Страница 2 из 54
Как хорошо, хотя и небрежно, сидит на нем костюм! Дженнифер оглядела черный узкий сюртук с закрученным воротником, под которым виднелся красный жилет, выдававший в его владельце тори. Сюртук выгодно подчеркивал широкие плечи и узкие бедра. На ногах у лорда Гленарвона были высокие черные ботинки с красным верхом и белые замшевые бриджи, которые сельская знать восемнадцатого века упорно носила даже в Лондоне.
Секунд десять они оба стояли неподвижно, словно призраки, в слабом, рассеянном свете. Гленарвон снова откашлялся.
– Вчера, мадам, – начал он мягко и вежливо, – когда я имел честь быть представленным вам…
Он улыбнулся – до того похоже на Фила, что Дженнифер почти перестала сомневаться: он! Впрочем, улыбка скоро увяла.
– Прошу вас, простите мою смелость, – продолжал он. – Однако могу ли я иметь удовольствие узнать ваше имя?
– Дженни… Дженнифер. – У нее сжалось горло. – Можно ли, сэр, узнать ваше?
– Мое? – рассеянно переспросил он, но тут же пришел в себя. – Мое? О! Филип.
Он сощурил карие глаза; у внешних уголков глаз образовались морщинки – совсем как у Фила, когда он, загнанный в угол, пытался в чем-то признаться ей, хотя и безуспешно. У Дженнифер отпали последние сомнения. Этот человек либо сам Фил, либо его странное, демоническое воплощение. Скорее всего, он решит, что она сумасшедшая, но все равно она не может не спросить…
Спросить – но что?
Что именно она помнит? Как она ни старается вспомнить, в голове теснятся лишь смутные образы: он учился в Кембридже, потом воевал – на какой войне? Затем он снова учился; учился ли? Какова его профессия? Когда и где они познакомились? Когда полюбили друг друга? Искривленное время давило на нее; голова кружилась; она ясно помнила только улицу, дождь и смерть, которая гналась за ним по пятам, как, возможно, гонится и сейчас.
Однако голос, который она слышала, несомненно, принадлежал Филу!
– Я бы не смог вас забыть! – воскликнул Гленарвон, ударяя кулаком по ладони другой руки. – Мы ведь встречались раньше, мадам?
В голове у Дженнифер все смешалось от ужаса.
– Если и встречались, сэр, – отвечала она, приседая в книксене, – то вы, разумеется, должны помнить когда и где.
Лицо Гленарвона стало таким же белым, как его шейный платок. Но Дженнифер ничего не видела – опрометью кинулась вниз.
– Прошу меня простить, сэр, – запинаясь, на ходу выговорила она. – Я совсем забыла… я оставила там… в гостиной… мою рабочую шкатулку… да.
Он поклонился.
– Во всем виноват я, мадам, – отвечал он, криво улыбаясь. – Как глупо я себя вел! Пора переодеваться: жена ждет меня.
Не поднимая головы, Дженнифер ухватилась за перила.
Конечно, его жена! Восхитительная и яркая Хлорис, леди Гленарвон! Дженнифер ни за что не поверила бы, что коротенькое словечко «жена» способно так жечь и ранить: сердце ее сжалось, как сжимается и немеет рука после укуса ядовитой змеи.
Она не видела выражения лица человека, который, проснувшись вчера утром, вдруг узнал о том, что он – Филип Клаверинг, четвертый граф Гленарвон. Дженнифер было невдомек, что выглядит он старше потому, что в другой жизни перенес страшный удар. Пока он пребывает в счастливом неведении, но скоро вспомнит все.
Филип Клаверинг изумился сильнее, чем Дженнифер, так как у него сохранилось еще меньше воспоминаний, чем у нее. Неожиданно он очутился в прошлом; в ушах у него раздавался какой-то рев. И проснулся он в странном месте – в меблированных комнатах Джексона на Бонд-стрит.
– У Джексона. Но почему? – произнес он вслух и, прикусив губу, направился в будуар своей жены.
По крайней мере, внешне ему все удавалось – он с легкостью вел себя и говорил как человек восемнадцатого века. Кстати, непонятно, как ему все сходит с рук?
