Страница 3 из 42
— Сожрать этого засранца — вот уж действительно было бы поеданием нечистой еды.
Конан отпустил мальчишку, и тот мгновенно спрятался за спины приятелей, уже оттуда продолжая подозрительно следить за незнакомцем.
— Я тут, кстати, и так достаточно приготовил. Мог бы и поделиться.
Подняв с песка нож и вытерев его о штаны, Конан воспользовался им, чтобы снять котелок с огня.
— А что это… что у тебя там? — спросил один из прятавшихся за спиной старшего.
— Как что? Восхитительная уха из раков и речных угрей.
Киммериец выудил ножом из дымящейся жидкости одного из раков и показал его детям, а затем снова бросил его в котелок.
— Нечистая еда! — воскликнул один из мальчишек. — Жрецы Истинной Богини двадцать раз отрубили бы тебе голову на алтаре, если бы застукали, когда ты ешь таких червяков. Даже если бы только признался в этом.
— Чушь, — бросил северянин. — Вы, горожане, просто идиоты, если не едите отличную речную пищу или не засаливаете ее впрок. Ведь тяжелые дни бывают у каждого. Что у человека, что у города. А вы где живете? Там, за стенами Оджары?
— Да, — ответил самый младший. — Меня зовут Ябед. Мой отец, Япет, торгует верблюдами, хотя… несколько лет назад… — лицо мальчика стало грустным, — он уехал в путешествие, чтобы купить стадо верблюдов, и до сих пор не вернулся. А моя мама плетет тростниковые корзины, чтобы прокормить нас, а потом вернется отец, и мы станем богатыми. По дороге домой я нарежу ей тростника, — закончил он, гордо показывая собственный кремневый ножик, удобный, чтобы продираться сквозь кусты.
— Мой отец был кровельщиком и разбился, упав с крыши, — сказал старший из компании. — Мать тоже плетет корзины, и я ей помогаю. Но когда-нибудь я стану воином. Воином-жрецом Единственной Истинной Богини!
Он продемонстрировал свой кремневый нож (чуть длиннее, чем у его приятеля) и убрал его петлю на ремне таким важным жестом, словно вкладывал в ножны благородный стальной клинок.
— Когда-нибудь я даже стану таким же знаменитым воином, как Занус Победитель.
Киммериец рассмеялся:
— Ваши храмовые воины — хорошо снаряженная и отлично вымуштрованная компания. Хотя я сказал бы, что их боевая техника несколько однообразна. Еще бы, она связана большими табу, чем их питание.
— Дюжина храмовых воинов может в пух и прах разделать сотню грязных диких кочевников, можешь быть уверен, — горячо запротестовал мальчишка.
Конан не стал вступать в спор, а лишь взглянул на него и спросил:
— А разве сын кровельщика или корзинщицы может пойти в это благородное братство?
— Конечно, да, — уверенно ответил парень. — Вступление в жреческую касту зависит только от знаний, полученных в храмовой школе… от крепости духа и от успехов в играх и занятиях, — закончил он, словно наизусть ответил урок.
— Тогда ладно, — кивнул киммериец. — Может быть, и есть надежда. А как тебя зовут, приятель?
— Эзрель, — ответил подросток, а затем, показывая пальцем, представил своих спутников: — Ябед, Фелидамон и… — он повернулся к прячущемуся позади всех недавнему пленнику Конана, — и Инос.
Конан молча кивнул. Ему показалось, что Фелидамон — скорее всего девчонка, хотя телосложением она ничем не отличалась от Ябеда, а их одинаковые длинные широкие рубахи делали и вовсе невозможным определить это.
— А ты тоже воин? — спросил Ябед. — Что у тебя за оружие?
— Это, — сказал Конан, вытаскивая из-за спины клинок, — это добрый, длинный нож с Ильбарских гор, захваченный в… э-э… полученный в обмен при торговле с горными племенами южнее моря Вилайет. Видишь, лезвие становится толще к концу. Это компенсирует его малую длину, когда приходится… ну, например, рубить хворост для костра. Хорошее оружие. С ним удобно пробираться сквозь густые заросли, можно даже копать — разрывать норы зверей, можно разделывать любое мясо и рыбу, а можно даже использовать как вертел, чтобы поджарить, то, что разделал. И после всего этого он будет еще острым, что хоть брейся. Такую штуку нужно всегда иметь под рукой. — Он наклонился и сунул острие клинка в горячие угли костра. — Никогда не знаешь, что поймаешь с его помощью.
