Страница 7 из 10
— Значит, имелся повод… — Татарников глаз не открывал. — Любопытный парадокс, не находите?
— Какой именно?
— Благородное вино пьют и помирают, а грубую водку пьют и засыпают. Должно бы быть наоборот, не находите? Это классический исторический парадокс, между прочим. Скажите, голубчик, Флорентийская республика чем интересна?
— Простите, Сергей Ильич, затрудняюсь.
— А тем она интересна, что мы о ней только хорошее помним. Медичи — они и смелые, и мудрые. Помните, я вам по дороге рассказывал, какие это были прямые люди. Ну, прямо как русские бандиты, да? Люди чести. Кстати сказать, мафиози так себя и называют сегодня — люди чести. Это, полагаю, ренессансная традиция. Так-то, голубчик.
— Сергей Ильич, — вечно он начинает лекции читать, когда от него одного слова ждут, — что вы время тянете!
— Я рассуждаю. Так вот, голубчик, я и подумал, что представления о прямоте флорентийцев преувеличены. Так-то.
Татарников повернулся к Гене.
— Знаете, голубчик, вы возьмите мою бутылку на экспертизу — в ней наверняка найдете яд. Тот самый, которым немца отравили.
Гена вскочил, и все гости пришли в движение.
— Признаетесь, что отравили?! — Это следователь Татарникову крикнул.
— Что вы, голубчик! Но, думаю, знаю, кто отравил. Меня отравил и всех прочих.
— Что вы несете?
— Был во Флоренции такой милый обычай: на грязную работу нанимали чужих солдат. Кондотьера Малатесту благородный Медичи нанял на разграбление Вольтерры, помните? Ах, не помните. Ну, это потому, что в школе не учились. Флорентийцам всегда нравилось сохранять вид благородных мужей, а пакостить чужими руками.
— При чем тут Вольтерра? При чем кондотьеры? — Голубчик, как вам не стыдно! Вы не только невежественный человек, но даже когда вам рассказывают интересные вещи, не желаете стать чуть-чуть умнее. Объясняю. Город надо было взять и жителей убить. Но сделать это надо так, чтобы самому остаться в стороне. Здесь, в ресторане, была схожая задача. Надо убить — но желательно чужими руками.
— Не томите, Сергей Ильич!
— Я сразу понял, что я хозяину зачем-то нужен. А когда мне принесли «Московскую», уверился окончательно. И я подумал, а в чем такая моя особенность, что меня выделили из всех гостей? И догадался: по мне видно, что я выпиваю часто, водочку люблю. Тут уж не спрячешь ничего, все у меня на лице написано. Я попросил «Московскую», и знаете почему? Этой водки в природе уже давно нет, и достать ее они не могли. У нас в городе все есть: яды есть любые, золота и бриллиантов несчитано, машины роскошные, квартиры по пять миллионов — а вот «Московской» водки нет. Спрашивается, где они ее искали десять минут? А нигде не искали, напечатали на компьютере этикетку, налепили на бутылку. Работа для девочки-секретарши пустяковая: нашли по интернету, как выглядела этикетка, распечатали — и порядок. Но только «Московская» продавалась в таре по ноль-пять, а мне принесли ноль-семь. Я все-таки историк, голубчик, мне подробности интересны. Им очень было нужно, чтобы я водку пил, очень нужно.
— А зачем?
— А затем, что, кроме меня, в средиземноморском шалмане водку никто не пьет. И яд можно подсыпать ко мне в бутылку без риска отравить ненужного гостя. И еще. На бутылке водки отпечатков, кроме моих, быть не может. Тут уж не промахнешься. Они полагали, что когда я стану водку пить, один из гостей соблазнится и тоже попробует.
— Но немец водку не пил!
— Послушайте, голубчик, никто и не собирался убивать вашего немца! Кому он нужен?! Собирались убить — как вас, простите, зовут? — да, вот именно этого господина — Могилу. Расчет был прост: меня не жалко, а Могила может водкой соблазниться. Он и сам попросил водки из моей бутылки. Правда, Могила здесь чувствовал себя неуютно, ел только то, что все едят. Осторожный Могила захотел попробовать напиток на соседе — перелил немного водки немцу в красное вино. Немец попробовал и помер.
— А я почему не помираю? — Могила изумился. — Да потому же, почему и я пока что не помер. Это, кстати, тоже из итальянской истории. Некоторые специально к яду себя приучали — на всякий случай. Пили понемногу, тренировали организм. Вот так и со мной. Давно пью. Проспиртован насквозь, голубчик, не берет меня ваш яд. Подействует, конечно, но очень небыстро, думаю, до врачей доехать успеем. А вот на немца подействовало сразу.
