря стремительно налетал длинным клином белый туман. В нетронутой тишине острие клина неслось над морем, как бесшумный самолет. Оно прошло вдали перед Эйти, вмиг скрыв горизонт и остров. Следом шла белая стена, нарастая все выше к небу. Словно иная сущность, нежели Земля, напала на Землю и молча ее поглощала. И в немоте последнего мига Эйти видел гибель синего мира. Когда белое налетело и лицо обдало промозглым влажным дыханием, Эйти отвернулся.

Вскоре он ничего уже не видел, кроме белой мглы, — в ней будто птицы огромные неслись или всадники бесшумно мчались. Всего лишь на три взмаха вперед серебряно блестела вода, недавно блиставшая синей глазурью. Эйти не знал теперь, куда плыть. Туман! О нем-то он не подумал, пускаясь в море. Компас ручной надо было взять, — но кто мог подумать, что на синь и гладь такого дня падет туман.

Остров предупреждал!

Голубой четкий силуэт. Знак: будет непогода, не вздумайте плыть ко мне. А он поплыл. Эйти видел, как над маленькими волнами, рожденными его движением, клубятся и плывут туманные лохмотья. Пар не сливался с водою, и туман своим подножием на пядь повисал над морем. Эйти погружался до самых глаз и пытался заглянуть в эту щель между туманом и морем, но далеко он видеть не мог, все сливалось. Где теперь берег, где открытое море, а где этот коварный остров? Эйти плыл уже без всякой цели — слишком маленькой точкой оказалась она в этом огромном просторе.

Теперь бы он повернул к берегу, потому что плыть по морю без цели невозможно, но где этот берег? Ему казалось, что там, впереди, и он плыл, проклиная себя, но потом его охватило сомнение и он думал, что впереди открытое море, путь в никуда.

Просто грести воду руками, когда не видишь, куда плыть, невозможно, потому что десять раз загребешь или десять тысяч раз — никакой разницы. Плыть никуда — значит все время оставаться на месте. И постепенно теплое тело становится холодным, а холодное тяжелым. И хотя вода еще держала, Эйти чувствовал, что с каждой минутой тяжелеет, словно он наглотался камней, как сивуч.

Плечи и руки скоро онемели. И то, чего Эйти раньше не знал, настигло его в море — усталость и страх. Он, смеявшийся над теми, кто тонет в воде, впервые понял, что и он может утонуть. Он ощутил под собою всю темную смертельную бездну, над которой повис, уцепившись за тонкую водяную пленку. Любимая вода, подержав его до последнего мгновенья, тихо затем отпустит, и он медленно пойдет вниз, бессильно раскинувшись. Потом течение его перевернет, широко и непристойно раздвинет ему ноги, а руки длинно повиснут, как плети. Так, крутя его и переворачивая, смертная тяжесть увлечет Эйти на дно. Волосы его поднимет вода, и в них заплывут сверкающие мальки, как в траву.

Ты, пловец, уходящий в море, помни о предостережении острова, захвати с собой компас. Тогда и в тумане не заблудишься. Ты, отринувший всем существом своим покорное собирательство в жизни и плывущий к синему острову, не будь глупцом. Безумству храбрых уже спели песню, пусть споют о разуме храбрых. Захвати с собой компас. Но прежде чем выйти на подвиг, который даст тебе наконец гордое и великое завершение, подумай о том, пловец, что тебя ожидает. Захвати свисток и английскую булавку. Подумай о бездне, над которой тебе лететь, раскинув крылья, словно чайке. То прозрачное вещество, которое будет держать тебя, не давая упасть вниз, — это соленый раствор. Ты будешь плыть, высунув нос из воды всего лишь на несколько миллиметров. Подумай о бездне заранее, чтобы но испугаться ее в открытом море, — иначе ты пропал.

Эйти тонул, ронял голову в воду, носом вбирал горькую воду, поднимал лицо и отплевывался, вяло загребая руками. Рук и плеч он уже но чувствовал, ноги отнялись. Закатывая под лоб глаза, видел белую мглу. Он ложился на спину, но вскоре вновь оказывался лицом в воде. Донный холод тянул его за ноги, вода больше не держала, и Эйти снял и выкинул свисток, чтобы не висела па нем лишняя тяжесть. И это было последнее решение разума, — а далее деялась та слепая жизнь, которая хорошо видна в трепещущей рыбе, порезанной на куски. Из этой немилосердной жизни, таящей в себе тревогу и тяжкий гнет для носителя ее, рождаются жестокио кошмары. Но откуда, откуда берутся светлые милосердные сказки?

Эйти вдруг заметил, что погружается вниз, глотая холодную воду, но оказалось — нет: он шел вверх, к свету, может быть, в последний раз. Возможно, он и шел вниз, но кто-то перевернул для него мир, как песочные часы, и вновь потекла тонкая струя его времени. И в этом времени — уже за пределами его жизненных возможностей — безраздельно царили летучие видения. Беззвучное вместилище их отягощало плечи, как висевший на плечах пловца огромный мокрый неотторжимый мешок океана, и Эйти с тоской и досадой оглядывался назад. Но обозреть океан в далях его было невозможно, и Эйти видел лишь туман да пятачок льющейся серебром воды и какую-то рыбку размером с полпальца, которая прыгнула три раза па этой воде. Но тут белый туман стал быстро-быстро рассеиваться — и вскоре совсем недалеко выступила из него длинная песчаная коса под голубым пологом неба. И на белом песке были оранжевые люди — бегали друг за другом, играли в мяч. Лежали на разостланных одеялах или сидели, обхватив руками колени. Пили из бутылок, поднимая их над головами. Носили на руках женщин и детей. Девушка с тяжелым бедром и подтянутым, плоским животом вставала, вскинув руку. Усевшись кружком, парии играли в карты, один из них был в соломенной шляпе с огромными полями. А в стороне от всех сидел, обутый в сапоги и одетый, старик До Хок-ро, смотрел иа тонущего Эйти.