Страница 37 из 53
Уже давно Алан не обращал внимания на гром и молнию, но теперь нечто подобное – возможно, еще два взрыва – заставило его обернуться.
Господи, неужели из-за одного шального выстрела все Поле воздушных шаров охватило пламя? Конечно, шары находились достаточно далеко друг от друга, по все же подобная возможность существовала, и французское командование не забывало о ней, тренируя будущих участников вторжения в использовании изобретенных в конце XVIII века парашютов.
Бросив взгляд через плечо, Алан так сильно изогнулся, что едва удержался в стременах.
Кто-то следовал за ним на лошади с той же скоростью, что и он.
На фоне пламенеющего неба сквозь пелену дождя вырисовывался высокий, движущийся вперед кивер. Это был, несомненно, кавалерийский кивер, хотя лошадь неизвестного всадника не принадлежала к лучшим представителям этих благородных животных и скорее походила на почтовую.
Алан знал, кто это. Он знал о его присутствии с тех пор, как нашел мертвеца, заколотого сзади.
– В конце концов, – мысленно обратился Алан к воображаемой аудитории, состоящей из Мадлен, Иды и Мерсье, – я не настолько глуп, чтобы не подозревать, что Шнайдер последует за нами из Парижа. Но я считал, что его остановили и что эти кирасиры в лесу Арбло сбили с него спесь.
Очевидно, это не соответствовало действительности.
Заявлять, что он догадывался о присутствии Шнайдера перед людьми Фуше в Зеркальной комнате, а тем более перед Идой и Мерсье в экипаже во время путешествия в Пон-де-Брик, было бы крайне неразумно. Пока они полагали, что в лице Шнайдера имеют лишний козырь в партии с Аланом, это отвлекало их от его главной цели – узнать планы Бони.
И тем не менее…
Минувшим вечером, незадолго до десяти часов, их экипаж в лесу Арбло догнал и перегнал карету министра иностранных дел, эскортируемую четырьмя кирасирами из тяжелой кавалерии.
Это давало шанс, что Шнайдер, возможно представлявший собой наибольшую опасность, может быть убран с пути без усилий со стороны Алана. По этой причине он предупредил Мишеля, чтобы тот пи в коем случае не ссорился с солдатами.
Алан очень надеялся на то, что Шнайдер, скачущий галопом за обеими каретами, пребывает не в лучшем расположении духа и со своей мерзкой ледяной усмешкой потребует, чтобы его пропустили вперед, а подобное требование Алан никогда бы не осмелился предъявить кирасирам тяжелой кавалерии Бони.
Рискнув высунуться из экипажа и бросить взгляд назад, Алан рассчитывал услышать звуки ссоры и лязг стали. Однако было очевидно, что Шнайдер – строптивый пруссак, лучший фехтовальщик Великой армии – каким-то образом одержал верх над кирасирами и преследовал врага, одержимый личной ненавистью, которую ничто не было в состоянии уменьшить.
Все еще глядя через плечо, Алан при очередной вспышке молнии увидел Шнайдера, выглядевшего персонажем страшного сна.
Кивер и сапоги лейтенанта и так были черными, как и кавалерийский плащ, туго застегнутый на шее, но развевающийся при быстрой скачке. Но чтобы сделать себя совсем невидимым при совершении очередного убийства, он густо вымазал себе лицо сажей.
Очевидно, кирасиры изрядно потрепали его. Один край кивера был срезан сабельным ударом. Правая рука, сжимающая саблю, судя по положению, была задета. Но костлявая челюсть по-прежнему выражала уверенность в непобедимости ее обладателя, скачущего вперед за новым убийством.
«Клянусь богом! – с ненавистью подумал Алан. – Кажется, мы наконец сведем счеты!»
Положив мокрую ладонь на эфес сабли, он частично вытащил ее, когда внезапно его правую руку от локтя до кисти пронизала острая боль.
От неожиданности Алан разжал пальцы, чуть не выронив саблю. Только теперь он увидел, что правый рукав куртки намок от крови.
Оказывается, часовой, стрелявший в него справа от лесной дороги, не промахнулся. Правда, кость не была сломана, иначе Алан не смог бы двигать рукой, и артерии, очевидно, тоже не повреждены, но он потерял много крови.
Однако Шнайдер тоже ранен в правую руку, что, впрочем, не уменьшало его свирепости.
