Патология

— Большая семья? — спросила Петра.

— Два брата, две сестры. Мама к тому времени умерла. Когда она была жива, я себя сдерживала. Не хотела причинять ей боль. Когда все раскрылось, они ополчились против меня, хотели лечить меня у психиатра. Они не знали, что я уже два года этим занимаюсь.

— Вы не хотели огорчать мать, а как же отец?

— Вот именно, — сказала Мэрфи. — С папой мы никогда не были близки. Он все работал, постоянно был занят. Я ничуть не ставлю ему это в вину. Он делал то, что должен был делать. Просто между нами не было близости. Даже когда мы с ним остались одни, нам почти нечего было сказать друг другу.

Она поморщилась, глотнула воздух, ускорила шаг.

— Сколько времени вы жили вдвоем с отцом?

— Около месяца, да и то не постоянно — сказала Мэрфи. — Большую часть вещей я хранила у себя дома, а у отца мало что изменила. Ему я рассказывала, что работаю на две ставки и не хочу садиться за руль усталой. Дом отца намного ближе к больнице.

Дорога из Ковины до Голливуда занимает не меньше часа, и движение намного оживленнее. Поездка из дома Солиса в Огден была по сравнению с этим сущим пустяком.

— Когда вы сказали отцу правду? — спросила Петра.

— Я не говорила. Это сделали родственники. За несколько дней до убийства.

— А что же Дейв?

— Дейв уже знал. Он не разозлился, а опечалился. Впал в депрессию. Давайте не будем об этом.

Петра решила, не откладывая, поговорить с Дейвом. Она кивнула Мэрфи, постаралась проявить понимание.

— Не появилось ли у вас каких-нибудь мыслей об убийстве отца, уже после бесед со следователями?

— Я разговаривала только с одним детективом, — сказала Мэрфи. — Высокий, грузный, скандинавского типа.

— Детектив Хастад.

— Да, с ним. Он показался мне хорошим человеком. У него был жуткий кашель. Позже он позвонил и сказал, что врачи диагностировали у него рак и что он ложится в больницу. Пообещал передать дело отца другому следователю. Я тревожилась за Хастада. Такой кашель был явно не к добру.

— Дело было передано следователю Веберу. Он с вами говорил?

— Мне кто-то звонил, — припомнила Мэрфи. — Один раз. Но было это через несколько лет после болезни Хастада. Сама я в участок звонила несколько раз, но, честно говоря, не часто. Когда никто не откликнулся, я пустила все на самотек…

— Что вам сказал детектив Вебер?

— Он сказал, что дело отца перешло к нему, однако с тех пор никаких известий от него не поступило. Мне следовало бы проявить настойчивость. Вероятно, я подумала, что улик нет и дело не будет раскрыто. Чужой человек и все такое…

— Чужой человек?

— Грабитель, — пояснила Мэрфи. — Хастад придерживался этой версии.

— А детектив Вебер вас о чем-нибудь спрашивал?

— Вроде бы нет… хотя он спросил, ожидал ли отец электромонтера. Об этом я говорила следователю Хастаду. Это была единственная вещь, которая, по моему мнению, могла иметь отношение к делу. В остальном, как мне кажется, дело было безнадежно. Я имею в виду… поиск убийцы.

Ничего истерического в ней сейчас не было. Разговорчивая, спокойная женщина. Смирившаяся с тем, что убийство ее отца, возможно, никогда не будет раскрыто.

Петра шла, ожидая, что еще она скажет.

Пройдя полквартала, Мэрфи заговорила вновь:

— Следователь Хастад, по-видимому, не обладал необходимой энергией.

— Вы хотите знать, работал ли он над делом так усердно, как это следовало?

— Не знаю. Возможно. Я — человек, который опирается на факты.

— Что вы имеете в виду?

— Я могу принять факты, даже если они горькие. Если отца убил грабитель, то единственное, что полиция может узнать, повторил ли этот преступник свое злодеяние, верно? Это то, что подразумевал следователь Хастад. — Она повернулась к Петре. — А то, что вы расследуете сейчас… там тоже задействован грабитель, притворившийся работником сервиса?

— Я нахожусь на предварительной стадии, мэм.

— Значит, мне не следует слишком надеяться?

— Это долгий процесс.

