Страница 18 из 78
На том берегу на зеленой вершине над Дунаем уже высилась не вполне еще законченная гигантская статуя женщины с пальмовой ветвью в руках и у подножья — солдат-освободитель с автоматом.
— Впечатляет, — стянув губы, покачал головой генерал. — Кто скульптор?
— Кишфалуди-Штробль Жигмонд. Собственно, Штробль его учитель. И он после смерти Штробля в знак благодарности присоединил к своей и его фамилию, чтобы не прерывался род. У Штробля не было сыновей.
Генералу понравилось:
— Похвально!
— А это что за святой с крестом? — строго спросила его жена. — Вон там, пониже. Как-то не сочетается.
— Так это же святой Геллерт — креститель венгров. Памятник стоит здесь, по меньшей мере, лет сто. Национальная, можно сказать, реликвия.
И рассказал коротко, пока мы двигались в потоке машин к Большому Кольцу, поучительную историю святого, хорошо передающую, на мой взгляд, некоторые особенности характера венгров.
— Король Венгрии Штефан Первый решил, что венгры, чтобы вечно не враждовать со своими соседями, должны принять, как и те, католичество, и попросил папу римского прислать умелого проповедника. Выбор папы пал на священника Геллерта, который уже имел солидный опыт обращения язычников в христианство.
Но с венграми дело у того не пошло. Они креститься не захотели, а, наоборот, поймав Геллерта, засунули в бочку, заколотили длиннющими гвоздями и спустили с вершины горы в Дунай, на дне которого злосчастный священник и закончил свой жизненный путь.
Казалось бы, все ясно: не примут венгры католичества. Однако случилось как раз наоборот. Венгры то ли из сожаления о содеянном злодействе, то ли потому, что нередко импульсивно поступают вопреки всякой логике, быстро приняли христианство и стали самыми ревностными католиками во всей Европе, ну, может быть, уступая лишь полякам.
И опять генерал высказался одобрительно:
— А знаете, старший лейтенант, это наводит на интересные мысли.
Жена молчала. Все переживала, видать, свой конфуз с памятником святому Геллерту.
Генерала заинтересовало скопление народа у Венгерской оперы.
— За чем очередь? Как у нас бы сказали: «Что дают?»
— Билеты на «Хованщину».
— Вот как?
— Русская опера у них настоящая сенсация, — пояснил я. — Да и поставлена отлично, — и счел нужным добавить: — Тут заслуга целиком подполковника Гуркина. — Почувствовав неловкость, прокомментировал поспешно: — Не потому, что он мой начальник, не подумайте, товарищ генерал. И сама идея постановки его, и руководство оперы сагитировал, и здорово помог всевозможными материалами. От краски для декораций до эскизов костюмов — раздобыл где-то в Москве. Теперь они хотят к «Пиковой даме» приступить. Гуркин списался с нашими музыкантами, и они уже для Венгерской оперы партитуру прислали.
— Я в курсе, — кивнул генерал. — Только не музыканты, а руководство Большого.
Он-то в курсе, а я, выходит, не совсем... Прокол!
— А там, сбоку, что за анонс?
— Рекламируют балет Делиба «Коппелия». Их очередная премьера.
— Балет? Ну, это по твоей части, — протянул генерал руку поддержки посмурневшей супруге.
— У них здесь великолепная прима-балерина. Мелинда Оттрубаи.
— Как-как? — холодно переспросила наша дама. — Оттрубаи? В жизни не слышала. Хотя балет действительно люблю.
— Театральные рецензенты хвалят наперебой. Вот и сегодня в газетах: очень молодая и очень талантливая.
Но высокопоставленная дама проигнорировала мои комментарии.
— Иосиф, можно нам свернуть на эту улицу, справа?
— Пожалуй... Да, времени еще навалом, — генерал сверился с часами. — Давай, Андрюша, сворачивай!
Что за улица? Я даже названия не знаю.
Привстав, прочитал на табличке: «Надьмезе». Гм! Тут где-то оперетта... И это, кажется, все, что я про эту Надьмезе знаю.
Между тем пошли вопросы. Все больше генеральша. Что в этом доме с колоннами? А что в том со сводчатыми окнами? А в этом? А в том?
