Зов бездны

Смысл всех этих операции заключался в транспортировке снаряжения, продовольствия и осветительной аппаратуры в обе пропасти до крайних достигнутых нами участков, чтобы затем продвинуться еще дальше.

В лагере в тот день царило большое оживление: почти все были здесь, все разбирали и проверяли тросы, лестницы, лодки, укладывали рюкзаки, распределяли продовольственные пайки, чинили уже изрядно потрепанные комбинезоны и перевязывали многочисленные царапины и ссадины, особенно на руках, — обычная дань, которую приходится платить спелеологам. Одного из нас, Сонье, пришлось даже эвакуировать, так как глыба раздавила ему руку.

Лагерь был расположен в живописном месте на ровной поляне посреди леса. В низкой и густой траве извивался ручей. Возле него и были разбиты наши палатки. В центре возвышался КП — командный пункт, где под всегда поднятым навесом стояли стол с двумя стульями и три телефона. Одна четырехкилометровая линия, тянувшаяся через лес и пастбища, соединяла нас с перевалом Порте, то есть с общей телефонной сетью; две другие вели к пропастям Пьера и Раймонды.

Отсюда с КП мы отправляли и здесь принимали все сообщения, касающиеся нашей экспедиции, например официальные сводки метеослужбы авиабазы в По, а также держали связь с погонщиками мулов и с поставщиками, не считая телефонных разговоров участников экспедиции. Что касается линий «Пьер» и «Раймонда», то они осуществляли связь между подземными лагерями и промежуточными постами обеих пещер во время исследований.

Недалеко от КП, под сенью большого бука, расположилась палатка-кухня — второй лагерный полюс притяжения. Именно здесь было сложено продовольствие экспедиции: консервы, банки с паштетом и вареньем, тюбики с молоком и питательной массой, хлеб, печенье, овощи, ветчина, сыр, макароны, кофе, какао и т. п.

Под большим навесом палатки-кухни стояла любопытная мебель, сделанная из металлических щитов и угольников «Дексион», похожих на детали гигантского детского конструктора: стол, подставка для газовой плиты, полки для всевозможной кухонной утвари. Здесь каждый из участников экспедиции по очереди выполнял обязанности повара. Дневальный часто становился и ночным дежурным. Ему приходилось готовить и подавать еду целый день, начиная с утреннего завтрака до обеда, который зачастую превращался в поздний ужин, — задача не из легких. А иногда ему приходилось еще стряпать и по ночам, чтобы накормить измученных и голодных спелеологов, вернувшихся из «вечного мрака».

В этом году руководители экспедиции решили, что есть, сидя на мокрой траве с котелками на коленях, неудобно и неуютно. Они сказали, что время еды должно стать временем отдыха. Люди, уставшие после трудных походов, нуждаются в минимальном комфорте; сидя друг против друга, облокотившись на стол, они смогут весело, дружески поговорить, а иногда и спеть, Для этого в первый же день нам сбросили на парашютах целый набор досок. При помощи шипов и благодаря знаменитым щитам «Дексион» наши мастера на все руки — а все скауты таковы — соорудили длинные крепкие столы и скамейки. Отныне время еды превратилось в самый лучший час дня. В прошлом году каждый обед представлял собой целую серию акробатических упражнений, во время которых котелки и кружки то и дело опрокидывались, а сами участники трапезы, расположившиеся на земле группами и поодиночке, были похожи на орду неандертальцев, пожирающих свою добычу.

Но высшим комфортом было, конечно, то, что столы стояли в палатках туннельного типа (модель Симплон). В холодные дни, когда все кругом тонуло в омерзительном тумане, когда дул ветер или шел дождь — а в горах это случается часто, — мы могли есть в укрытии, освещенном по вечерам газовыми фонарями.

В течение долгих лет я привык к примитивной и неприхотливой обстановке и поэтому сначала боялся подобных улучшений, так как считал их ненужной и досадной обывательщиной, которая изнежит и избалует моих юных друзей. Но я был неправ и вскоре сам понял, какое благотворное влияние может оказать материальный прогресс на психику.