Его окружают странные личности; и держатся они довольно вызывающе. Их речь почти не отличается от речи людей двадцатого века. Правда, виги – либералы – стараются нарочно говорить в нос и растягивают слова: «умо-ора», «пре-мно-ого обязан» и «югурец» вместо «огурец». Консерваторы – тори – изъясняются более внятно. Труднее с фразеологией. Пышные и цветистые обороты речи легко соседствуют с откровенными непристойностями и бранными словами. Однако Филип Клаверинг с легкостью усвоил их манеру речи, как будто специально учился так говорить.
Да! Он бы бесконечно наслаждался обманом, если бы не замешательство, не боль и не любовь, которые ассоциировались с…
– Дженни! – произнес он вслух.
Стоя у двери будуара своей жены, Филип неожиданно раздумал стучать и опустил руку. Он повернулся и быстро зашагал по коридору к собственной гардеробной.
Благодаря своей сообразительности он успел многое узнать о себе, слушая разговоры со вчерашнего дня и до сегодняшнего вечера. И рассчитывал узнать еще больше. В гардеробной, где на полочке над фарфоровым умывальником стоял расписной фарфоровый кувшин, его ждал пожилой слуга.
– Хопвит! – радостно вскричал лорд Гленарвон. – Если я не ошибаюсь, сегодня мы обедаем в Карлтон-Хаус с его королевским высочеством принцем Уэльским?
– Да, милорд. – Хопвит почтительно наклонил голову.
– Чертовски нелепо, Хопвит! – продолжал Филип. – То есть… странно, зачем мы с женой остановились у леди Олд-хем, если наш собственный загородный дом совсем рядом!
Хопвит осторожно подлил в умывальник горячей воды.
– Что же здесь странного, милорд? Ведь в вашем доме идет ремонт. Будьте так любезны, ваша светлость, снимите сюртук…
– Ах да! – Филип сорвал с себя сюртук и швырнул его через всю комнату. Вслед за сюртуком полетел жилет. – Сегодняшний обед будет скромным, он пройдет в узком кругу. Его высочество позволил себе передышку от медового месяца в Бейсингстоуке; его чрезвычайно удручает заключенный недавно брак. Обед закончится не позже полуночи, если только…
– Да, милорд?
– Я хотел сказать – если только его королевскому высочеству не будет угодно надраться больше обыкновенного!
– Верно, милорд, таково общее мнение.
Филип посмотрел на Хопвита. Лицо слуги оставалось невозмутимым. В Филипа словно вселился бесенок.
– Скажите, Хопвит, правда ли, что леди Джерси подсыпала накануне первой брачной ночи в еду невесты большую дозу английской соли?
Хопвит погрустнел.
– Ходят такие слухи, милорд.
– Однако ее усилия пропали втуне. Его королевское высочество, находясь под воздействием большого количества холодного пунша, упал головой на каминную решетку, да так и заснул.
Хопвит нерешительно заявил, что произошедшее не причинило большого вреда здоровью принца, хотя могло быть и иначе. И поскольку вопрос о престолонаследии представляет государственную важность, он, Хопвит, искренне и от всей души желает счастья новобрачным – принцу и принцессе Уэльским.
Поняв, что ему прочитали отповедь, Филип разволновался. Он позволил Хопвиту умыть себя – по мнению Филипа, воды могло быть побольше; затем позволил облачить себя в вечернее платье – все черное, кроме бриллиантовых пуговиц и пряжек и белого шейного платка. Хопвит одевал его весьма осторожно.
– После обеда мы с женой отправляемся в наш загородный дом. – Филип покосился на слугу. – Какая чертовски досадная неприятность, Хопвит! Неужели придется ехать настолько далеко?
– Не слишком далеко, милорд.
– Что?
– Ваш дом находится лишь немногим далее деревни Челси. Полагаю, ее светлость не очень устанет от путешествия…
– Да. Полагаю, не устанет. И все же…
Филип подошел к главному. Надо поподробнее расспросить Хопвита о людях, с которыми он познакомился накануне. Один из них, когда бы речь ни заходила о женщинах, доверительно склонялся к нему и с ужасно плотоядным видом заявлял: «Ей-богу, Гленарвон! Ну и хорошенькую же кобылку я подцепил вчера у Олмека! Да, черт меня подери!»
Однако подражать подобной манере Филип не мог.
Хотя он и чувствовал себя полным идиотом, что-то в его натуре восставало против подобного поведения. Когда он думал о лице Дженнифер, таком странном в обрамлении блестящих светло-каштановых локонов, и ее широко раскрытых глазах…