Патология

ГЛАВА 36

Кухня наполнена вкусными ароматами горячей пищи, ни следа асфальтового запаха Исайи.

Мать вымыла посуду, повернулась, подставила Айзеку щеку для поцелуя.

— Ты рано.

Это прозвучало, как обвинение.

— Что, нет больше работы?

— Уик-энд, ма.

— Ты не слишком занят, можешь поесть с нами?

— Я учуял запах твоей еды за несколько миль отсюда.

— Правда? Сегодня ничего особенного, тамалес и суп.

— Запах тем не менее бесподобный.

— Новая разновидность бобов. Черные. Они крупнее обычных. Я увидела их на рынке, и кореец сказал, что они хорошие.

Мать пожала плечами.

— Возможно, он и прав.

— Звучит заманчиво.

— Когда кто-нибудь из вас женится, я приготовлю настоящий обед.

Она принялась возиться у плиты.

— Еще я приготовила рис с луком и цыпленком. В этот раз я добавила побольше куриного бульона и положила морковь. Я готовлю такую еду для доктора Мэрилин, и получается вкусно. Для бульона я сварила целого цыпленка и добавила белое мясо в кукурузу. То, что осталось, положила в холодильник. Это в основном кожа, но ты можешь съесть ее, если проголодался.

— Я подожду. А где папа?

— Он в дороге. «Тойота» опять взбрыкнула, и ему пришлось показать ее Монталво. Надеюсь, там его не слишком обдерут.

— Что-то серьезное?

— Монталво уверяет, что дело в фильтре. Я в таких вещах не разбираюсь.

Она подошла к холодильнику и налила ему стакан лимонада.

— Выпей.

Напиток был холодным и чересчур сладким.

— Выпей еще стаканчик.

Он подчинился.

— Джоэл не придет, — сказала мать. — Вечернее занятие. В пятницу. Ты можешь в это поверить?

Айзек думал, что Джоэл врет. Если это и дальше будет продолжаться, он с ним поговорит. Осушил второй стакан лимонада и пошел в свою комнату.

— Исайя спит, не разбуди его.

— А он поел?

— Немного поел, но придет еще. Мать слегка улыбнулась.

— Ему нравятся мои тамалес. Особенно с изюмом.

— Мне — тоже, мама.

Она остановилась, повернулась. Ее губы были плотно сжаты, и Айзек приготовился выслушать упрек.

— Приятно видеть тебя здесь, мой доктор. Это бывает не так часто.

Вернулась к плите.

Он снял туфли и осторожно отворил дверь в спальню, но все же Исайя услышал и уселся на верхней койке.

— Привет… — он потер лоб, словно пытаясь взять его в фокус. — Это ты.

— Извини, — сказал Айзек. — Поспи еще.

Исайя оперся на локти, глянул на жалюзи, через которые светила лампа вентиляционной шахты. В комнате сильно пахло асфальтом.

— Ты здесь, братец? — удивился Исайя.

— Пришел пораньше, — сказал Айзек.

Исайя хрипло рассмеялся. Закашлялся, утер рот тыльной стороной ладони. Айзек невольно подумал о его легких, о запахе асфальта, забившем все…

— Значит, говоришь, «пораньше», — сказал Исайя. — Звучит как условное освобождение.

Айзек засунул свой кейс подальше под кровать, снял рубашку, надел свежую футболку. Поднял штору и посмотрел вниз. На улице был разбросан мусор.

Исайя заслонил глаза от немилосердного света лампы.

— Опусти.

Айзек опустил жалюзи.

— От меня жутко пахнет. Чувствуешь?

— Нет.

— Не ври, братец.

— Спи, не буду тебе мешать.

Когда Айзек подошел к двери, брат его окликнул:

— Тебе звонили. Какая-то леди.

— Детектив Коннор?

— Я сказал «леди».

— Детектив Коннор — женщина.

— Да? Красивая?

— Кто звонил?

— Это был не детектив, — улыбнулся Исайя.

— И кто же?

— Что-то ты разволновался.

— Зачем мне волноваться?

— Потому что она тоже волновалась. Вот так-то, братец.

