Зов бездны

Раскачиваясь на верхушке ели, чуть убаюканный се пружинистыми движениями, я смотрел, как сверкает на солнце ручей. Взглядом я мог проследить его бег от последней излучины, где ручей уходил под землю на высоте тысячи трехсот метров над уровнем моря, до долины Гург, где в гроте Гуэй ди Эр он снова выходил на поверхность на высоте пятисот метров над уровнем моря.

Три километра по прямой линии при разности уровней в восемьсот метров! Я попытался сделать расчеты и заранее наслаждался, представляя себе эту первоклассную гидрогеологическую систему полостей. И какой спелеолог не испытал бы волнения перед столь богатой перспективой, полной надежд, трудностей и опасностей!

В памяти у меня еще свежи были воспоминания о наших последовательных попытках проникнуть в смежную мрачную пропасть Хенн-Морт: в течение шести лет ее грозные каскады преграждали нам путь, и только на седьмой год мы одержали победу.

Вода на своем пути встречает расположенные ярусами колодцы, сложную сеть залов и многоэтажных галерей, скрытые и опасные ловушки недр. Устремляясь вперед и вглубь, вода долбит, сверлит, точит камень и вдруг, загадочная и чарующая, появляется в каком-нибудь гроте через скрытый сифон. Таков был ход моих мыслей, когда я пытался представить себе систему Тромба: ведь пока мы знали лишь ее начало — место исчезновения ручья на Кум-Уарнэде, и ее конец — Гуэй ди Эр!

Альпинист может изучать гору своей мечты, рассматривая ее в бинокль, и намечать глазами путь восхождения среди тропинок и скал. Спелеолог же, строя предположения, почти всегда ошибается из-за неожиданностей и невероятных сложностей подземного мира. Увы! Все его гипотезы разбиваются, сталкиваясь с непреодолимыми препятствиями. Обвалы сводов, непроходимые трещины, тупики, озера, сифоны то и дело безжалостно останавливают спелеолога на его пути.

Правда, в пропасти Пьера мои друзья провансальцы в 1956 году достигли глубины двухсот метров и установили, что пропасть имеет продолжение. Это было основным и многообещающим поводом для дальнейших исследований. Но я слишком хорошо знал, что могло нас ожидать впереди.

В 1934 году меня с женой в пропасти Мартеля, в Арьеже, задержал провал глубиной в триста метров, и я не мог добраться до колоссального, расположенного ниже грота Сигалер. Я помню, как в 1947 году мы с Марселем Лубаном, спустившись в Хенн-Морт на глубину четырехсот сорока шести метров, не смогли выйти в водоем Хетр, так как путь нам преградил сифон. Совсем недавно, в 1953 году, в пропасти Пьер-Сен-Мартен мы спустились на значительную глубину до семисот метров и оказались в зале, из которого не было выхода. Несмотря на такую глубину, нам не удалось выбраться на поверхность через устье Бантии в долине Сент-Анграс.

Пропасть Пьера или колодец Ветра, кто из них поможет нам проникнуть в систему Тромба? И удастся ли вообще благополучно дойти до выхода этой системы на поверхность? Эти два вопроса я задавал себе, сидя верхушке ели в самой оригинальной и малоудобной позе, пока не почувствовал судорог. Убедившись, что насест поистине уникальное место для размышлений о подземных мирах, я приготовился к спуску, но предварительно вытащил из кармана трехцветную ленту и привязал ее к самой верхней ветке ели, где она стала, как знамя. Затем, подчиняясь тому естественному и традиционному порыву, который заставляет испускать победные тирольские кличи и альпинистов на вершине сурового пика, и просто гуляющих, взобравшихся на небольшую горку, я, как когда-то в детстве, залился звонкой трелью горцев, повернувшись в сторону лагеря. Молодёжь была поражена, услышав дикий клич басков, и все головы повернулись ко мне. Наверное кто-то заметил крошечное знамя, развевающееся в синеве неба, и мой силуэт на верхушке ели. Они весело ответили мне, и я, довольный своим маленьким успехом, спустился вниз и пошел наугад в лес.

В тот момент я был очень далек от мысли, что всего через четверть часа совершу поразительное открытие, которое разрешит мои недавние сомнения относительно системы Тромба и поможет обнаружить важное продолжение этой системы.

