Страница 31 из 32
— Нет, — перебил я. — Ноги растут не оттуда. С чего вы решили, что вы вправе жертвовать людьми, как баранами на скотобойне? Почему вы не расскажете правду, чтобы о ней знали все и чтобы у всех был шанс самостоятельно что-то решать. Вы считаете, что мы еще не доросли до того, чтобы встретиться с нашими создателями и повести с ними разумный разговор? Вы считаете, что если по-быстрому «приберетесь» на планете, то эти ваши нифелимы, как мудрые родители, простят вам, своим детишкам, то, как вы тут слегка шалили? Вы считаете, что если через три года они застанут планету с одним миллиардом человек, то тут же сделают этот миллиард хозяевами Вселенной? Да у вас просто рабская идеология. Вы готовы стать рабами у кого угодно, лишь бы у вас самих были рабы, которыми вы могли бы пользоваться… Но вы правы в одном: я очень не люблю, когда из меня делают дурака. Я это не скрываю. И миллиарды людей, которых вы используете, этого тоже очень не любят. Поэтому вы их и боитесь. И правильно боитесь — нет у них сегодня большего врага, чем вы. А вы их за это ненавидите — потому что боитесь. И потому что в своей грязной игре выигрываете не везде и не всегда…
— Где это мы не выигрываем, Кассе? — спросил, багровея от бешенства, Кир.
— Например, на Кубе. И в Венесуэле. И… — сказал я мстительно, вспомнив веселое загорелое лицо Рамона и разноцветные татуировки у него на плечах. Лицо Кира стало жестким, а глаза превратились в две узкие щелки.
— Да вы настоящий революционер, Кассе. Прямо заслушаешься. Вам бы красный флаг в руки — и на баррикады. Только вот придется обойтись без «мерседеса» и без запонок… Вы одного только не понимаете: управлять — это вам не развлечение. Это трудная работа. Это много работы. Это годы, десятилетия трудной, кропотливой и неблагодарной работы. Нужна идеология, которая заставит людей подчиняться без войн. Нужна элита, настоящая, которая сможет убеждать в чем угодно. Войны — это крайняя мера, но порой необходимая. И есть только одно по-настоящему сильное государство, которое смогло создать такую систему, в которой демократия — суд, парламент, выборы — не мешает удерживать мир от хаоса. Только одно государство сегодня способно взять на себя ответственность за весь мир, — почти прокричал Кир в исступлении.
Я молчал. Говорить что-либо было бессмысленно. Мне было даже почти безразлично, как они меня убьют. Застрелят, наверное, — так быстрее. Я не был революционером, на Кубе и даже в Венесуэле мне действительно было бы нечего делать. Но мне было очень обидно, что никто не узнает от меня то, что я знаю сейчас. Возможно, меня бы действительно упекли в сумасшедший дом, начни я рассказывать такое всем вокруг. Но я по крайней мере сделал бы все от меня зависящее, чтобы рассказать правду. И в конце концов, не упекли же меня в сумасшедший дом до сих пор.
— Мы отвезем вас обратно, Кассе, — неожиданно спокойно и тихо сказал Кир. — Я рассказал вам все, что мог, из того, что вы хотели услышать. Вы могли бы принести нам гораздо больше пользы живым, чем мертвым. И я очень надеюсь, что вы все же одумаетесь.
Он протянул мне руку для рукопожатия, но я не отреагировал. Двое рослых парней в черных костюмах завязали мне глаза и тычками под ребра вывели из комнаты, а затем помогли спуститься вниз по лестнице. Не выводя на улицу — видимо, прямо в гараже, — они запихнули меня в пахнущий кожей и дорогой деревянной отделкой автомобиль и куда-то повезли.
Спустя десяток минут (или часов?) меня, как мешок, выгрузили из машины в одном из безлюдных кривых переулков Парижа. В одном из тех переулков, что всего лишь в нескольких шагах от широких оживленных проспектов с тысячами людей, машин, магазинов, кафе и офисов.
Я сдернул с глаз повязку — это был простой белый носовой платок. Меня подташнивало, все еще мерзко кружилась голова, и я очень плохо соображал. Сунув руку в карман куртки, я обнаружил там несколько монет и скомканную бумажку — предсказание пьяной бродяжки по имени Санта-София, которое я вытащил из ее деревянного ящика за полмира отсюда, в пыльной Калифорнии, и до сих пор так и не прочел. Я поднес клочок желтой бумаги почти вплотную к глазам и, водя пальцем по едва различимым под тусклым светом фонаря строчкам, прочитал:
Если мыдо сих пор живы, значит, у нас все еще есть шанс.