— Кто? — спросил Айзек. Он знал и боялся.

— Угадай.

Айзек стоял молча.

Исайя лукаво приподнял брови.

— Некто по имени Клара.

Он не давал ей домашнего телефона. Вероятно, она взяла его на кафедре биостатистики. Или в делах выпускников. Ну вот, начинается…

Он постарался, чтобы голос звучал спокойно.

— Чего она хотела?

— Поговорить с тобой, братец. — Исайя захихикал. — Я положил номер ее телефона тебе под подушку. Начинается с 818, значит, ты связался с девушкой из Долины?

Айзек взял бумажку и сделал вторую попытку уйти из комнаты.

— Она красивая? Белая? По голосу слышно, что белая.

— Спасибо за то, что сообщил, — сказал Айзек.

— Тебе следует получше меня благодарить. Исайя снова уселся. Глаза засветились.

— Наверное, это та, с которой ты был вчера, верно? По голосу слышно, что с ней должно быть хорошо. Я прав?

— Не будь дураком, — сказал Айзек.

Исайя открыл рот, и лицо его сделалось старым. Он с размаху лег на спину, уставился в потолок. Одна рука, почерневшая от смолы, свесилась с кровати. Ногти растрескавшиеся, безобразные.

— Да, я дурак.

— Извини, братец. Я просто устал. Исайя повернулся лицом к стене.

ГЛАВА 37

Разговоров о том, чтобы съехаться, больше не было. В пятницу вечером, после ужина Петра и Эрик поехали в Венис послушать джаз. Каждый на своей машине.

Гвоздь концерта — квартет, парни с сонными глазами играли старые стандарты. К одиннадцати часам Петра обессилела. Они вернулись в ее маленькую квартиру и уснули в объятиях друг друга. -

В субботу утром проснулись, чувствуя себя свежими и жаждущими секса.

Несколько часов бесподобных наслаждений. Потом засобирались в галереи Нохо: а вдруг удастся наткнуться на что-то, имеющее отношение к Омару Селдену.

Это была идея Эрика.

— Ты уверен? — спросила она.

— А почему бы и нет?

В самом деле, почему? Делать полицейскую работу — даже неофициально и, возможно, впустую — всяко легче, чем изводить себя мыслями о чем-то другом.

Квадратная миля в Ланкершиме к югу от Магнолии долгие годы имела недобрую славу рассадника мелких преступлений. Затем место облюбовала богемная публика, и благодаря услужливым застройщикам оно обрело возвышенную творческую атмосферу. Образовался этакий сплав богемной красоты и наследия сомнительного прошлого. Петра несколько раз бывала здесь на уличных ярмарках и в выставочных галереях. На ярмарках можно было отведать замечательные блюда национальной экзотической кухни. Там же торговали дешевыми сувенирами для туристов. В галереях выставлялись любопытные работы самонадеянных талантов.

В воскресенье ярмарок не устраивали, и Нохо казался тихим и серым, лишь в нескольких местах его оживляли красочные вывески клубов, кафе и выставок. Гуляющих было не слишком много, но выглядели они, по большей части, счастливыми.

Петра и Эрик поехали на ее «аккорде», припарковались на соседней улице и отправились на охоту. Из восьми галерей, посвященных фотографии, пять были закрыты. Из оставшихся трех одна знакомила с полароидными ландшафтами латвийского эмигранта (страшная дребедень). Вторая демонстрировала коллажи: на написанные маслом холсты с изображением деревянных блоков наклеены фотографии азиатских женщин.

Рядом с не функционировавшей Театральной академией находилась галерея, выставляющая черно-белые фотографии. Покоробившиеся деревянные полы и коричневые разводы на потолке говорили о протечках. Очень хорошее освещение и расписанные вручную перегородки обнаруживали попытку как-то принарядить помещение, отвлечь посетителя от бедственного положения здания. Но забыть об этом не позволял запах плесени.

Экспозиция этого месяца называлась: «Местные художники снимают Лос-Анджелес».

На первой перегородке вывешен список, где в алфавитном порядке перечислены полдюжины фотографов.