Страница 5 из 78
Полковник Сенчик старше меня раза в два, да и по должности не ровня: начальник следственного отдела управления разведки фронта. Но за последние недели, с тех пор как меня прикомандировали к нему на время, он спустился с управленческих небес, я же слегка воспарил над землей и мы как бы стали вровень друг с другом. А особенно сблизила нас последняя весьма и весьма успешная операция с такой вот досадной помаркой на финише: своих потеряли. Впрочем, операция завершена, по крайней мере, первый ее этап, и на ее благополучный исход уже ничего повлиять не может.
Сенчик не зря тревожился насчет мостов. Один из них оказался без настила, и речку с каменистым дном пришлось форсировать вброд. Я шел впереди машины, чувствуя, как коченеют ноги, — нащупывал путь. К тому же полевая дорога была почти размыта и ее с разных сторон пересекали точно такие же — со слегка обозначенными полосками воды колеями. А дорожные указатели все до единого аккуратнейшим образом спилены со столбов — ни черта не понять, куда двигаться. Сенчик вел машину, полагаясь исключительно на интуицию.
В довершение всех бед к рассвету грянул дождь, сильный и ровный, А тента у нас не было... В «виллисе» сделалось уютно, как в корыте, полном воды.
И когда часам к одиннадцати утра Сенчик, уже в Ясапати, выпустил меня у подъезда особняка, где в сытости, тепле и уюте пребывала моя родная «контора», то из всех человеческих чувств у меня оставалось только одно — злость. Фуражка козырьком упиралась в нос.
Открыл дверь передней, потопал ногами, чтобы слить через край голенищ излишки влаги.
Потом огляделся и обомлел.
На скамье сидела тоненькая хрупкая девушка.
Е-мое! Она! Единственная в мире! Царица грез моих еще с довоенных лет!
Масса вьющихся золотистых волос. Златоглавка! Точеный, чуть вздернутый носик. Задумчивая, мне показалось, даже печальная. На меня не взглянула, хотя я затопал и завозился пуще прежнего. Какого же цвета у нее глаза? Серые? Синие? Нет, кажется, зеленые.
И тут меня словно током стукнуло. А ведь она не одна. По обе стороны в вольных позах сидят солдаты с автоматами.
«Немка?
Венгерка?
Шпионка! — вот кто!
Ну да, в гражданском.
А красивая какая. Златоглавка, с зелеными глазами».
Злость вспыхнула с новой силой. Уже даже не: злость, а ярость.
«Мата Хари. Мата Хари проклятая!
Ну и пойдешь под пулю, сама напросилась!»
Ногой с треском распахнул дверь в первую комнату.
Здесь все на своих привычных местах. Машинистки Рая и Люся, сидя друг против друга, вразнобой трещат на своих пулеметах. Властитель канцелярии скуластая узкоглазая грудастая Аня с серебряными погонцами с двумя звездочками на плечах, лейтенант административной службы, которую за особую посадку отдельские остряки метко окрестили «гаубицей», возвышалась на своем троне, бдительно наблюдая за действиями подчиненных. Аня уже в летах, за тридцать, всю войну зорко высматривает себе мужа на мирное время. Из солидных, званием повыше, с покладистым характером, чтобы в доме хозяйкой была она. Пусть даже женатик; она позовет — он бросит жену, не задумываясь.
Соблазненные телесами, подкапывались многие, но Аня особо требовательна. Во-первых, не из сопляков-трепачей, только бы переспать и дальше. А во-вторых... Словом, смотри выше.
Торопись, Аня! Ведь времени у тебя остается все меньше и меньше.
Ко мне Аня благоволила, не знаю уж, по какой причине. Ведь ни по одной статье я ей не подходил. Может быть, сказывались неутоленные до сих пор материнские чувства?
— Ой какой! — она шустро сорвалась с трона. — Ты же мне здесь все заляпаешь! — и кинулась необъятной грудью прикрывать свою канцелярию, разложенную на столе аккуратными стопками. — Беги к себе, подсохни хоть малость, переоденься. Мы определили тебя на улицу Вац, дом пять, к одной старушенции. В двух шагах отсюда.
— Не сейчас, Аня. Срочный доклад. Безвесельный у себя? — и, не дожидаясь ответа, сунулся в одну из дверей, определив нужный кабинет.