— Самым странным показалось мне то, — сказала Мэрфи, — что, если это был грабитель, единственное, что он украл, это продукты. Пучок салата-латука, белый хлеб и две банки лимонного йогурта. Странный грабитель, не правда ли? Но следователь Хастад сказал, что это бывает: они едят, метят территорию. Он подумал, что человека спугнули и он не успел украсть что-то существенное. — Она пожала плечами. — Возможно, были взяты наличные. Не знаю. Хотя не думаю, потому что как только у папы появлялись лишние наличные деньги, например оставались от военной пенсии, он тут же клал их в банк.

Мэрфи пошла чуть медленнее, и Петра приноровилась к ее шагам. Движение на бульваре было быстрым и шумным, и им пришлось лавировать, чтобы не столкнуться с рабочими, которые, вгрызаясь отбойными молотками в тротуар, устанавливали оранжево-белое заграждение.

Мэрфи посмотрела на их каски.

— У папы была такая же. Он работал на стройке после окончания морской службы. Затем завел собственный бизнес. В Калвер-Сити открыл магазин покрышек. Когда бизнес разладился, ему исполнилось шестьдесят пять, и он сказал, что с него хватит. Дома он по большей части смотрел телевизор.

— Вы очень точно запомнили, какие продукты взял преступник, — сказала Петра.

— Потому что это была моя еда. Я купила ее накануне. Отец предпочитал колбасу чоризо и жареный картофель. Он смеялся над моими пристрастиями. Называл мои продукты едой для кроликов.

Боль в ее глазах говорила о том, что между ней и отцом были не только диетические разногласия.

— Взяли вашу еду, — сказала Петра.

— Разве это имеет какое-то значение?

— Может, был человек, который хотел подобраться к вам через вашего отца?

— Нет, — сказала Мэрфи. — Не было такого человека. После развода все было спокойно. Мы с Дейвом остались в дружеских отношениях, постоянно общаемся.

— А дети у вас есть? Мэрфи покачала головой.

— Расскажите мне о звонке из кабельной компании. Почему вы думаете, что звонок был ложным?

— Утром, когда я уходила на работу, папа сказал мне, что кабельная компания пришлет кого-то для ремонтных работ.

— В какое время?

— После полудня, в начале вечера. Ну, вы знаете, точное время они никогда не называют, — сказала Мэрфи. — Отец в это время иногда дремал, поэтому он попросил, чтобы я разбудила его к семи часам.

— У вас были проблемы со связью?

— Нет, в том-то и дело, — подхватила Мэрфи. — Вероятно, что-то было не в порядке с соседними линиями.

— Он хотел, чтобы вы его разбудили, — напомнила Петра. — Значит, в это время вы были дома?

— Нет. Я позвонила в три и сказала отцу, что приду поздно. Он попросил меня позвонить еще раз.

— В семь?

— Да.

— Вы позвонили?

— Да, и он в это время уже не спал.

— Как ваш отец был настроен?

— Хорошо. Нормально.

— Затем вы вернулись на работу?

Мэрфи дотронулась пальцем до подбородка.

— Вообще-то, я ушла с работы рано. День был трудным, я моталась между Дейвом и Беллой. Поговорив с отцом, я села в машину и поехала к Белле. Мы поужинали и пошли в клуб, выпили немного. Танцевать нам не хотелось. Она просила, чтобы я поехала к ней, но я не была к этому готова, поэтому она отправилась домой, а я к отцу. Вошла в дом и почувствовала запах бекона и яиц. Это показалось мне странным. Так поздно отец никогда не ел. Обычно он выпивал стакан-другой пива, иногда с чипсами, пока смотрел телевизор, но горячую пищу в такой час не ел. Если он поздно съедал что-нибудь тяжелое, у него начиналось несварение.

Мария остановилась. Глаза ее наполнились слезами.

— Вспоминать до сих пор тяжело.

— Извините, что вызвала вас на этот разговор.

— Последнее время я не думала об отце. Мне следует чаще его вспоминать.

Мэрфи вытащила из кармана платок, промокнула глаза, высморкалась.

Когда они снова пошли, Петра продолжила:

— Итак, кто-то приготовил яичницу.

— Такую еду готовят на завтрак, — сказала Мэрфи. — И это еще одна странность. Отец был очень дисциплинированным человеком — бывший моряк, он привык к порядку. Папа четко знал, какую пищу следует есть утром. Во время ланча он ел бутерброды, а на ужин готовил основное блюдо.