Фиолетовые чернила расплывались, буквы таяли. Я поднял лицо в небо. Где-то там, скрытая тучами, из которых шел дождь, висела планета Нибиру. И мы, черт побери, до сих пор были живы!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вчера в офис агентства «СофиТ» заявился курьер службы доставки «Федерал-экспресс» — да, той самой, что в телефонном справочнике стоит одной строчкой выше Федеральной резервной системы США. Еще до того как он раскрыл рот, стало ясно, что он привез не иначе как «ценный специальный груз». Видимо, отправитель заплатил немало за доставку этого груза, раз с ним так носились.
Груз состоял из огромного вороха разнообразных разрешений, разноцветных сертификатов, заверенных круглыми и треугольными печатями, на одном из которых я заметил слова «ветеринарный контроль Франции», писем из консульства и прочих непонятных мне документов. Многие из них были на испанском языке. Среди этого вороха, который был мне вручен с таким торжественным видом, будто это было донесение сверхсекретной разведки, почти затерялся небольшой деревянный ящик с круглыми отверстиями на крышке, похожий на ящик для фруктов.
— Груз был доставлен за девять часов, — сообщил мне курьер. — И все это время был на особом контроле. Так что беспокоиться не за что, — подмигнул он. — Оно там в целости и сохранности. Даром что из самой Мексики прилетело.
— Кто это, «оно»? — изумился я и почему-то сразу подумал о гремучих змеях и ядовитых жабах, живших бок о бок с древними майя. В этот момент в одно из отверстий просунулась маленькая шерстяная лапка и стала шарить по крышке вокруг отверстия. Целиком лапка не пролезала — только кожаные подушечки с когтями. Но я смог воочию убедиться, что, во-первых, это не жаба и не змея, а во-вторых, «оно» там действительно в целости и сохранности.
Я аккуратно снял крышку. В ящике сидел черно-белый котенок, маленькая копия здоровенного одноглазого бандита Хорхе Луиса Игнасио-старшего, также спокойно сидевшего на плече у Рамона, когда мы прощались с ним утром под изрядно палящим солнцем Аризоны.
— Тебе туда, — махнул мне тогда рукой Рамон, указывая на машину.
— Я знаю, — прокричал я в ответ, пытаясь перекрыть шум проезжавшего по шоссе грузовика, — удачи тебе, Рамон!
— И тебе, — закричал он в ответ и засмеялся, — жаль, что у меня нет ничего, что подарить тебе на память. Но я пришлю тебе посылку.
А затем развернулся и зашагал по песку вместе с катящимися у него под ногами шарами перекати-поля. Хорхе Луис Игнасио-старший продолжал царственно восседать у него на плече. Рамон неспешно перешагнул границу между Аризоной и Мексикой и исчез из вида, а я забрался в пыльный грузовик, предвкушая четырнадцать часов пыльной дороги до Сиэтла с его благословенной моросью…
Котенок выбрался из ящика и невозмутимо уселся прямо на зеленый ветеринарный сертификат. На дне ящика лежала записка на английском: «Познакомься с Хорхе Луисом Игнасио-младшим. Привет, Рамон».
Я заканчиваю эту книгу с нелегким сердцем. Впрочем, за последние десять лет я не припомню ни одной книги, которую заканчивал бы с облегчением: слишком много остается вопросов, на которые мне не удается найти ответ. Вот и сейчас у меня остается весьма пакостное ощущение, что удалось узнать очень немногое, да и то, что я знаю, было дано мне от щедрот лицемера и лжеца Верней и бандита Кира, которые сами, разумеется, являются пешками в других, куда более могущественных руках. Они соглашаются на роли пешек, лишь бы уцелеть в той раздаче «по заслугам», которая кажется им неизбежной и наступление которой они приближают собственными руками.
Хорхе Луис Игнасио-младший, сидя на спинке кресла, заглядывает мне через плечо. Возможно, я старею и становлюсь сентиментальным, но я вижу в нем один из ответов на незаданные в этой книге вслух вопросы. Важные вопросы вроде такого: что еще осталось в этом мире кроме денег, алчности и жажды власти? Кроме предательства тех, кому доверяешь? В самом ли деле через совсем уже короткое время, в 2012 году, нашей планете и всем нам, ее обитателям, придется держать экзамен на то, кем мы являемся, что мы сделали и что хорошего можем сделать для самих себя — и не только для самих себя?