— Разрешите? Здравия желаю!.. Наш нынешний начальник полковник Безвесельный — из временных. Его наспех посадили на отдел из резерва, когда прежнего начальника, темпераментного и шумного Зуса, вызвали в Москву и сообщили тотчас же, что обратно он не вернется. Как бы оправдывая свою унылую фамилию, Безвесельный был нудным кабинетным сидельцем. Целыми днями корпел над всякого рода дутыми сводками и донесениями снизу, из которых, пыхтя и морщась, выжимал, как ему казалось, жемчужные зерна и перелагал их суконным языком на такого же формата канцелярские листы, только с грифом отдела, с пометкой «Совершенно секретно» и за своей подписью. Машинки Раи и Люси аж дымились от непомерной и бесполезной нагрузки.
— Прибыл, значит! — Безвесельный отложил в сторону трофейную паркеровскую ручку, которую притащил ему в подарок из командировки в войска некий отдельский подхалим, сцепил пальцы и удобно уложил подбородок в образовавшуюся ямку. — Ну и как?
— Все в порядке, товарищ полковник. Двадцать семь языков! Один в вашем звании, шесть старших офицеров, из них два эсэсовца. Остальные — младшие офицеры, унтеры и рядовые. Среди них пять-шесть ценных. Полковник Сенчик разберется и...
— И передаст тебе объедки.
— Его право, — я пожал плечами. — Как-никак начальник следственного отдела он, а не я.
— А композитор? Сдал его в лагерь? Расписка где?
— Еще не сдал, Пленный Вагнер дал согласие выйти на пост еще раз. Разведчики готовят операцию и проведут в соответствии с обстановкой.
— А если он даст деру? — сразу забеспокоился Безвесельный и оторвал голову от сцепленных пальцев. — Имей в виду: отвечать придется тебе, а не Сенчику. Чья роспись у меня в сейфе? Сейчас же найди свободную комнату и пиши объяснительную.
Это он обожал, наш новый шеф: объяснительные, рапорта, служебные записки, расписки, лучше со штемпелями.
— Операция еще не закончена, товарищ полковник. Закончится — напишу. Сейчас важнее всего взять со свежих пленных показания. Вот только перекушу — и к Сенчику.
— Перекушу, перекушу! — Безвесельный недовольно морщился.— А Сенчик, понимаешь, перекусывает и одновременно сок из них жмет.
Из чего я сделал вывод, что Сенчик, как я его и просил, уже успел позвонить моему начальству.
— Ничего, и нам кое-что перепадет. Сок-то им требуется только одного определенного сорта: какой части, когда и откуда прибыла часть, кто командир. Ну и тому подобное.
— А нам?
— А нам остальное. Словом, товарищ полковник, всем свое достанется. Особо не переживайте.
Раз Сенчик звонил, то не грех и чуть подразнить Безвесельного. Сенчик, несомненно, намекнул и о моих заслугах.
А дельце и действительно получилось забавное и стоящее. На одном из слоеных пирогов Будапештского направления — где наши, где ихние? — к нам перебежал с кучей листовок-пропусков в плен матрос Рихард Вагнер. Матрос! Одно это уже само по себе было непривычным и сулило нечто интересное. Я сговорился с Сенчиком и выпросился у Безвесельного к месту события. А там оказалось, что тезка великого композитора не просто матрос, а матрос с действующей подводной лодки. И не просто с подводной лодки, а чуть ли не с флагманской. И то ли он там не то сказал, то ли не тому сказал, но в итоге выдернули его из самых глубин холодной Северной Атлантики аж на военный трибунал в Берлин. А там решили, что не время сейчас такому здоровому парню отсиживаться в тюрьме за решеткой, и отправили прямо в пекло — на Будапештский фронт. Пусть с автоматом на пузе поползает там, воюя за фюрера и великую Германию, которая на четвертом году войны здорово ужалась в размерах.
Одного только не учли мудрые судейские головы: нет для военного немецкого моряка большего оскорбления, чем быть вот таким образом брошенным в презренную пехоту, Попав на фронт, Рихард Вагнер быстренько сориентировался и, набрав пропусков, при первом же удобном случае подался в плен. Россказням политических офицеров о том, что большевики сдирают с пленных кожу и отрубают руки-ноги, в то время уже никто не верил.