Страница 37 из 113
— Не знаю. Она ничего плохого не сделала за тот месяц, что я там проработала.
— Но розовая полоска на личном деле была только у нее?
— Да, — ответила Эллисон. — Тогда там училось не слишком много детей. Около тридцати. С тех пор «Школа успеха» не очень изменилась: она является убежищем для детей из богатых семей, которые не оправдали родительских ожиданий. Хронические прогульщики, наркоманы, упрямцы, живущие в своем собственном мире, мечтатели.
Если отбросить в сторону мечты, это Джейни и Мелинда, подумал я.
— Но, — продолжала Эллисон, — в основном все они были безобидными детьми. Если не считать того, что время от времени кто-нибудь потихоньку напивался или принимал наркотики. А так — никаких антиобщественных действий.
— Безобидные дети, которых заперли в специализированной школе, — заметил я.
— Ну, методы там были совсем не жестокими, — пояснила Эллисон. — Скорее пряник, чем кнут. Детьми занимались высокооплачиваемые воспитатели. Двери на ночь закрывали, но ощущения, что это тюрьма, не возникало.
— А что еще вы можете рассказать про Кэролайн?
— Она не казалась напуганной. Я ее запомнила пассивной и очень тихой. Вот почему меня удивил розовый цвет, предупреждавший о поведенческих проблемах.
Эллисон облизнула губы и отодвинула бокал с вином.
— Вот и все, что я могу вам рассказать. Я была студенткой, работала на добровольных началах, только что закончила школу и поступила в университет, и не задавала вопросов. — Она чуть склонила голову, огромные голубые глаза серьезно смотрели на меня. — Воспоминания о «Школе успеха» не самое приятное, что было на этой неделе. Ларри рассказал вам про Ларнера?
Я кивнул.
— Если бы то же самое случилось сегодня, — сказала она, — можете не сомневаться, я бы так просто не сдалась. Возможно, обратилась бы в газеты, добилась, чтобы школу закрыли, не успокоилась бы, пока не восторжествовала справедливость. Но я не виню себя за то, что тогда отказалась от борьбы. Ну хорошо… вы давно работаете на полицию?
— Пару лет.
— Вам трудно?
— В каком смысле? — спросил я.
— Ну, например, они все такие важные — представители власти.
— Главным образом я имею дело с одним детективом, — ответил я. — Он мой близкий друг.
— Понятно, — проговорила она. — Значит, вы удовлетворены своей работой.
— Такое случается.
— В каких аспектах?
— Попытка объяснить необъяснимое.
Эллисон сложила на столе руки. Множество украшений, но ни одного кольца. Почему я обратил на это внимание?
— Если не возражаете, — сказал я, — я бы хотел задать вам еще несколько вопросов про Кэролайн.
— Валяйте, — ухмыльнувшись, разрешила Эллисон.
— Вы много с ней общались — лично?
— Напрямую — нет. Но мне разрешали присутствовать на занятиях групповой психотерапии. Она была в одной из таких групп. Обычные сеансы, во время которых руководитель пытался вызвать Кэролайн на разговор, но она всегда молчала, смотрела в пол и делала вид, что не слышит. Однако я видела, что она притворяется. Когда Кэролайн волновалась, у нее начинали дергаться мышцы лица.
— А что ее огорчало?
— Любое персональное обращение.
— А внешне как она выглядела?
— Такой пристальный интерес через столько лет, — проговорила Эллисон. — Что она сделала?
— Возможно, ничего, — ответил я. — Извините, что отвечаю уклончиво, но я и сам почти ничего не знаю. — И расспрашиваю вас неофициально. — Большая часть моей работы напоминает археологические раскопки в местах, выбранных случайным образом. Мы проводим предварительное расследование.
Эллисон взяла бокал обеими руками.
— И не будет никаких кровавых подробностей? Какая жалость. — Она рассмеялась, продемонстрировав идеальные зубы. — Если честно, не уверена, что я на самом деле хочу знать. Ладно, Кэролайн внешне… вы понимаете, это будет картинка, нарисованная семнадцатилетней девочкой. Невысокая, немного похожа на мышку… немного слишком пухлая, неаккуратная. Прямые волосы… тускло-коричневые, вот такой длины. — Эллисон показала на свои плечи. — Они всегда казались грязными. Прыщи… что еще? Держалась она так, словно что-то давило ей на плечи. Детям разрешали одеваться, как они захотят, но Кэролайн всегда носила одинаковые бесформенные платья, похожие на старушечьи халаты. Интересно, где она их брала?
