Время Малера

На полу лежал ковер со сложным разноцветным узором; в регистратуре сидел человек и читал газету. На несколько мгновений ковер привлек внимание Давида; присмотревшись и установив, что его узор достаточно прост, он тут же забыл о нем и направился к служащему.

– Где проходит конгресс?

– Конгресс, – повторил мужчина, не поднимая головы, – конгресс?

Давид взял у него из рук газету, открыл четвертую страницу и молча ткнул пальцем в статью. Человек стал читать, закрыв один глаз и облизывая губы.

– Да, верно, – согласился он, – коллоквиум. Прямо по коридору, большая дверь.

Давид развернулся и пошел. В конце коридора показались две двери. Он выбрал правую. Теплый, влажный, насыщенный хлоркой воздух, белый кафель, пляшущие солнечные зайчики на потолке, наполненный водой голубой четырехугольник, лысый фыркающий толстяк, бассейн. Давид закрыл дверь, рванул другую.

И сразу зажмурился. Зал оказался на удивление крошечный. Дальняя стена сплошь из стекла. Огромное солнце, висевшее прямо над ледником, освещало все вокруг, и на мгновение Давид почти ослеп. Постепенно зрение восстановилось. Давид разглядел кафедру с микрофоном, впереди стулья, восемь или девять рядов, все заняты; гораздо меньше, чем он ожидал. За кафедрой стоял человек. Сердце сделало перебой – все вокруг как будто подпрыгнуло.

– Извините!

Человек поднял голову. Среди присутствующих послышался ропот неодобрения. Кто-то встал.

– Мне нужно с вами поговорить!

Давид потер глаза, но это не помогло. Из-за солнца он видел лишь темную фигуру, озаренную светом.

– Да, пожалуйста?

Давид устремился к окну, за которым вырисовывались очертания гор, белизна ледника и насыщенная синева озера, потом обернулся и посмотрел на мужчину уже при нормальном свете: да, он знал это лицо! Круглое и безбородое, с толстыми щеками и седыми волосами; человек, прищурившись, смотрел на него.

– Что вам угодно?

Еще один перебой сердца, они становились все чаще. Неизвестно откуда Давид знал этого человека, это же… И тут он спохватился.

– Где Валентинов?

– Ушел полчаса назад, – ответил министр по делам науки. – А вы по какому вопросу?

Из первого ряда поднялся человек, очевидно распорядитель, и, опустив голову и сложив руки, направился к Давиду.

– Господин, – тихо сказал он, – не будете ли вы так любезны…

В углу у окна стояла телекамера, направленная на трибуну, за ней – скрюченный человек смотрел в объектив. Ну, конечно же, если здесь был министр, его речь транслировалась по региональному телевидению, канал могут принимать тысячи аппаратов, и кто-нибудь да поймет, увидит, возможно, это будет только один человек. Давид решительно шагнул вперед, к кафедре.

– Я должен кое-что сказать. Всем… вам.

Голова закружилась, пол как будто слабо задрожал, Давид схватился за кафедру.

Глаза уже привыкли к яркому свету. Люди впереди внимательно следили за ним, некоторые повскакали со своих мест, какая-то женщина трясла головой и тяжело дышала.

– Прошу вас, – твердил распорядитель, – пожалуйста, покиньте!..

Министр сделал шаг вперед, протянул Давиду руку и снова отступил, его лицо покрылось красными пятнами. В дверях стоял Марсель и подавал какие-то знаки; из-за его спины высовывался, посмеиваясь, мужчина из регистратуры. Но камера работала и была направлена на него.

– Мы бы уже давно сделали это открытие. Нас ввели в заблуждение, или… Или же мы сами заблудились. Возможно, к точно таким результатам уже приходили другие, но… их вовремя… Я кое-что открыл.

Давид чувствовал, как смотрят на него глаза, и их было гораздо больше, чем число присутствующих в зале; он чувствовал, как каждое его слово, умноженное во много раз, рассылается дальше; чувствовал, как все стремительнее приближается какое-то существо, оно уже завидело его и вот-вот появится здесь… вот-вот, и нигде никакого укрытия. Давид продолжал говорить. Он заметил, как изменились лица людей, когда он дошел до вычислений, женщина еще сильнее затрясла головой, ее сосед вымученно улыбался, министр кивал кому-то, Марсель закрыл лицо руками. Распорядитель потянул Давида за рукав, но тот крепко держался за пульт и, чтобы заглушить нараставший шум, старался говорить как можно быстрее и громче. Его левая рука онемела, пальцы больше не чувствовали деревянную поверхность. Он закрыл глаза. Увидел в темноте слабое свечение. Наклонился ниже к микрофону. Вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и изо всех сил вцепился в пульт.

– Прежде всего четыре формулы, – кричал он. – Каждая выводит последующую, самая важная четвертая. Переменные уже определены…

Плечо сжимали все сильнее, распорядитель что-то кричал, откуда-то доносился смех. Давид крепко, двумя руками держался за кафедру, по крайней мере он надеялся, что их было две, так как левая онемела, и он точно не знал, слушалась ли она. Из-за приступа кашля дыхание на мгновение прервалось. Голос хрипел, но еще не сел окончательно. Давид приступил к первой формуле.

XIII

И почувствовал, как что-то несется на него, все быстрее и быстрее, как никогда, подгоняемое им же самим, а также угрозой, исходящей от того, что он тут говорил, что не говорил еще никто и никогда за историю всех столетий и чего наверняка никто не скажет в будущем.

Давид слышал свой голос. Чувствовал, как его слова преображаются и уносятся все дальше. Под воздействием электрического поля, которое окружает Землю. Как заполняют атмосферу своим электрическим излучением, как звучат повсюду в зашифрованном виде, с легким потрескиванием, завлекаемые в леса городских антенн. Все это происходило сейчас, именно сейчас, да так стремительно, что само время оставалось в дураках.

Первое уравнение. Он чувствовал, что-то двигалось навстречу, на той самой улице, по которой его сюда везли: деревья смазались в сплошное зеленое пятно. Дома сливались с землей, облака образовали смесь голубого и белого. Он видел это совершенно ясно.

Второе уравнение.

Мир превратился в сплошное мелькание, солнце окрасилось в фиолетовый цвет, все растворилось в скорости. Откуда-то доносились крики, чьи-то руки хватали Давида и пытались оттащить, но это были уже мелочи, просто очередная попытка его остановить, ничего больше. Второе уравнение.

Зал завибрировал, вибрация стала расти, расходясь кругами, словно волны на воде, от того самого места, где он стоял. На мгновение Давид увидел себя со стороны, себя, озаренного солнцем, и это было отвратительное зрелище, кружившее голову, ему казалось, будто разверзлась настоящая бездна, засасывавшая все живое… Круги по-прежнему расширялись, вибрация уже коснулась ближайших созвездий; где-то сорвался взрыв газового облака, и планета безымянной солнечной системы возвратилась на свою орбиту. Время растворилось. Пора было закругляться.

Оно приближалось. Давид раскрыл все карты, и теперь увиливать не имело смысла. Вот-вот должно появиться то, что преследовало его всю жизнь. Сейчас. Надо идти до конца. Надо сказать все.