Страница 4 из 109
Это была полиция.
4
BGK009059 LOG
TXJ. STD
ПЕЧАТЬ
0f&&U&TXXXJ! finterintelin% ter&& &
РЕЖИМ? VOX
КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 31.31.31
ГОТОВА
— Я больше не выдержу, Элис.
— ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА, КАПИТАН?
— Не хочу говорить об этом. Хотя, почему я все это делаю, Элис? Почему я все время попадаю в такие истории?
— ИНФОРМАЦИЯ НЕДОСТАТОЧНА.
— Это что, ответ?
— НЕТ, КАПИТАН. Я ПРОСТО ХОТЕЛА СКАЗАТЬ, ЧТО ЕСЛИ ТЫ НЕ СКАЖЕШЬ МНЕ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА, Я НЕ МОГУ…
РУЧНАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА.
— Извини, Элис.
— ПРИВЕТ, КАПИТАН. ЗА ЧТО ТЫ ПЕРЕДО МНОЙ ИЗВИНЯЕШЬСЯ?
— Просто так, Элис. Не волнуйся за меня. У меня просто поганое настроение. Я хотела только с кем-нибудь пообщаться.
— ТАМ, ВНУТРИ, КАЖЕТСЯ, СЕЙЧАС СЛИШКОМ МНОГО НАРОДУ.
— Поэтому-то я и тут, снаружи.
— ХОЧЕШЬ РАССКАЗАТЬ МНЕ ОБ ЭТОМ?
— Нет.
— ТОГДА РАССКАЖИ МНЕ КАКУЮ-НИБУДЬ ИСТОРИЮ.
— Историю? Я не знаю никаких историй. Я с Луны.
— МЫ ВЕДЬ НИКОГДА НЕ БЫЛИ НА ЛУНЕ, ПРАВДА?
— Там скучно. Ничего не происходит. И со мной ничего не случалось, пока я не выбралась с Луны.
— НО ТЫ ЖЕ РОДИЛАСЬ НА ЛУНЕ.
— Да, я родилась на Луне.
— А КАК ЭТО БЫВАЕТ, КОГДА РОЖДАЮТСЯ?
— Не знаю! Я не помню.
— ЖАЛЬ.
— Там нечего вспоминать. Луна — это яма. Тупик. Черная дыра.
— МЫ ВЕДЬ ГОВОРИМ О СЕЛЕНЕ, ДА?
— Да.
— ЗНАЧИТ, ЭТО МЕТАФОРА.
— Конечно — это проклятая метафора.
— У ТЕБЯ ПОГАНОЕ НАСТРОЕНИЕ.
— Ну, видишь ли, когда ты говоришь людям, что ты с Луны, они всегда говорят: «В самом деле?» А я говорю: «Кто-то же должен быть с Луны». А они отвечают: «Да, наверное…»
А потом они говорят, особенно, если это земляне: «Я бывал на Луне». А я говорю: «Там все бывали, только им не приходится там жить». И они говорят: «Ну, да», — и вроде как улыбаются. А про себя думают: «Она задирается». Видно, что они так думают. Только я не задираюсь. Это они — всегда говорят одно и то же.
И еще они говорят, если они земляне, или, вернее, особенно, если они не земляне: «Что ж, вы, наверное, много времени провели на старой доброй матушке-Земле». А это не так. Мы летали туда дважды, повидаться с бабушкой и дедушкой. Мы это терпеть не могли, Энджи и я. Мы не любили бабушку и дедушку, и нам не нравилась их гравитация. Я свалилась с дерева. Мы считали Землю ужасной и отсталой. У них даже сети не было — там, где живут дедушка и бабушка.
— А ТЫ ИГРАЛА В СЕТЬ С ЭНДЖИ?
— Да, мы все это делали, хотя никто об этом не говорил. У каждого была своя тайная личность, так что ты мог сказать, что тебе нравится, но никто не знал, кто ты на самом деле. Игра с сетью поощрялась. Считалось, что она образовательная и занимательная. Если отбросить чушь насчет образования, она такой и была. Что было хорошо — это сплетни и вранье. Энджи выдавала себя за капеллийскую принцессу в изгнании.
— А НА КАПЕЛЛЕ ЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ? Я ЭТОГО НЕ ЗНАЛА.
— Я тоже этого не знаю, Элис. И не думаю, чтобы кто-нибудь это знал. Но это то, что тебе нужно на Луне. Я хочу сказать: быть капеллийской принцессой в изгнании. А иначе все сводится к урокам гражданского права, вакуумным тренировкам, тай-чи, ежемесячным занятиям медициной, реестрам уборки и техобслуживания, и никакой возможности выйти наружу. Правда, не скажешь, чтобы там было куда идти.