Третья палатка, почти всегда закрытая и редко посещаемая, была расположена несколько в стороне, за ольховым подлеском. В ней хранилось запасное снаряжение экспедиции. Когда туда кто-нибудь входил, то видел перед собой ворох самых разнообразных предметов, сваленных в кажущемся беспорядке, какой бывает всегда, если все вещи складывают в одной палатке. Мы, во всяком случае, прекрасно там ориентировались и быстро находили в этой мешанине рулоны нейлонового шнура, гибкие лестницы на стальных тросах, катушки телефонного провода, большие бидоны с карбидом кальция, ящик с запасными электробатареями и тысячу других инструментов и принадлежностей: лопаты, заступы, водонепроницаемые комбинезоны, скафандры, резиновые сапоги, надувные лодки и пробковые пояса. Здесь же в углу стояли носилки и проволочные шины. Шесть-семь других палаток, расставленных на поляне, представляли собой резиновые «иглу» с пневматической арматурой; это были палатки-люкс. В них жили руководители и другие «ответственные», которым нужно было находиться в центре лагеря, поблизости от телефонов. Была также так называемая «палатка прессы» для фотографов, работников кино и журналистов, так как ни одна спелеологическая или какая-нибудь иная экспедиция без них теперь не проходит. Другие палатки приютили наиболее «стадных» участников экспедиции, тех, кто не боится ни шуму, ни суеты и любит быть в центре событий — по соседству с КП и… с кухней.

Что касается остальных «закоренелых» серьезных спелеологов и поэтов своего дела, то они разбили палатки, большей частью индивидуальные, за пределами поляны, на «правом берегу» ручья, под большими буками. Самой дальней и самой обособленной палаткой было жилище Максима Феликса: он поставил ее под прикрытием леса, «вне поля зрения», на травяном уступе близ вершины крутого склона. Чтобы добраться туда, каждый раз приходилось преодолевать довольно тяжёлый подъем, но Максим Феликс был неутомимым и наслаждался в своем жилище полной тишиной и одиночеством.

Вот в этом лагере и развертывалась подготовка к штурму 14-го и 15 августа, который должен был решить судьбу экспедиции 1957 года.

Массив Арба, подземный рай для спелеологов, очень живописен и привлекателен. Но так как он удален от центральной горной цепи Пиренеев и высота его невелика — высшая точка достигает всего тысячи шестисот десяти метров, — то он не пользуется популярностью среди туристов и обычно остается совершенно безлюдным.

Наши летние лагеря вызывали здесь некоторое оживление. Сюда приезжало много разного народу: жандармы, лесничие, пастухи из окрестностей, кое-кто из отдыхающих в соседних деревнях, а также журналисты и фоторепортеры больших ежедневных газет и иллюстрированных журналов. Радиостанция «Европа № 1» прислала нам оператора, который записал на магнитофон несколько сцен в пропасти Пьера. В самом лагере постоянно находились корреспондент из «Па-те-Журналь» и два корреспондента «Пари-Мач». Наконец, мы ежедневно с нетерпением встречали дорогого гостя — специального корреспондента газеты «Депеш», — так как он приносил нам почту и разные новости. Это был всеми любимый М. Ж. Со, известный среди нас под уменьшительным именем Жужу.

Чтобы собрать ежедневную информацию для своей газеты, лозунгом которой было «сообщать обо всем правдиво и быстро», ему приходилось ежедневно совершать утомительное путешествие: сначала на автомобиле до перевала Порте, затем пешком по горам.

Кроме того, нас посещали и другие гости, весьма докучливые и мало приятные. Это было, так сказать, коренное население… коровы и овцы, которые летом паслись в горах, а заодно совершали грабительские набеги на наш лагерь. Мирные четвероногие оказались большими любителями полотенец, перчаток для обтираний, белья и носков, сушившихся на кустарнике. Жан-Мари Ребуль нашел против них хорошее средство: из своего кларнета он извлекал такие дикие, душераздирающие вопли, что овцы, как правило, а коровы всегда стремительно поворачивали вспять при первых же звуках.