Полвека под землей

Вдали, на севере, карр как будто бы заканчивается, наконец, обширным фирновым полем, за которым темнеет каменная стена горного склона. Добираюсь до конца карра, шагаю по снежному полю и внимательно рассматриваю возвышающуюся впереди скалистую стену. У подножия ее чернеет пятно, которое тотчас же привлекает мое внимание. Что это: вход в пещеру, углубление в стене или просто тень?

Я никогда не колеблюсь в таких случаях, и в этом, вероятно, секрет всех моих успехов и большинства открытий. Конечно, риск всегда велик, а потеря времени и сил значительна, но в нашем ремесле не приходится жалеть ни того, ни другого.

Короче говоря, против всякого вероятия и, по-видимому, против очевидности, я начинаю — правда без особого восторга! — рубить ступеньки в твердом фирне, поднимаясь по крутому склону к подножию скалистой стены. Наконец, изрядно запыхавшись и совершенно обессилев, добираюсь до цели, бросаю скептический взгляд на проблематическую расселину, ради которой я предпринял этот каторжный труд и которая, по всей видимости, не принесет мне ничего, кроме разочарования (как, впрочем, многие другие!). Конечно же, гораздо умнее было бы остаться у сложенного нами каменного тура и сладко вздремнуть, восстанавливая силы, как делает это в настоящее время моя разумная жена.

Посмотрим все же, что представляет собой эта загадочная расселина! Делаю еще несколько десятков шагов, отделяющих меня от подножия скалы, подхожу ближе — и вот уже притягательная сила неведомого, демон приключений овладевает мной, толкает стремительно вперед: углубление в каменной стене оказалось действительно входом в пещеру. Биение моего сердца, уже изрядно натруженного долгим подъемом по вырубленным в фирне ступенькам, становится еще сильнее и чаще, но теперь оно стучит уже от предвкушения нового открытия. Лихорадочно выхватываю из кармана свечу, зажигаю ее и ныряю под низкий свод.

Пройдя на четвереньках входную арку, я сразу же поднимаюсь на ноги и, защитив ладонью колеблющееся пламя свечи, начинаю осматриваться.

Сначала мрак кажется абсолютно непроницаемым для моих глаз, ослепленных сиянием снега под лучами полуденного солнца. Но мало-помалу они начинают привыкать к окружающей темноте, и я различаю под ногами удаляющуюся перспективу подземного ледника, довольно круто уходящего вниз, и спускаюсь по нему маленькими шажками, опираясь на ледоруб. На глубине примерно десяти метров ледяная дорожка выводит меня в обширный подземный зал, загроможденный глыбами льда и камня. Слабый свет свечи не позволяет определить хотя бы приблизительно размеры этого зала, но я ясно вижу, что ледяная дорога продолжается вправо, снова круто уходя вниз. Спускаюсь по ней еще метров на десять — и оказываюсь в новом зале, пол которого опять-таки устлан толстым слоем льда. Свет моей свечи неожиданно получает поддержку: целый сноп лучей дневного света проникает в подземный зал через круглое отверстие в высоком своде. Этот льющийся сверху свет скользит по закованным в ледяной панцирь стенам пещеры, зажигая в них голубовато-зеленые отсветы, придающие пещере совершенно фантастический вид.

Пересекаю зал и углубляюсь в просторную галерею, где меня снова обступает кромешный мрак. Медленно продвигаюсь вперед по гладкому, будто отполированному льду, ощупывая ледорубом дорогу словно слепец. Вдруг я замечаю, что ледяной пол впереди стал еще более темным…

Заинтригованный этим непонятным явлением, я останавливаюсь — и вовремя! Нагнувшись и осветив пол коридора светом свечи, вижу, что темное пятно на нем — не что иное, как провал, пустота! Ледяная дорожка внезапно обрывается в эту черную пустоту, где я с моим несовершенным светильником ничего не могу разглядеть.

Галерея в этом месте довольно широка. Перехожу от одной стены к другой в поисках хотя бы узенького карниза, по которому можно было бы обогнуть провал, но «линия отреза» простирается во всю ширину коридора, от одной стенки до другой. Всюду передо мной лишь мрак и угрожающая пустота. Приближаюсь, насколько это возможно, к краю провала, учитывая зеркальную гладкость льда и то, что мои ботинки подбиты простыми гвоздями, без шипов. Ледяная дорожка, устилающая пол, исчезает в провале, чуть закругляясь на его краю, словно река, перекатывающаяся через преграду.

