Страница 67 из 72
Влас Дорошевич писал: «Дуэль, бывшая одним из рыцарских обетов, перешла к их наследникам, к дворянству, как обычай.
Французская революция сравняла сословия, сделала привилегии общими.
И с тех пор дуэль во Франции делается достоянием всеобщим.
В этом отношении революция не уничтожила дворянства. Она всех возвела в дворянское достоинство».
Октябрьский переворот совершил нечто обратное. Он всех в России, включая немногих уцелевших дворян, загнал
Дуэль на рапирах. Франция, вторая половина XIX в.
назад, в холопское, рабское состояние. Даже правители были холопами. Порою — полными ничтожествами. Сколь бы властолюбивыми и кровожадными они ни были, новым дворянством они стать не смогли. Ни по уму, ни по душе, ни по характеру. Княгиня Зинаида Шаховская сказала где-то в конце XX века: во многих грехах можно обвинить русских аристократов, кроме одного. Последние семьдесят лет ни один из них не участвовал в руководстве Россией.
В Англии после 1840 года не было дуэлей. Британцы сумели перейти в постдуэльную эпоху, не потеряв, однако, понятия о достоинстве личности. Туда же шагнули французы и многие другие цивилизованные нации. Мы же в России рухнули в, так сказать, додуэльную эпоху. Не вглядываемся ли мы в свое дуэльное прошлое как в новое и неожиданное будущее?
Или наше будущее — только лишь убийства из-за угла? Или наше будущее (и печальное настоящее) — только грязные интриги, заказные убийства, безликие, пустоглазые киллеры, безымянные пакеты со взрывчаткой, яд и клевета?
Изучение дуэльных эпизодов приближает к нам их участников. Дуэльная история как бы укрупняет человека. Выходящего на поединок мы видим в лупу — со всеми прекрасными его качествами: горячим правдолюбием, смелостью, презрением к смерти, и со всеми низкими: злобой, завистью, ревностью, зависимостью от мнения света. Но, в конце концов, человек имеет право быть и злым, и завистливым, и ревнивым. У него только нет одного права — быть нелюдью. Нелюдь не стреляется у барьера, не выхватывает шпагу в защиту своей чести. Клевета, ложь, наветы, удары исподтишка, из-за угла, наглый неправедный суд — у них широк арсенал. Они спокойно могут посылать на смерть и друзей (если только у них бывают друзья), и близких, и тысячи сограждан.
После 1917 года, а особенно после 1929 [51] почти на всей территории бывшей Российской империи идея личности потерпела фиаско. Она зачахла и умерла, а упоминания о ней были безжалостно вытоптаны. Парадоксально, но эпоха эта получила название «культ личности». Всегдашние тоталитарные абсурд и ложь, даже в собственных слоганах. Никакого почтения к личности не было. А культ вождя означал культ безличности, ибо, кроме потерявшего человеческий облик тирана, других личностей в стране быть не могло. Даже в ближайшем окружении тирана людей уже не оставалось.
Полулюди — какое точное и какое страшное слово.
Вот почему можно было схватить гениального Вавилова, бросить в тюрьму и убить там. И все молчат подавленно или безразлично, ибо по сравнению с уходящей за облака сталинской простой шинелью и великий биолог кажется букашкой. Можно ошельмовать и расстрелять маршала — первую шпагу страны. Ведь он тоже только букашка. И великого поэта. И великого режиссера…
Деспотическая власть ненавидит дуэль, ибо дуэль — это признак свободы. Точнее, это часть свободы, это элемент свободы. Дуэлянты дерзко позволяют себе распоряжаться своей и чужой жизнью. Тогда как в деспотическом государстве это священная монополия деспота. Одна лишь деспотическая, тираническая власть имеет право казнить и миловать.
Эзоп был рабом. Но он не был рабом внутренне, поскольку был личностью. Если же кто-то является рабом внутренне, то он не способен быть личностью. Так же не способна быть личностью песчинка толпы, охлоса. Тоталитарный режим преуспевает в превращении человека — в раба, множества людей — в охлос, в жалкую, потную и сильно поглупевшую толпу.
