Падшие

Лорен Кейт

Падшие

Пролог. «В начале»

Хелстон, Англия.

Сентябрь 1854

К полуночи ее глаза, наконец-то обрели форму. В их кошачьем взгляде была и решительность, и осторожность — ни первое, ни второе не сулило ничего хорошего. Да, именно то, что нужно. Внешние уголки глаз были чуть приподняты по направлению к тонким, изящным бровям, над которыми вилась роскошная копна черных волос.

Он оценивающе осмотрел свою работу, держа рисунок перед собой на расстоянии вытянутой руки. Было непросто рисовать, не видя ее перед собой, но, в то же время, он никогда не смог бы сделать набросок в ее присутствии. С тех самых пор как он прибыл в Лондон — нет, с того самого момента, как впервые увидел ее — ему приходилось всегда соблюдать осторожность и сохранять дистанцию.

Теперь же она ежедневно была рядом с ним. И с каждым днем держать ее на расстоянии было все труднее. Вот почему утром он решил уехать. Он не знал куда — в Индию, Северную или Южную Америку — да это было и неважно. Где бы он ни оказался — везде было бы легче, чем здесь.

Он снова склонился над рисунком и, вздыхая, принялся большим пальцем подправлять рисунок ее чуть надутых пухлых губ. Этот безжизненный лист бумаги с запечатленным на нем лишь грубым отражением ее истинной прелести, теперь станет для него единственной возможностью видеть ее.

И вот, выпрямившись в кожаном кресле, он почувствовал легкое покалывание. Сзади на шее.

Она.

При одном ее приближении он начинал испытывать нечто совершенно невообразимое, сродни опаляющему жару, превращающему дерево в пепел. Даже не оборачиваясь, он знал: она сзади, стоит за его спиной. Он мог запечатлеть ее образ на бумаге, но не сбежать от нее. Его взгляд упал на стоявший напротив небольшой диван, обитый тяжелым шелком цвета слоновой кости, где за несколько часов до этого он совершенно неожиданно увидел ее. Тогда на ней было алое струящееся платье. Она последней из всей компании начала аплодировать старшей дочери хозяина после того, как та безукоризненно исполнила интермедию на клавесине. Затем он взглянул на веранду за окном, где днем ранее она подкралась к нему с охапкой белых диких пионов в руках. Она все еще считала интерес, который испытывала к нему, чем-то легким и вполне невинным, а их частые встречи в беседке просто… просто счастливым стечением обстоятельств. Какая трогательная наивность! Если бы не это, он никогда не решился бы рассказать ей секрет, известный только ему. Он встал, обернулся. Набросок шурша соскользнул на сиденье кожаного кресла позади него. Сейчас она стояла перед ним, в простом белом халате, скрестив руки на груди, теребя концы красной бархатистой шали. Её темные волосы, выбравшись из плена ленты, рассыпались тяжелой волной. Выражение ее лица было именно таким, каким он так много раз рисовал его. На ее щеках горели пятна румянца. Она сердилась? Или была чем-то смущена? Ему очень хотелось узнать, но он не решался спросить об этом.

— Что вы здесь делаете? — он услышал нотки раздражения в своем голосе, и точас же пожалел о подобной резкости, ведь знал, что она никогда не поймет ее причины.

— Я… я не могла уснуть, — произнесла она с легкой запинкой, подходя к стоящему у камина креслу. — Я увидела свет в вашей комнате, а еще… — она помедлила, глядя вниз на свои руки — ваш чемодан за дверью. Вы куда-то уезжаете?

— Я собирался сказать вам, — тут он замолчал. Не стоило ее обманывать. Он и не думал посвящать ее в свои планы. Это бы только осложнило ситуацию. Он и так позволил всему зайти слишком далеко в надежде, что на сей раз все сложится по-другому.

Она подошла ближе, ее взгляд упал на альбом с эскизами.

— Вы меня рисовали?

Удивленный тон ее голоса напомнил ему, насколько сильно отличается ее понимание ситуации от действительности. Она так и не смогла даже отдаленно разобраться, что на самом деле лежит за их взаимным притяжением, не смотря на все то время, что они провели вместе за последние несколько недель.