У меня под рукой нет ничего, что я мог бы бросить в провал и определить хотя бы приблизительно его глубину. Каменные глыбы торчат кое-где изо льда, но они так крепко вмерзли в пол, что их не вырвать из ледяного плена. Довольствуюсь тем, что отбиваю ледорубом несколько ледышек и бросаю в пустоту. Однако ледяные осколки слишком малы и легки; я не слышу звука их падения на дно пропасти.

Приходится скрепя сердце повернуть обратно.

Выбравшись без приключений из пещеры на поверхность, я снова пересек снежное поле и карр, разыскал каменный тур и застал жену за починкой юбки, сильно пострадавшей во время утреннего штурма ледяных каскадов. (В ту эпоху женщины, отправляясь в горы, еще надевали юбки, и хотя юбки эти и были короткими, они тем не менее сильно стесняли их в движениях, а в некоторых случаях представляли и вполне определенную опасность.)

Я рассказал своей спутнице о сделанном мною новом открытии, но так как у нас была разработана четкая календарная программа работы и нам предстояло в ближайшие дни заниматься исследованиями в другом секторе горной местности, мы направились туда, обещая себе вернуться в ближайшее время во вновь обнаруженную ледяную пещеру.

Но спелеологи предполагают, а обстоятельства располагают. Другие задачи, другие исследования и экспедиции в другие края и другие страны отвлекли нас. Затем началась гражданская война в Испании, франко-испанская граница была закрыта, и всю работу в пограничных горных районах пришлось свернуть. А вскоре грянула вторая мировая война и отодвинула надолго наши планы. Но меня никогда не покидало желание увидеть еще раз открытую мной ледяную пещеру, которой вскоре, как я имел удовольствие узнать, было присвоено название «ледяной грот Кастере», в память нашего совместного открытия и нашей «семейной» спелеологической экспедиции в район горного массива Марборе. Шли годы, а я все никак не мог выбрать время, чтобы снова побывать в тех местах и завершить исследование пещеры.

Наконец, в июне 1950 года, после двадцатичетырехлетнего перерыва, я вновь поднимаюсь на пограничный хребет, отделяющий Францию от Испании. Вот и перевал Роланда, открывающийся в высшей точке цирка Гаварни, на высоте трех тысяч метров.

На этот раз со мной — увы! — нет ни жены, скончавшейся десять лет назад, ни матери, все еще бодрой, но уже отметившей свое восьмидесятилетие, ни брата — доктора Марциала Кастере, которого удержали дома неотложные дела, связанные с его профессией.

И все-таки это снова, как и двадцать четыре года назад, семейная экспедиция, потому что меня сопровождают в походе две молодые девушки — мои старшие дочери Мод и Жильберта. Я веду их в горы по своим старым следам и следам их матери.

Мы переночевали, как и тогда, под открытым небом, неподалеку от перевала Роланда. Однако на сей раз холод не показался нам таким чувствительным благодаря пуховым спальным мешкам, которые мы предусмотрительно захватили с собой. На рассвете мы поднялись, и я повел своих девочек к ледяному гроту Кастере, который им не терпелось увидеть. Рассказы о том, как этот грот был открыт, они не раз слышали в детстве.

Я демонстрирую Мод и Жильберте вход в ледяную пещеру, вспоминая с понятным волнением события, сопровождавшие открытие этой пещеры в 1926 году.

Ничто не изменилось здесь за двадцать четыре года, с момента первого посещения. Все тот же толстый слой льда устилает пол пещеры, все те же ледяные колонны и минареты высятся вокруг, навсегда застывшие на своих местах в этом безмолвном и безжизненном мире, где ничто не меняется, не развивается, не движется. Во всяком случае, в масштабе короткой человеческой жизни.

Слушая шумные восклицания и жадные расспросы моих дочерей, я мысленно переношусь в далекое прошлое, когда юный и певучий голос верной спутницы моей жизни, которой в те дни едва исполнилось двадцать лет — возраст моих дочерей сегодня, — звенел под мрачными сводами только что открытого нами ледяного грота Кастере.