Ангелы не летают

4.72. Перед каждым человеком здесь ставятся два вопроса веры: во-первых, заслуживает ли доверия эта жизнь и, во-вторых, заслуживает ли доверия его цель. На оба вопроса каждый фактом своей жизни так твердо и непосредственно отвечает «да», что можно усомниться, правильно ли понимаются эти вопросы. Во всяком случае, тут нужно сперва пробиться к своему собственному основополагающему «да», ибо глубже, под его поверхностью, ответы под натиском вопросов становятся путаными и уклончивыми.

4.73.[103] Нельзя сказать, что нам недостает веры. Уже в самом факте нашей жизни — просто неисчерпаемые глубины веры.

Это здесь-то глубины веры? Да ведь нельзя же не жить.

Именно в этом «нельзя же» и скрывается безумная сила веры, в этом отрицании она обретает форму.

4.74.[104] Тебе нет нужды выходить из дому. Оставайся у своего стола и слушай. И даже не слушай — просто жди. И даже не жди — будь совершенно спокоен и одинок. И мир предложит тебе себя, чтобы быть разоблаченным, он не может удержаться и будет в экстазе извиваться перед тобой.

4.75.[105] Непередаваемость парадокса, возможно, существует, но как таковая не выражается, ибо сам Авраам не понял его. Аврааму не нужно — или не следует — его понимать и, следовательно, как-то истолковывать для себя, но он, очевидно, вправе попытаться истолковать его для других. В этом смысле и всеобщее не однозначно; в случае Ифигении это выражается в том, что оракул никогда не дает однозначных предсказаний.

4.76. Покой во всеобщем? Двусмысленность всеобщего. В одном случае всеобщее толкуется как покой, но в иных — как «всеобщие» споры между единичным и всеобщим. Только покой есть истинно всеобщее, но и конечная цель — тоже.

4.77. Все выглядит так, словно спор между всеобщим и единичным происходит на настоящей сцене, в то время как жизнь во всеобщем — лишь нарисована на заднике.

4.78. Не существует такой эволюции, которая своей бессмысленностью (а я в ней лишь очень косвенно виноват) утомила бы меня. Этого бренного мира Аврааму при его заботливости недостаточно, поэтому он решает отъехать вместе с ним в вечность. Однако то ли выездные, то ли въездные ворота слишком узки, и его телега с мебелью не проходит. Вину за это он приписывает слабости того голоса, который им командует. В этом мука его жизни.

4.79.[106] Духовная нищета Авраама — и малая подвижность этой нищеты — это преимущество, она обеспечивает ему концентрацию, или, скорее, она сама уже есть концентрация, из-за чего, правда, он теряет то преимущество, которое состоит в использовании силы этой концентрации.

4.80. Вот заблуждение, в котором пребывает Авраам: он не может вынести однообразия этого мира. Известно, однако, что мир необычайно разнообразен, в чем можно убедиться, зачерпнув пригоршню этого мира и присмотревшись к нему поближе. Это, естественно, знает и Авраам. Таким образом, жалоба на однообразие мира есть, собственно, жалоба на то, что недостаточно полно смешался с многообразием этого мира. Она, таким образом, — трамплин в мир.

4.81. Рядом с его доказательством идет некое волшебство. Что-то от доказательства можно, расширив, ввести в волшебный мир, что-то от волшебства — в логику, но и то и другое в то же время подавить, так как они представляют собой нечто третье — живое волшебство, или не разрушающее, а созидающее разрушение мира.

4.82. В нем слишком много духовности, с этой своей духовностью он проезжает по земле, как в волшебной карете, даже там, где нет пути. И узнать, что там нет пути, от себя самого он не может. Из-за этого его униженные мольбы о преемственности становятся тиранией, а его искренняя вера в то, что он «на пути», — заносчивостью.

4.83. Неимущие рабочие

ОБЯЗАННОСТИ:

Не иметь и не принимать никаких денег или ценностей. Разрешено лишь следующее имущество: самая простая одежда (устанавливается отдельно в каждом случае), то, что необходимо для работы, книги, продукты для собственного потребления. Все прочее принадлежит бедным.