Алан приближался к основной дороге, где, свернув направо, мог поскакать в «Парк статуй» к ожидающей его Мадлен. Он знал, что его лошадь куда лучше, чем Шнайдера.
Но в нем, как обычно, боролись две стороны его натуры.
«Ты обещал встретиться с их чемпионом фехтования в честном бою, – говорила ему одна сторона, – а собираешься удрать, как испуганный кролик! Повернись и сражайся, черт бы тебя побрал!»
А другая сторона возражала с холодной усмешкой: «Этой ночью ты уже совершил немало бесполезных подвигов. Скоро ты очутишься на хорошей дороге, сможешь дать шпоры Капризнице и оставить Шнайдера далеко позади. Как только Мадлен окажется рядом, вы сможете уйти, воспользовавшись темнотой. Дядюшка Пьер и тетушка Анжель в «Спящей кошке» укроют вас от преследования. Неужели твоя проклятая гордость важнее завтрашней передачи информации с «Медузой»? Забудь о Шнайдере и скачи вперед!»
И Алан поскакал!
С некоторым опозданием он вспомнил о трясине на участке боковой дороги между заброшенной кузницей и группой деревьев. Едва избежав рокового падения, Алан выехал
на большую дорогу и шепнул Капризнице, чтобы та прибавила скорости.
Если не считать мокрой земли, не было оснований для осторожной езды. Позади, на северо-востоке и над грядой холмов, находящейся на расстоянии двух миль, небо пламенело так ярко, что отсветы падали на тополя, растущие вдоль дороги.
Пламя вырвалось из-под контроля. Шары из промасленного шелка были охвачены огнем, который, возможно, перекинулся на окружающий лес. Тревога, должно быть, уже дошла до Булонского лагеря, подняв на ноги всех.
Алан чувствовал, что боль в руке усиливается. С усилием подняв саблю, он после нескольких попыток смог засунуть ее в отверстие ножен, ощущая, что его тело раскачивается в седле.
В этом было повинно головокружение от потери крови. Но Алан не задумывался о причине, находясь на пределе сил.
Проскакав через деревушку Кондетт, где слева от него узкая дорога вела в сторону моря, к трактиру «Спящая кошка», Алан доехал до места, где потерпела аварию карета мистера и миссис Хоупвелл.
Какого бы ремонта ни требовала сломанная ось, он, очевидно, был давно проделан взводом гренадер, так как дорога была пуста.
С правой стороны появилась стена, окружавшая обширную территорию «Парка статуй». Ее изгиб еще скрывал ворота из поля зрения. Но Алан знал, что он уже почти у цели.
Прибавив скорости, он миновал изгиб. Уже были видны будки часовых с горящими над ними фонарями, когда Алан внезапно и слишком поздно вспомнил об отсутствии кавалерийского плаща и кивера Мерсье.
Но перед тем как натянуть поводья, он увидел еще кое-что.
Карета Хоупвеллов снова стояла, на этот раз перед воротами. Она по-прежнему была окружена жестикулирующими гренадерами, трое или четверо из которых были без мундиров и жилетов. Офицер находился среди них с фонарем в руке.
Перед каретой, держа наготове мушкет и заслоняя свет меховым кивером, стоял один из часовых, расставив ноги в белых гетрах. Штык мушкета был направлен на мистера Гидеона Хоупвелла, стоящего перед ним в своей накидке с множеством воротников и касторовой шляпе, в то время как миссис Хоупвелл высовывалась из окна кареты.
– Черт возьми, приятель! – орал на часового по-английски мистер Хоупвелл. – Сколько раз за эту ночь нас еще будут останавливать? Вы что, не узнаете меня?
Осознав, что часовой не понимает ни слова, он обратился за помощью к офицеру:
– Если вы попросите этого джентльмена…
– Послушайте! – заговорил с мистером Хоупвеллом по-французски часовой. – Я Жюль Дюпон, гренадер императорской гвардии, и ношу этот проклятый ранец над сломанной ключицей, куда я получил пулю. Я говорю это не для хвастовства, а потому, что три с половиной дня я проторчал в лазарете, откуда сбежал только потому, что завтра парад ветеранов. Может быть, вы и в самом деле, как утверждает лейтенант Равель, – и он указал штыком в сторону офицера гренадеров Удино, – останавливались на два дня в «Парке статуй», но я не могу вас опознать, а мой товарищ и вовсе только что заступил на этот пост. Как бы то ни было…