А мне откуда знать? Таких домов в Пеште тысячи. Все построены в начале века красиво, добротно, в едином стиле, с отлично отделанными карнизами и прочими архитектурными излишествами.
Раз ответил «не знаю», другой, третий... Смотрю, генеральская жена многозначительно поглядывает на супруга, иронически поджимая губы. Реванш берет за промах с памятником — это ясно. Но ведь и на генерала мои «не знаю», «не знаю» тоже вряд ли произведут благоприятное впечатление. Скажет потом Гуркину: спасибо, мол, Федя, за всезнающего гида.
И тогда, вытирая вдруг выступивший на лбу пот, я ухватился за спасительную мысль: мне венгерская история в подробностях не известна. А им-то какая разница, где происходило то или иное событие: здесь или в каком-либо совсем другом месте?
И пошел заливать. Чем дальше, тем увереннее.
— Вот здесь, в этом доме, справа, жил некоторое время известнейший венгерский поэт и революционер Шандор Петефи. Кстати, настоящая его фамилия Петрович. Отец у него серб по национальности, а мать словачка.
— А вот там, впереди, видите дом с шикарным подъездом?.. Здесь в одной из квартир был захвачен гестаповцами видный деятель сопротивления Бойчи-Жилински, позднее казненный... Кстати, мы только что проехали по улице, названной в его честь.
Посыпались новые вопросы, теперь уже насчет Петефи, насчет Бойчи-Жилинского. Но тут я был хозяином положения.
И вот мы опять вернулись на Кольцо.
— А этот дом, похоже, универмаг, — высказалась супруга.
— Нет, — возразил я, — это вокзал. Ньюгати. Западный вокзал.
— Ну-у, не может быть! — категорически опровергла меня генеральша. — Совершенно не вокзального типа здание. И выходит прямо на главную улицу. Так не бывает!
Но я был уверен в том, что говорю. Абсолютно уверен. Не раз и не два приходилось мне уезжать с Ньюгати в разные города,
— Что ж, давайте тогда остановимся, зайдем вовнутрь. Вы сами убедитесь. Рельсы выходят чуть ли не на тротуар.
Генерал принял мою сторону:
— Вспомни, жена: Казанский вокзал. Или Павелецкий.
Она еще посопротивлялась:
— Но они же не на главной улице.
— Но здесь и не Москва, дорогая... Снова выехав на проспект, подкатили к площади Тысячелетия.
— Остается всего десять минут, — напомнил генерал.
— Это последняя достопримечательность в нашей мини-программе, товарищ генерал-полковник. Вот здесь, между колоннами, статуи наиболее выдающихся венгерских королей за тысячу лет. И королев, конечно, тоже, — отвесил я напоследок реверанс нашей даме...
Ровно в одиннадцать двадцать семь я привел генерала с женой в кабинет к подполковнику Гуркину.
— У тебя есть книга приказов, Федя? — спросил генерал.
— А то как же!
У меня сразу отлегло от сердца. Мой непосредственный начальник поступил точно так же, как я с неизвестными мне домами на улице Надьмезе. Что-то никогда не приходилось видеть в нашем отделении никакой книги приказов — ни у Зои, ни у кого-либо другого, ни у самого Гуркина.
— Занеси туда: за прекрасное знание города начальником Главного политического управления Красной Армии генерал-полковником Шикиным И. В. старшему лейтенанту такому-то объявлена благодарность.
— Слушаюсь и повинуюсь!
— Нет, ты запиши, запиши обязательно. Вы просто молодчина, товарищ старший лейтенант! — он потряс мне руку. — А теперь, Федя... Ну, еще пять минут. Есть у тебя, наверное, какие-нибудь просьбы, пожелания.
— Как же без них, Иосиф Васильевич?
— Давай! Только покороче.
— Интеллигенция пропадает, особенно артисты. Жуткая ведь инфляция, а жалованье у них... Поверишь, некоторые именитые дошли до того, что золотые коронки выдирают и меняют на продукты.
— Читал я твою докладную. Замерцеву передано четыре вагона муки. Это все, что мы можем на данный момент. В Союзе тоже несладко.
Гуркин вздохнул тяжело:
— Передать Замерцеву — все равно что спустить в стальном сейфе на дно морское.
Генерал смотрел на часы и хмурился:
— Набери мне Замерцева.