У меня было одно место, куда я иногда ездила, когда Энджи уходила со своими друзьями. Я брала велосипед и отправлялась из Посейдона через Озеро Мечты. Если ты проезжаешь через все Озеро Мечты, ты в конце концов попадаешь в Озеро Смерти. Я всегда считала, что это, в общем, правильно. На расстоянии пяти минут от Посейдона уже не было и следа людей, и вообще ничто не указывало, что там кто-то бывал. Просто нудные бурые скалы и тени, черные, как небо. В тень никто не заходит. Там слишком холодно.
Я ставила пленку и выключала радио. Радио выключать не полагалось, но я это обычно делала, чтобы никто не слышал, как я пою под пленку.
— ТЕПЕРЬ ТЫ НЕЧАСТО ПОЕШЬ, ДА, КАПИТАН?
— Скажи спасибо. Вместо этого я разговариваю сама с собой.
— ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ.
— Это одно и то же.
— ИНОГДА ТЫ БЫВАЕШЬ ОЧЕНЬ ГРУБОЙ. МЕНЯ НЕ УДИВЛЯЕТ, ЧТО ЭНДЖИ НЕ ХОТЕЛА С ТОБОЙ ИГРАТЬ.
— Да я все равно не очень-то болталась с ней вместе. Единственное, что мы делали вместе, — это играли в сеть. И иногда папа брал нас в Безмятежность, посмотреть на корабли.
Именно в Безмятежности мы потеряли Энджи несколько лет спустя. Нам нравилось там, когда мы были детьми, хотя, оглядываясь назад, я думаю, что это было не так уж блестяще. Годы Пик к тому времени уже давно были позади. Никто не останавливался на Луне, разве что по необходимости. Звездолеты обходили нас стороной. Оставалась всякая мелочь — тендеры и шаттлы. Без обид, Элис.
На Луне все были помешаны на аскетизме и коллективной работе. Или, как мои отец и мать, у которых хватило ума покинуть Землю, но не хватило связей или сметки, чтобы получить разрешение на работу на орбитальной станции. Обычно мы наблюдали, как они приезжают, — вид у них был обалдевший и разочарованный. Нервные туристы, которые либо не могли себе позволить, либо не переносили более дальних путешествий, пассажиры нижней палубы, пролетавшие транзитом.
Толстые парочки в выходных нарядах, передвигавшиеся неловко, как малыши, только начинающие ходить, и кудахтавшие над сувенирными украшениями из лунной пыли. Бюрократы с серой кожей в серых хлопчатобумажных одеяниях. Они всегда ругались с клерками из-за расписания и наводняли телефонные станции. Мой папа всегда говорил: «Держитесь от них подальше». Он всегда боялся, что они будут преследовать его за налоги, которые он не уплатил. Инженеры с защитными очками поверх головных телефонов и роботы, парившие на каблуках. Команды по нетболу из Церкви Звездного Пастыря — совершенные тела и сверкающие зубы. А то время от времени попадется кучка принудительных эмигрантов — индейцев или китайцев, всех в одинаковых пижамах, бредущих толпой. Никаких интересных инопланетян там не встречалось. Были только альтесеане, всюду таскавшие за собой черные пластиковые сумки, перки и эладельди, похожие на больших собак, на которых напялили униформу.
Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось иметь собаку.
— ПРАВДА, КАПИТАН? НО ВЕДЬ ОТ ЭТИХ СУЩЕСТВ — СОБАК — ТАК МНОГО ГРЯЗИ, РАЗВЕ НЕТ?
— Ты бы очень хорошо вписалась в обстановку на Луне, Элис. Единственная собака, которую я там когда-либо видела, была очень чистенькая, очень маленькая, ростом всего около десяти сантиметров. Это была голограмма. Там была еще одна — с обезьяной, засунутой в маленькую скорлупку со срезанным боком, чтобы можно было ее разглядеть. Места там едва хватало для обезьяны, ее пасть была открыта, и мне это не нравилось. Я думала, что она кричит. Собачка тоже выглядела не особенно жизнерадостной. Она была белая, с черными пятнами.
— БОЮСЬ, Я НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ В ЭТОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КАПИТАН.
— Это было в музее. В музее Большого Скачка. Мама часто брала меня туда, когда я была совсем маленькой. Я всегда сразу шла к собачке и обезьянке. Они помещались в самом начале вместе со всей этой нудятиной, мимо которой другие дети обычно пробегали по пути к истребителю фрасков. Это был дисплей, как это называется, — диорама, рассказывавшая о жестокостях докапеллийских полетов. Потом там были первые полеты «с помощью» — так они их тогда величали; первые прыжки; некоторые катастрофы, исчезнувшие корабли. Там был истребитель — он разбился, а потом они его восстановили, и какая-то душещипательная чушь насчет того, как «мы» помогли Капелле победить фрасков. А посередине был открытый в пространство участок, просто кусок голой поверхности с окном во всю его ширину, и на табличке было написано, что это картина прибытия капеллийцев в солнечную систему.