Митяй

Марья Владимировна деликатно кашлянула; она не знала, что такое торшер, не знал и Петр Иннокентьевич. Зато Саша тончайше улыбнулся гостю и медовым тоном, совсем ему не свойственным, сказал:

– Торшер, если из полированного дерева или бронзовый, – прелестно. На нем лампа как факел.

Родители и Лиза поняли: Сашка разыгрывает гостя. Марья Владимировна посмотрела на сына страшными глазами и решительно переменила тему разговора:

– Семейством обзавелся?

– Счастье пришло ко мне поздновато, – сказал Митяй, и хотя по смыслу это нужно было произнести с некоторым сожалением, у него получилось не без удовольствия. – Первый раз женился – не повезло. Вторично – опять-таки незадача. Зато теперь!.. Женой горжусь: она у меня с высшим образованием, закончила Тимирязевку и, скажу по совести, семьянинка дивная, всю себя посвятила воспитанию дочки. Дочурке пять лет, и жена от нее ни на шаг, передает ей все лучшее…

– Все свое высшее образование и агротехнические познания, – так кротко и понимающе подсказал Саша, что у Марьи Владимировны екнуло сердце, а Лиза выразительно постучала ложкой по блюдцу. Саша сделал вид, что его это не касается, а Митяй продолжал увлеченно:

– Назвал дочурку Дуняшей. Дуня, Евдокия. Люблю попросту, без затей. Каким был парнем тридцать лет назад, таким в душе и остался. Мы не перерождаемся, нет!.. Да, так вот Дуня. Умора с этой Дуняшкой! Подбежит к серванту, раскроет и давай сервиз на стол таскать. Ну, думаю, сейчас от моего севра одни черепки останутся… Ничего подобного! Топ-топ ножками по текинскому ковру – и не запнется. И фужеры вынет хрустальные и баккара, в общем, нахозяйничает. А потом к трельяжу подлетит: «Мамотька, я касивая?» И ведь вы скажите: откуда что берется? Ребятишки приглашают ее к себе в гости, а она им: «У вас тивилизола нет, холодильника нет, пылесоса тоже нет, я к вам не пойду!..»

Митяй притворяется возмущенным поведением своей пятилетней дочки, но тут же расплывается в довольной улыбке.

– Обезьянка! Кого-то копирует, но это пройдет: не в кого ей такой быть. Я говорю: «Дуняшка, бери пример с мамы. У нее не то что пылесос – высшее образование имеется, а она о нем и не поминает, не гордится…» А жена, в свою очередь, ей толкует: «Бери пример с папки. Всего достиг: на собраниях рядом с академиками сидит, квартиру имеет бок о бок с вице-адмиралом, во всех театрах всегда в первом ряду, а ты когда-нибудь слыхала, чтоб он хвалился?…» Вот так и вправляем Дуняшке мозги.

– Правильно! – озорно воскликнул Саша.

Марья Владимировна толкнула его под столом ногой и усиленно начала предлагать гостю черемуховую ватрушку. Лиза держала наготове ложку, а Петр Иннокентьевич заметно погрустнел.

– Правильно, – настойчиво повторил Саша. – Вы очень хорошо делаете, что не позволяете Дуне хвалиться. Это ужасно глупо и смешно, когда человек хвастается. Конечно, она ребенок, и у нее это. пройдет…

Саша умышленно не глядит в сторону матери, как бы невзначай отбирает у сестры чайную ложку, которой она то и дело звякает. Лицо его становится еще более озорным.

– А в сущности, людям свойственно немножко похвастать. Вот мне иногда до страсти хочется, чтоб все знали, что мама у меня – депутат, сестра – врач-невропатолог, имеет уже печатные труды, отец награжден ор…

– Однако! – Петр Иннокентьевич решительно поднялся с места, лицо Марьи Владимировны стало суровым, а Лиза прижала ладони к покрасневшим щекам. – Однако! – повторил Петр Иннокентьевич. – Я тоже, это самое… хвальбишек не перевариваю! Конечно… это самое, в своей семье. Не перевариваю!

Митяй вскочил, засуетился, и всем показалось, что он как будто стал меньше ростом. Подбежал к Марье Владимировне и, не разгибая почтительно согнутой спины, стал горячо поздравлять ее. Полез целоваться с Петром Иннокентьевичем, но тот как-то неловко подставил ему скулу. После этого Митяй довольно быстро собрался уходить, и никто его не удерживал.

– Вот так Митяй! – расхохотался Саша, когда дверь за гостем закрылась и колокольчик коротко звякнул на прощание. – Вот так свой в доску! – Но, увидав строгое лицо отца, подошел к нему и ласково заглянул в глаза: – Тебе, обидно, что Митяй стал таким, да?

Петр Иннокентьевич дымил трубкой и не сразу ответил.

– Митяй… Был парень-рубаха, стал… господин торшер, велюр… баккара-карамура или как там? И все. Очень-очень жаль, однако, все. – PI вдруг на самой высокой ноте: – А вот что сын у меня похвальбишка – стыд и срам! Ты-то сам кто – депутат? Ученый? Орденоносец? Чем хвалишься?

– Ва-а-ами, – как маленький, протянул Саша и умильно посмотрел на отца сверху вниз, потому что на полголовы был выше его.

В свою очередь, Петр Иннокентьевич взглянул сверху вниз на жену:

– Однако, мать, сынок у нас хоть и студент, а малость того… придурковат.

– Ладно, хватит об этом, – сказала Марья Владимировна и, поглядев на мужа и сына, хотя и снизу вверх, но привычным командирским взглядом, добавила: – А ты, Александр, все-таки безобразник и озорник.

Саша притворно вздохнул и покорно опустил голову. По тону матери он понял, что озорник – это куда лучше, чем вот такой Митяй, бывший «свой парень».