Страница 10 из 78
Но вскоре, заметив, что мы мешаем соседям, а может, увлекшись острым сюжетом, стала следить за ходом событий на экране, не требуя от меня перевода.
Молодой симпатичный вор медленно, с оглядкой подбирался к сейфу.
Я удобно закинул руку на Зоино кресло.
Взломщик нацелил свое сверло на нужное ему место в наборной катушке сейфа.
Я продвинул руку подальше, едва ощутимо коснулся Зоиного платья.
Взломщик осторожно потянул дверцу сейфа.
Я положил руку на мягкое податливое плечо.
— Не надо, — едва слышно произнесла Зоя.
Первое предупреждение! Поднаторевший уже в играх с податливыми венгерками, я резонно решил, что его можно не принимать во внимание.
На экране — крупный план. Лицо взломщика в каплях пота. Дверца сейфа медленно отходит.
В зале абсолютная тишина. Кульминация. Все зрители дружно затаили дыхание.
Я решительно опустил руку в вырез платья пониже плеча.
И вдруг тишина взорвалась оглушительным треском. Я, не вполне понимая еще, что случилось, схватился за щеку.
И тут вспыхнул яркий свет.
Весь зал дружно повернулся в нашу сторону. Я моментально отдернул руку от горевшей щеки. Зоя сидела, отвернувшись от меня и низко опустив голову.
В венгерских кинотеатрах, да и в кино многих других стран, в середине фильма обычно делают перерыв на пять-семь минут, чтобы зрители могли покурить, сбегать по своим надобностям, съесть пирожное или конфету.
Люди теснились, вытаскивая на ходу пачки сигарет, мимо нас к выходу, многие смотрели на меня и открыто посмеивались. Я отлично понимал, о чем они думают: русский офицер снахальничал и получил от своей венгерской спутницы хорошую оплеуху. Они готовы были даже зааплодировать ей. Но на ремне у меня висела кобура, и они опасались последствий. Что кобура была пуста, так как пистолет надлежало сдать по старому месту службы, никто из них, разумеется, не подозревал.
Я же больше всего опасался, что Зоя сейчас встанет и уплывет из зала с людским потоком. И вся любовь! Я сам напортил, сам обрубил то слабое и нежное, что только-только наметилось между нами.
Но она не ушла. Наверное, ей было стыдно не меньше, чем мне. Стыдно за меня!
Народ стал возвращаться, негромко смеясь и переговариваясь. Все, как один, улыбались. Представляю себе, что было о нас наговорено в фойе.
И снова Жан Габен берется за прерванное преступное дело.
Я сижу согнувшись, сунув руки между коленями. Молчу. Зоя тоже молчит. Переводить не надо. И так все ясно.
Не знаю, как я выдержал этот мучительный час. Но выдержал. А когда сеанс кончился, нашел в себе силы прошептать:
— Выйдем последними, ладно?
— Как хочешь, — прошелестело в ответ.
На улице было еще светло. Я не решался взять ее под руку. Шли и молчали.
Скверик у дома номер четыре. Часовой у наших ворот.
— Прости меня, — заговорил я внезапно осипшим голосом, чувствуя, что другой возможности больше не будет, может быть, никогда. — Сам не знаю, как получилось.
— Я тоже, — в голосе Зои звучал смех. — Не знаю, как получилось... так громко.
И вдруг мы засмеялись. Оба сразу. И смеялись так громко, так долго, так заразительно, что часовой у ворот тоже заулыбался.
А потом вдруг посуровел:
— Все хиханьки да хаханьки! Возле поста не положено, Проходите, а то возьму да закрою.
— Ну и закрывай себе! Вот напугал.
Сели на открытую со всех сторон скамейку и давай целоваться. Прохожие-венгры идут, косятся. А мы целуемся и смеемся. Пусть смотрят, черт с ними! Пусть смотрят и завидуют.
Так все началось. И так продолжалось. Долго-долго — месяца три или четыре. Работы у меня было очень много, встречались мы только по утрам в столовой. Днями и долгими вечерами я пропадал по разным заданиям. Зоя же стучала: тук-тук. До поздней ночи. Иногда Гуркин силой отгонял ее от машинки.
Упорная!
Уединяться нам не удавалось. Вот только в скверике разве изредка посидеть.