Вытащив нож из углей и сдув пепел, Копии показал детям то, что было наколото на острие: что-то округлое, дымящееся, завернутое в обуглившиеся листья, явно съедобное.
— Ты смотри-ка, сладкие печеные клубни земляной груши. Кто бы мог подумать — весело улыбаясь, демонстративно удивился Конан. — А еще тут болотный редис и лук.
Поковырявшись в костре, он достал остальные деликатесы. Дети не заставили себя долго упрашивать оценить качество приготовления. Но попробовать рыбную уху — это стоило больших усилий. Первым набрался смелости Эзрель.
— Ой, горячо, и перец жжется, — пожаловался он, однако не стал отказываться от основательной деревянной миски, протянутой ему Конаном. Остальные последовали примеру своего старшего приятеля. Даже напуганный Инос присоединился к общей трапезе и вскоре уже лихо вытаскивал куски мяса из-под панциря раков. Дети ели с удовольствием, далее жадно. Конан сделал вид, что не заметил, как и большая часть его доли супа оказалась съеденной не избалованными обильной едой гостями.
— Ты, должно быть, много путешествовал, — вступила в разговор Фелидамон. — А ты бывал в городах, которые больше Оджары?
— Да, я бывал в Аграпуре, Бельверусе, Тарантии, они намного больше Оджары. Ближайший отсюда — Шадизар. Наверное, туда я и отправлюсь, когда откроются северные перевалы, если подвернется попутный караван.
— Шадизар Проклятый, так ведь его называют? — спросил Ябед. — Но в храмовой школе нам не говорят, почему так. Расскажи, Конан.
— Это место, где сходятся великое богатство и самая страшная нищета. Мужчины и женщины без гроша в кармане умирают с голоду, моля о подаянии, валяясь в ногах у богатых, сытых щеголей.
— Как же так? — искренне удивилась Фелидамон. — А разве жрецы не следят за тем, чтобы богатые делились с теми, у кого ничего нет?
Конан рассмеялся:
— Ну да, жрецы богаче всех остальных и хуже всех других богачей. Еще Шадизар — огромный рынок рабов. Работорговцы — жестокие люди, те, кто покупает рабов, — немногим лучше, но многие свободные люди живут там хуже, чем самые жалкие из рабов. Многие достойные, здоровые, даже честные люди становятся ворами. В Шадизаре есть даже Гильдия Воров. Забавно?
— В нашем городе говорят, что одинокий чужеземец, такой, как ты, обязательно вор. — Взгляд Эзреля, как всегда, был бесстрашен, слова — четки. Ты поэтому собираешься в Шадизар? Конан расхохотался:
— Ну, по правде говоря, если предположить, что я вор, то лучшего места, чем Шадизар, мне не найти. Tы только подумай, сколько там богатых купцов, аристократов, всяких гадателей и колдунов. — Он собрал объедки и бросил их в костер. — Лучше уж воровать в таком месте. А что можно украсть здесь, в Оджаре? Верблюжью поилку?
— В Оджаре вообще не стоит воровать, — сказал Эзрель. — Храмовые воины тебя в лапшу искрошат. Но если ты пообещаешь, что не похитишь ничего, то тебе разрешат жить там, по ту сторону стены. Тогда тебе не придется спать под открытым небом, — парень кивнул в сторону свернутых одеял, лежащих в тени под кустами.
Конан лишь покачал головой:
— Нет, дружище, я не думаю, что взрослые впустят меня в город, по крайней мере дальше караванного квартала. Доказать им мою честность будет не легче, чем в одиночку справиться с дюжиной противников в бою. Так что я лучше останусь
там, где я привык, — за стенами города.
— Но, Конан, — пропищала Фелидамон. — ты мог бы обосноваться в Оджаре и заняться каким-нибудь полезным делом, например торговать чем-нибудь… верблюжьей упряжью… или… — тут ее взгляд упал на догорающий костер и обуглившиеся панцири раков, — или стал бы поваром в одном из караван-сараев.
— Ты имеешь в виду — готовить еду дли путешественников и брать за это деньги? И делать это, и ничего другого? — Конан, прищурившись, посмотрел на нее: — А что потом, когда мне это надоест? А мне это наверняка надоест. Я ведь не раб, чтобы приковывать себя навеки к одному месту. Да, и еще. Я ведь не поклоняюсь богине вашего города — Садите, так что и с этим у меня будут проблемы. Нет, лучше уж мне уехать отсюда ради пущего спокойствия вашего города. — Конан бросил взгляд на удлинившиеся тени деревьев: — Э, уже поздно. И не забудьте вымыть тарелки перед тем, как уйдете.