Но этот режим не так уж прочен, как кажется. Сам в себе несет он причины собственного развала (в конечном итоге потому, я думаю, что в бой за душу человеческую с силами тьмы вступают силы высшие). И когда тоталитарный режим, как и всякие прежние тирании, рушится, улетает, как Кощеево наваждение, люди пробуждаются. И так получается, что одной из примет возникающей свободы является тяга к оружию, желание стрелять. В кого? Зачем? Как важно переплавить эту энергию в цивилизованные, правовые формы.
И вот здесь встает интереснейшая задача — во всей полноте и глубине понять, что это был за период такой — время дуэлей? В авторитарном обществе дуэли запрещены монархом. В правовом обществе дуэли запрещены законом. Но еще никто и нигде не перепрыгивал от деспотии к развитой демократии одним скачком. Для этого нужно историческое время.
Это и есть время дуэлей. При деспотии независимой личности еще нет. В таком обществе дуэль — это не просто соблазн, это попытка заявить о своих правах. В развитом правовом обществе такая жестокая попытка уже не нужна.
Время дуэлей безвозвратно ушло. Но изучать жестокую историю российских дуэлей не только интересно, но и, по-видимому, необходимо.
В истории русской дуэли, особенно первой половины XIX века, поражает одно обстоятельство. Сколь часто по обе стороны барьера мы видим прекраснейших, честнейших людей, цвет русского общества, нет, не по чинам и званиям, но прежде всего по уму, таланту и благородству.
Как часто на поединок выходили люди, испытывающие друг к другу не просто чувство уважения, но и нежной дружбы. Порой даже любви. И все же они стрелялись. Это кажется непостижимым.
Какая злая сила заставляла Кюхельбекера направить дуло пистолета на Пушкина, Пушкина всерьез готовиться к дуэли с решительным и бесстрашным Рылеевым, отважного до безрассудства Якубовича, будущего декабриста, стрелять в Грибоедова, умнейшего Лунина постоянно вызывать на поединки друзей и врагов — без разбора?
Эта неподражаемая воинственность на грани безумства, эта высокая готовность вызвать друга-врага и встать к смертному барьеру — одна из загадок не только русской дуэли, но и всей русской жизни.
Увы, не все поединки заканчивались бескровно. Известно, что дуэль собрала обильную кровавую жатву на поле российской культуры.
Любопытная вещь: многие московские памятники напоминают нам о людях, которые некогда стрелялись на дуэли или даже погибли на ней. Конечно, монументы поставлены не за то, что эти люди храбро выходили к барьеру, а за их вклад в русскую культуру. И все же — пройдитесь по Москве.
Если от опекушинского Пушкина по бульварам двигаться к Покровским воротам, минут через двадцать, обогнув павильончик метро «Чистые пруды», уткнешься в бронзового Александра Сергеевича Грибоедова, участника знаменитой «четверной» дуэли, о которой рассказывалось выше. Чуть в стороне, за Садовым кольцом, у Красных ворот, стоит на постаменте Лермонтов, еще один великий поэт, погибший на поединке. Если же от Пушкина пойти по бульвару в другую сторону, то вскоре во дворе дома, где в XX веке жили Платонов и Мандельштам, можно увидеть статую Герцена. Александр Иванович был ярым противником дуэли, остро писал против нее, однако, когда дело дошло до него самого, не колеблясь, принял вызов итальянского революционера Феличе Орсини.
Дуэль удалось предотвратить, но на этом дуэльные эпизоды в жизни Герцена не прекратились. Дважды он должен был стреляться с немецким поэтом Георгом Гервегом… В семью Герцена он вошел как друг… И — возникает любовный треугольник.
Увлеченная немецким поэтом, Наталья Александровна в 1850 году покинула своего мужа. Герцен страдал. Дважды возникала тема его дуэли с Гервегом. Однажды Герцен сказал в бешенстве про Гервега и предстоящую дуэль: «Ехать и убить его, как собаку…» Дуэль предотвратили. В июле 1851 года жена вернулась к мужу. По оценке одного близкого к семье человека, все такой же бесконечно любящей.
51
Этот страшный русский год получил несколько названий — «год великого перелома», «сталинский термидор», а на деле был годом воцарения сверхкровавой и сверхбезжалостной сталинской деспотии, загнавшей в землю все лучшее, что было в России.