Впрочем, подозреваю, что Зоя и сама не желала уединяться. Недаром же она говорила: «Понимаешь, это вроде не настоящая наша жизнь. Вернемся в Москву — тогда другое дело. А тут все непрочно, все не по-настоящему, игрушечно как-то. Деньги — и то несуразные какие-то — квадрильоны, квинтальоны...»
В Венгрии тогда бушевала невиданная еще в мире инфляция. Общая сумма денег в обращении исчислялась тремя цифрами с двадцатью пятью нулями — даже названия для этой чудовищной математической гусеницы придумано тогда еще не было, А мы, как и все прошлые месяцы, регулярно получали у начфина положенное денежное довольствие в иностранной валюте — сорок тысяч пенге. И отправляли их прямым ходом в поставленный рядом со столом начфина большой ящик — на всю эту сумму даже единой спички купить было невозможно. Хорошо еще, что дошлый майор Афанасьев, заместитель Гуркина по хозчасти, ухитрялся непонятным способом выменивать наше офицерское вещевое довольствие, причем очень выгодно, и столовая никогда не бедствовала. А иногда даже просто шиковала, привлекая на «запашок» всяких совслужащих из разросшихся, как грибы после дождя, совместных советско-венгерских предприятий и обществ.
Даже вытащить Зою в кино мне удавалось нечасто, причем только на советские фильмы. Старые или новые — все равно, лишь бы только артисты говорили по-русски.
Чаще других забегал к нам на «запашок» Костя Пискунов, веселый, простоватый и добродушный кинооператор, назначенный за свои заслуги в области черно-белой пленки главой «Совэкспортфильма» в Венгрии. За столом он громогласно хвастал, как здорово он организовал совместно с венгерским «Мафиртом» прокат советских кинофильмов. И от зрителей отбоя нет, и фильмов организация требует все новых: дай, дай, дай!
Но с течением времени Костя приутих. Лицо у него осунулось, румянец поблек, Веселый зычный голос звучал в столовой все реже. Что-то у него стало не ладиться.
И вот однажды я застал его в кабинете у Гуркина.
— Надо разобраться с делами «Совэкспортфильма», — озабоченно хмурился мой начальник. — Что-то дурят они нашего Костю.
— Дурят, дурят, — горестно закивал Костя. — Совсем перестал народ на наши фильмы ходить. Так ведь не может быть.
И я стал разбираться — поручения подобного рода нередко перепадали на мою долю. Так что опыт какой-то был. Как ни странно, помогли и наши с Зоей хождения по кинотеатрам.
Например, мы знали, что кинотеатр «Вароши синхаз» — это для любителей вестернов и детективных кинофильмов типа «Газовый свет» или «Загадочное убийство рождественского деда». А «Мафирт» в лице своего узколицего пронырливого директора Андяла (кстати, фамилия эта переводится как «ангел») сует туда нашу музыкальную комедию «Антон Иванович сердится». Простодушный Костя чрезвычайно доволен: самый большой кинотеатр Будапешта, больше двух тысяч мест. Выручка ведь «Совэкспортфильму» идет от проданных билетов.
Проходит первый день — зал полон. Второй — поменьше. А потом... Почти никого! Катастрофический провал! Здоровяк Костя Пискунов хватается за сердце и глотает капли.
А чего еще ожидать? «Вароши синхаз» — старый кинотеатр, имеет свою репутацию, свою постоянную публику. Детектив или вестерн! С другими фильмами, советскими, индийскими или французскими — все равно, сюда и не суйся. И на пятый день Андял, лицемерно вздыхая, извещает Костю, что вынужден снять «Антона Ивановича» с экрана и заменить его американским боевиком. Не знаю, может быть, Андял от американских прокатчиков больший процент загребает, может, мотивы политические. Но это уже не мое дело. Есть кому разбираться. Мне надо установить факт.
Или кинотеатр «Корвин». В престижнейшем аристократическом районе, кругом коттеджи, красивейшие дома с дорогими пяти-шестикомнатными квартирами. Знать, банкиры, предприниматели. А Андял сует туда наш политический кинофильм «Клятва». Или «Мать» по Горькому. Или «Броненосец Потемкин». И они все, один за другим, терпят полный крах. Андял потирает руки, а Костя больше даже не осмеливается предлагать в этот престижный кинотеатр советские фильмы. Ну, хотя бы такой, как «Музыкальная история». Или чудесные фильмы-сказки на сеансы для детей.