— Специально носила уродливую одежду, — заметил я. — Похоже на депрессию.
— Определенно.
— Она общалась с другими детьми?
— Нет, Кэролайн сторонилась детей и всегда была одна. Она казалась какой-то сонной, словно уходила в свой собственный мир. Думаю, сегодня, взглянув на нее, я бы сказала, что она больна шизофренией.
— Но ее считали потенциально агрессивной.
— Считали.
— А как она проводила время?
— По большей части сидела в своей комнате одна, неохотно шла в столовую, потом возвращалась назад — тоже одна. Когда я проходила мимо нее по коридору, то улыбалась и здоровалась, но старалась держаться от нее подальше все из-за той розовой полоски на личном деле. Мне кажется, пару раз она кивнула в ответ, но часто даже не поднимала глаз.
— Ей давали какие-нибудь лекарства?
— Я не читала ее карточку. Но сейчас, когда вы спросили… думаю, что это возможно.
— Руководитель группы, который пытался вызвать Кэролайн на разговор, вы не помните его имени?
— Джоди Лэвери, — ответила Эллисон. — Она была клиническим социальным работником. Когда у меня возникли проблемы с Ларнером, она меня поддержала. Много лет спустя мы случайно встретились на конференции и в конце концов подружились. Но вам не удастся с ней поговорить. Она умерла два года назад. И мы с ней никогда не обсуждали Кэролайн. Кэролайн Коссак была скорее пустым местом, а не интересной личностью. Если бы не розовая полоска, я, возможно, никогда не обратила бы на нее внимание. По правде говоря, единственный…
— Мадам, сэр, — прервал нас официант.
Он поставил на стол тарелки, и нам пришлось заняться мясом.
— Отлично, — сказал я, прожевав первый кусок.
— Рада, что вам нравится.
Эллисон нацепила на вилку кусочек картофеля фри.
— Вы что-то собирались сказать.
— Разве?
— Вы говорили про то, что Кэролайн была незаметной. А потом сказали: «По правде говоря, единственный…»
— Хм… ах да. Единственный человек, с которым, как я видела, она разговаривает, был уборщик. Уилли… черный парень… Уилли Бернс. Я запомнила имя, поскольку его звали как Роберта Бернса, а я тогда подумала, что он совсем не похож на шотландца.
— Он обращал особое внимание на Кэролайн?
— Думаю, можно сказать и так. Пару раз я замечала, как они с Кэролайн болтали о чем-то в коридоре, но, увидев меня, тут же шарахались друг от друга, и Уилли возвращался к работе. А однажды Уилли выходил из комнаты Кэролайн с ведром и шваброй в руках. Он тут же принялся объяснять, что ее вытошнило и он зашел, чтобы убрать. Я его ни о чем не спрашивала. Звучало это как-то не слишком правдоподобно. Впрочем, Бернс долго в школе не продержался. Он работал, а потом вдруг исчез, и Кэролайн снова осталась одна.
— Исчез, — проговорил я.
— Мне показалось, что как-то уж слишком быстро.
— А вы не помните, какой был месяц?
— Думаю, август. Я работала там в августе. Джейни Инголлс убили в начале июня.
— Сколько лет было Уилли Бернсу?
— Не намного больше, чем Кэролайн. Может, двадцать или двадцать один. Я тогда подумала: хорошо, что кто-то обращает на нее внимание. А вам что-нибудь про него известно?
Я отрицательно покачал головой.
— Вы не читали карточку Кэролайн, но, может, слышали разговоры о том, почему Кэролайн отправили в «Школу успеха»?
— Думаю, по той же причине, что и других детей: они не смогли взять высокую планку, установленную для них родителями. Я хорошо знаю этот мир, Алекс. Выросла в Беверли-Хиллз, мой отец был помощником генерального прокурора. Я думала, что хочу чего-нибудь попроще и никогда не вернусь в Калифорнию.