Средства к существованию добываются только работой. Не бояться никакой не наносящей ущерба здоровью работы, для которой достаточно сил. Работу выбирать либо самому, либо, когда это невозможно, подчиняясь распоряжениям рабочего совета, подотчетного правительству.

Работать только за вознаграждение в размере двухдневного прожиточного минимума (устанавливается отдельно для каждой местности).

Самая умеренная жизнь. Есть только то, что безусловно необходимо, например в качестве минимального вознаграждения, которое, в известном смысле, является также и максимальным, — хлеб, вода, финики. Еда — беднейших, ночлег — беднейших.

Отношения к работодателю трактовать как доверительные, никогда не требовать вмешательства суда. Любую взятую на себя работу при всех обстоятельствах доводить до конца, исключение может быть связано только с тяжелыми последствиями для здоровья.

ПРАВА:

Максимальный рабочий день — шесть часов; на физической работе — от четырех до пяти.

В случае болезни и в недееспособном возрасте — помещение в дома престарелых и больницы.

Трудовая жизнь как дело совести и веры в людей.

Принесенное имущество дарить государству для учреждения больниц и приютов.

По крайней мере на первое время исключаются независимые, женатые и женщины.

Совет (тяжелая обязанность) поддерживает связь с правительством.

То же и на капиталистических производствах [два слова не прочитываются].

Там, где можно помочь, — в отдаленных местностях, в приютах для бедных, — учителями.

Верхний предел — пятьсот человек.

Испытательный срок — один год.

4.84. Во имя этой стройки ему подчинились все. Чужие рабочие приносили мраморные плиты, уже подогнанные и притертые одна к другой. Следуя размеренным движениям его пальцев, эти плиты поднимались и переносились с места на место. Еще никогда ни одна постройка не возникала так быстро, как этот храм, или, скорее, этот храм возникал поистине так, как возникают храмы. Вот только на всех плитах — из какой каменоломни они происходили? — бессмысленной детской рукой или, скорее, живущим в горах варваром, вооруженным каким-то, видимо, потрясающе острым инструментом, врезаны на века — назло, чтобы осквернить или даже совсем разрушить, — корявые каракули, которые переживут храм.

4.85. Вверх по ручью навстречу бегущей воде. Заросли кустарника. Гневный голос учителя, бормотание детей, багрово заходящее, убегающее от себя, содрогающееся солнце. Захлопывается печная дверца. Варится кофе. Мы сидим, облокотившись на стол, и ждем. Тонкие деревца выстроились по одну сторону дороги. Март. Что тебе еще нужно? Мы поднимаемся из могил с желанием еще пройтись по этому миру, никакого определенного плана у нас нет.

4.86. Ты хочешь уйти подальше от меня? Что ж, это решение не хуже любого другого. Но куда ты направишься? Где будет «подальше от меня»? На Луне? Даже там — недостаточно далеко, да и ты в такую даль не доберешься. Так к чему все это? Может, лучше сядешь в уголке и помолчишь? Разве так не будет лучше? Там, в углу, темно и тепло, разве нет? Ты не слушаешь? Ищешь дверь. Да, но где же тут дверь? Насколько я помню, в этой комнате ее нет. Когда здесь все это строилось, — кто тогда думал о таких потрясающих планах, как у тебя? Но ничто не потеряно, подобная мысль не может затеряться, мы обсудим ее за круглым столом, и смех будет тебе наградой.

103

Афоризм № 109.

104

Афоризм № 109*.

105

Брод указывает, что записи с 4.75 по 4.80 представляют собой обсуждение работы Кьеркегора «Страх и трепет», а записи 4.81 и 4.82 — критику Кьеркегора; кроме того, двумя страницами раньше Кафка выписывает в тетрадь термины Кьеркегора «рыцарь бесконечности» и «рыцарь веры», сопровождая их следующей записью: «Задняя мысль Авраама — Значение — Один и тот же голос посылает его туда и возвращает обратно».

106

В первоначальной редакции эта запись была сделана от первого лица, она начиналась: «Моя духовная нищета» и т. д.