Страница 8 из 14
Мороз пробежал по спинному хребту полуночного туриста.
— Крра! — увесисто, горласто каркнул где-то в близлежащем осиновом лесу ворон.
— Ку-ку! Ку-ку! — с тупой методичностью закудахтала кукушка.
— Кукушка-кукушка, сколько мне жить? — пересохшим ртом спросил Петр Петрович.
Кукушка вдруг нагло заглохла.
— Вот те на! — опешил Шмаков, инстинктивно ринулся к спасительному мерседесу, дернул дверь, ее заклинило.
— Крра! Крра! — заорал чёртов ворон и, вылетев из кустов, опустился на плечо Шмакова.
— Пшол! Вон! — замахал руками охолодевший бизнесмен.
Ворон забил крыльями, выпустил острые когти и удержался на дрогнувшем теле Шмакова.
— Ну, здррравствуй, Петррр Петрррович! — французисто грассирую, произнесла птица.
У Шмакова закружилась голова, он прислонился спиной к родному мерседесу, обморочно сполз на мать сыру-землю.
Очнулся Петр Петрович ранним, удивительно солнечным утром.
Весело посвистывали синички.
Кисея тумана клочками плыла в можжевельнике.
Шмаков дернул дверь машины, она легко открылась.
В мерседесе было прохладно.
Петр Петрович завел двигатель, включил печку. Теплый воздух благодатно обдал его ноги.
Шмаков оглянулся — вороны след простыл.
Надпись на валуне еле различима.
“От безутешной вдовы и деток, — усмехнулся Петр Петрович. — Во дела!”
Машина, вывернув на третье кольцо, рванула птицей.
Дома, как только Шмаков вставил ключ в скважину замка, ему кто-то открыл.
На пороге горделиво стояла седоватая дама с высокой прической. Густые брови незнакомки гневно свелись:
— Где ты шлялся, паразит? Я не спала всю ночь! Не спали детки! Карл! Всю ночь кар да кар!
Шмаков тряхнул головой, сгинь наваждение, и вошел в родную квартиру.
Да, квартира оставалась несомненно его, только на телевизоре, разинув клюв, сидел огромный ворон, внимательно пялясь на пришельца.
— Кто вы такая? — мужественно дернув кадыком, спросил Шмаков. — Как вы проникли в мое жилище?
— Ну, вот, Карл, — обратилась нахалка к ворону. — Так нализался супостат, родной жены не признает.
— У меня нет жены! — побагровел Петр Петрович. — Вон из моего дома! Самозванка!
— Иди, Петруша, проспись! — у женщины задрожали губы. — Меня не признал! Жену, у алтаря нареченную!
— Кррра! — злорадно заорал ворон.
— Откуда эта птица?! — Шмаков до времени решил не спорить с умалишенной.
— Карлуша! Милый! — возопила страдалица. — Он и тебя, любимца своего, не признал. Может ты и от наших деток откажешься.
— Каких еще деток?
— Которые сейчас в летнем лагере! Совсем мозги пропил, ирод!
Все смешалось в сознании Шмакова. На шатких конечностях он добрел до турецкого дивана, рухнул на него дубовым поленом.
Прошло две недели.
Жизнь Шмакова круто изменилась.
Теперь он приобрел семью, свою ли, чужую — не важно.
Ясно одно — его здесь любили, почти боготворили.
Жена Фекла Максимовна пекла украинские пирожки, оладьи, варила густые свекольные борщи, жарила утей и кур.
Во всех комнатах огромной квартиры Шмакова внушительно пахло доброй едой.
Приехавшие из лагеря детки, Гришутка, Машенька, Ксаночка, Ванечка и Зоя, на шаг не отходили от дорогого папы. Соскучились! То просят кроссворд отгадать, то научить бумажные кораблики мастерить, то пройти пару туров в вальсе-бостоне.