Но не будем забегать вперед.

Я продолжал свою разведку, все время ориентируясь на глубокие воронки и лощины, то есть места, где можно было обнаружить в скалах расщелины и выходные отверстия пропастей.

Так я спустился в обширный котлован, где среди густых зарослей папоротника и гигантских зонтичных растений торчали зубчатые каменистые глыбы. Перепрыгивая с камня на камень, я нагибался над каждой заросшей мхом щелью, над каждой трещиной, под которой могла скрываться какая-нибудь неизвестная пещера. Какой неблагодарный труд, очень тяжелый, скучный, а, главное, зачастую бесполезный! Нужно внимательно вглядываться в поверхность земли, ничего не упуская из виду, спускаться во все места обвалов, не оставлять без внимания ни одной неровности почвы, ни одной груды камней. Но спелеолог должен примириться с этим и искать с настойчивостью и уверенностью золотоискателя или, скажем, того, кто ищет иголку в стоге сена. Наградой ему будет успех дела или какая-нибудь необыкновенная находка. Этот вид разведки на жаргоне спелеологов называется «проведением поиска».

Итак, я вел поиск без особого энтузиазма, но и без особого нетерпения — результат долгой привычки, — повторяя про себя слова неутомимого исследователя геолога Пьера Термье: «Искать и открывать! Чтобы стать богатым, нужно совершать открытия». Разумеется, речь идет о духовном богатстве, о радостях открытий, испытаний, о поисках новых фактов, потому что на спелеологических исследованиях, как известно, состояния не наживешь!

Камни утопали среди густых зарослей черники, папоротника и малины, иногда достигавших мне до пояса Перескакивая с камня на камень, я пробирался вперед как вдруг, то ли поскользнувшись, то ли недопрыгнув оступился на скалистом гребне и упал. Падение было не опасным, однако весьма болезненным. На ноге у меня была ссадина, и я сильно ушиб бедро. Через некоторое время я смог опять двинуться в путь, правда, хромая и проклиная вполголоса эти заросли, предательски скрывающие камни и трещины-ловушки.

Маленькие причины ведут иногда к большим следствиям. Из-за оцарапанной и ушибленной ноги я отказался от дальнейших поисков, а главное, перестал прыгать по камням и повернул обратно по направлению к лагерю.

На пути мне попалось поваленное дерево, лежавшее среди густых зарослей папоротника и сколопендриума.[4] Чтобы не путаться в зарослях и избежать в них ловушек, я пошел вдоль ствола засохшего дерева И вдруг заметил, что несколько папоротников чуть-чуть колышутся! Наклонившись над ними и раздвинув их рукой, я ощутил легкий ветерок, дующий из черной дыры, в которую мог бы пролезть человек. Это оказалась одна из многочисленных каменных ловушек Кум-Уарнэда. Она была очень хорошо скрыта и потому особенно опасна для животных — медведей, кабанов, лис, баранов и охотничьих собак, а также для людей, посещающих эти края, — охотников, лесорубов и спелеологов; больше здесь никто не бывает.

Но то, что представляет грозную опасность для всех людей и животных, может оказаться бесценным подарком для спелеолога. Ведь только спелеолог привык к пропастям, любит их, разыскивает и исследует, находя в этом ужасном для простых смертных занятии неистощимый интерес.

Моей первой заботой было очистить отверстие от загромождавших и скрывавших его веток папоротника мха. Затем, подчиняясь первому побуждению, я склонился над отверстием, вглядываясь и вслушиваясь — и то и другое привычно спелеологу. Но я ничего не видел, кроме вертикального колодца, куда взор проникал всего на несколько метров, и ничего но услышал.

Инстинктивно я бросил в зияющую дыру сухую ветку. Она падала вниз, задевая стены, и, кажется, задержалась на скромной глубине: около двадцати метров. «Должно быть, это еще один, самый обыкновенный колодец, не представляющий интереса, — подумал я, еще одна, не стоящая внимания дыра, забитая щебнем, как многие другие. Настоящие большие пещеры встречаются так редко!»

4

Сколопендриум (Scolopendrium vulgare) — вид папоротника с ланцетовидными листьями, листовник. — Прим. ред.