Так было даже лучше. С тех самых пор, как пару дней назад им наконец было принято решение уехать, он, как только мог, старался отдалиться от нее. Это требовало от него колоссальных усилий. И только, когда он оказывался один, он рисовал ее и мог дать своему сдерживаемому желанию свободу. Все листы его альбома заполняли рисунки ее изогнутой стройной длинной шеи, гладких, белых плеч, пышных черных волос.

Сейчас, он оглянулся назад, скользнул равнодушным взглядом по рисунку, чтобы не дай бог не привлечь ее внимания. От его взгляда повеяло арктическим холодом, поскольку он понял, что это милое открытие с ее стороны способно подвергнуть его чувства слишком сильному испытанию, они могут даже сокрушить его защиту. Ему следует быть более осторожным. Это всегда начиналось так.

— Теплое молоко с ложкой патоки (меда), это поможет тебе уснуть, — добавил он с мягким сожалением.

— Как ты узнал? Так обычно делала моя мама…

— Я знаю, — сказал он, поворачиваясь снова к ней лицом. Удивление в ее голосе не было для него неожиданностью. И все же он не мог объяснить ей, откуда он это знал, или сказать, сколько раз уже использовал этот самый напиток чтобы успокоить ее в прошлом, когда к ней приходили Тени; как он заботливо удерживал ее в своих обьятиях, пока она наконец не засыпала.

Он чувствовал жар от прикосновения ее юного тела, жар который настигал его даже несмотря на преграду из одежды. Ее рука, мягко скользнувшая на его плечо, заставила его задохнуться. Они еще не были вместе в этой ее жизни, а первое соприкосновение всегда заставляло его затаить дыхание.

— Ответь мне, — настойчиво прошептала она, — Ты уезжаешь?

— Да.

— Тогда возьми меня с собой, — проговорила она.

Пришло время расставить все по своим местам. Он не отрываясь смотрел как она судорожно втянула в себя воздух, и страстно желал повернуть время вспять, чтобы не услышать ее последних слов. Он отчетливо видел смену эмоций на ее милом лице, появившаяся складочка над изящной переносицей была очень выразительна: сперва она выглядела дерзкой, затем нерешительной, словно ее хозяйка была сбита с толку, затем разочарованной, когда девушку накрыло чувство стыда от проявленной самоуверенности. Это было таким привычным для него, сколько раз прежде он видел это, и все же он снова совершил ошибку, пытаясь дать ей утешение теперь.

— Нет, — прошептал он, вспоминая… всегда помня… — Все решено. Я уплываю завтра. И если ты ко мне не равнодушна, то ты ничего мне больше не скажешь.

— Если я к тебе не равнодушна? — растерянно повторила она, будто говорила сама с собой. — Но я… я люблю…

— Не надо.

— Нет. Я должна это сказать. Я… я люблю тебя, и почти уверена, что если ты уйдешь… Любовь моя, разве ты не видишь? Но ты должен мне поверить.

Ее глаза сверлили его. Она отстранилась и снова скрестила свои руки на груди, словно защищаясь от него. Это была его вина, он всегда слишком холодно и высокомерно смотрел на нее, когда говорил с ней.

— Ты хочешь сказать, что есть что-то важнее, чем это? — спросила она с вызовом, приложив его руки к своему сердцу. Ох, быть с ней и знать, что случится. Или, по крайней мере, на этот раз быть сильнее чем прежде и остановить её. Если сейчас он не остановит её, то она никогда не научится, а прошлое всегда будет возвращаться, заставляя их страдать снова и снова. Родное тепло её тела под руками заставило его наклонить голову и застонать. Он старался не замечать её близости, потому что слишком хорошо знал вкус её губ, и как горько было осознавать, что это конец. Но за её пальцами так легко проследить. Он чувствовал сквозь тонкий хлопок рубашки биение её сердца. Она была права. Не было ничего важнее этого. Никогда не было. Он уже собирался заключить ее в крепкие обьятия, когда снова поймал ее взгляд. Она смотрела на него так, будто увидела призрака. Она поднесла руку ко лбу.