— Так я уже три года как завязал. Крепкое редко употребляю. — Могила как-то грустно это сказал. — Я на бордо перешел. На кьянти.
— Напрасно, голубчик. Неразумно. Зачем же вы, простите за прямоту, русский бандит, пьете эти зарубежные напитки? Как неосторожно, голубчик! Не следует русскому бандиту изменять своей природе! А то повадились средиземноморское кушать. — Татарников с сожалением поглядел на бледного Могилу. — Напрасно вы на кьянти перешли, голубчик. Это значит, яд может скоро подействовать.
Сказал — и на наших глазах изменился облик Могилы. Он как-то весь сник, опустились руки, взгляд погас.
— Я еще живой… — сказал Могила, потянулся за пистолетом, и тут его стало корчить, как банкира Клауса. Он рухнул на пол, вытянулся и помер.
Флорентиец сопротивления не оказал, сам протянул руки следователю — мол, давайте ваши браслеты. Уходя, обернулся к Сергею Ильичу:
— Вы мне сразу понравились. Оставайтесь, покушайте еще. Крабов рекомендую.
— Да не любитель я средиземноморской кухни! — сказал Татарников. — Вот разве еще по одной. Огурчики там остались?
— Так яд же! — схватил я Татарникова за рукав.
— А будет вам! Что русскому здорово…
И он плеснул себе в стакан отравленной водки.
Путешествие из Москвы в Петербург
Татарников зашел ко мне вечером, часов так в восемь.
— Хотите в Ленинград прокатиться?
— В Санкт-Петербург? — уточнил я. — Так я там бывал.
— Называйте как хотите, через два часа еду на шикарном поезде, завтра вечером обратно. У меня днем доклад, — сказал Татарников.
Я давно слышал от соседа про питерскую конференцию, месяцев шесть назад заставили его написать тезисы, умеют историки растягивать удовольствие; все у них заранее расписано. Я корреспондент отдела криминальной хроники, мне и завтрашний-то день планировать не приходится.
Я поразился, что Сергей Ильич вообще куда бы то ни было едет, — выманить его из квартиры не представлялось возможным. Любую активность он считал суетой, публикации свои не продвигал и карьеру делать не желал. «Гомера вон тоже не печатали, — говорил он обычно, — а автор, между нами говоря, неплохой».
— Я уж лет десять на конференциях не бывал, — словно в оправдание своей суетливости заметил Татарников. — Просто тут тема такая интересная, всю жизнь ею занимаюсь. Не устоял.
Я понял, зачем он меня зовет. Ну, во-первых, ему было приятно показать мне, что он востребован, не вовсе мхом зарос. Во-вторых, он хотел мне сделать подарок — а при его бедности подарок сделать непросто. Здесь же все складывалось удачно: спонсором конференции выступала не Российская академия наук (у наших академиков денег все меньше, нефтью они не торгуют), а ирландский университет — они и закупили сразу целый купейный вагон. Причем и поезд особенный, так называемый «александровский», первый в России частный поезд.
Выяснилось, что в купе Татарникова есть одно свободное место — вот Сергей Ильич и поспешил меня облагодетельствовать. В Питер мне не хотелось, но и расстраивать соседа тоже.
— Ну и вообще, в купе приятно, соседи хорошие. Вот огурчиков взял, бутылочку, — застенчиво сказал Сергей Ильич. — Теперь все больше самолетами летают, а в поезде как хорошо! Поговорим вечерком, по рюмочке выпьем.
В конце концов, чем плохо? Я на подъем легкий, позвонил главному и сказал, что подготовлю репортаж «Путешествие из Москвы в Петербург», ничего идейка, а? Взял рубашку, бритву, носки — вот я и готов.
И действительно, отчалили в одиннадцать. Поезд был и впрямь хорош: названный в честь одного из российских императоров (которого именно, я историка спросить не решился: сначала высмеет, а потом начнет лекцию толкать). Спросить не спросил, но вскоре Сергей Ильич мне показал на портрет императора в золотой рамке. «Обратите внимание, — сказал, — поезд, оказывается, имени Александра Освободителя! Удивительно: я-то думал, они в честь Александра Первого назвали». Да, это вам был не общественный транспорт! В тамбуре никто не блевал, в бачке унитаза была вода, окна открывались, белье чистое — словом, необычный поезд. Мореным дубом обшитый вагон, бархатные занавески; проводники как на подбор: двухметровые красавцы с галунами, как в королевской гвардии, — рассказывают, зимой им собольи шапки выдают. С нашим проводником — Севой — я тут же и разговорился, взял коротенькое интервью. Раньше он работал на «Красной стреле», но переманили его из государственной компании в частную лавочку. «А платят как?» — «Могли бы и побольше, — сказал Сева с досадой. — Себе столько гребут, что в глазах темно!»