Даже ворон, даже эта поганая птица, и та норовила сесть на плечо Шмакова. Глава семейства поначалу возмущенно отгонял нахалку, но потом привык к пернатой, и даже скучал без нее.
В шоу-бизнесе дела Шмакова пошли на удивление хорошо.
Он организовал приезд в Москву весьма дорогостоящих американских женщин, дерущихся в грязи.
Наклевывался контракт с самим Майклом Джексоном.
Одно только обстоятельство смущало семейного Шмакова.
Он стал всерьез подозревать, что тогда ночью, у валуна, он умер, и теперь живет какой-то причудливой загробной жизнью.
Вечерами Петр Петрович наливал себе рюмочку “Столичной”, садился на пуфик к журнальному столику.
Оглушительно треща крыльями, к нему подлетал Карл.
— Выпить хочешь? — спрашивал Шмаков.
— Кррра! — утвердительно орал Карл.
Шмаков наливал птице огненной воды в золотой наперсток.
Блаженно сощурив черный глаз, ворон вытягивал водку в один присест.
— Рыбкой угощайся! — Шмаков давал другану жирную вяленую корюшку.
Ворон деликатно склевывал угощение, влюблено косясь на хозяина.
— Хоть бы ты мне объяснил, что происходит? — молитвенно вопрошал Шмаков.
— Кррра! — орал ворон.
— Что “кря”?! — передразнивал Шмаков. — Ты у валуна на чистом русском балакал.
Ворон, подобно чечеточнику, щелкал коготками лапок по стеклу журнального столика, глазки его, казалось, виновато мигали.
В одну из полнолунных ночей Шмакову опять не спалось.
Он осторожно выбрался из атласной постели, чтобы не разбудить драгоценную Феклу Максимовну и многочисленных деток (Петр Петрович никак не мог запомнить их имена).
На кухне, сидя на холодильнике “Урал”, мирно дремал ворон.
Порыв ветра распахнул форточку, запахло осенней листвой, дождем.
…Мерседес Шмакова птицей летел по безлюдным улицам.
Ага, так, вот это проселочное ответвление от третьего кольца.
Шмаков, почувствовав дрожь возбуждения в руках, решительно свернул.
Автомобиль, как и в прошлый раз, запрыгал на выбоинах и колдобинах.
Стоп! Вот и валун, внушительный, замшелый.
Петр Петрович барсом кинулся к камню.
Луна щедро, любовно заливала валун призрачным светом.
Но что это?! Надписи не было! Никакой!
Может быть, не тот камень?
Шмаков огляделся по сторонам.
Вот и осина сломленная ураганом. Вон мощный дуб с ершистым вороньим гнездом.
Петр Петрович встал на четвереньки, принялся щупать валун.
От дождя камень стал холодным, скользким, у подножия руку интимно пощекотал мох.
“Тот камень!” — внутренне возопил Шмаков.
Из гнезда на дубе вылетел огромный ворон, спикировал к проселочному гастролеру.
— Кррра! — хрипло заорала птица, опускаясь на плечо Шмакова.
— Ты? Карл?
— Зррравствуй, Петррр Петрррович!
— Но ты же дома!
— Каррр!
— Ах, что б тебя! — Шмаков смахнул дубликат Карла с плеча, нырнул в машину, вжав педаль газа до упора, понесся домой.
“Организовать мега-шоу говорящих воронов?! — шаровой молнией сверкнуло у него в мозгу. — Мюзикл! С бродвейским размахом! Заколотить деньжат мал-мала! А то ведь семья большая. Семь ртов. Почему семь? А Карл? Восемь!”
Капсула 9. НЕВЕСТА ГРИШКИ РАСПУТИНА
Жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Эту мысль осознавала собачница с многолетним стажем Елизавета Крючкова, внутренне благословляя общество, которое позволило не только держать ей многочисленных четвероногих друзей, но и вполне достойно зарабатывать на них.
Каждое утро, обычно восхитительное и свежее, она выводила из своей квартиры на Таганке, из Николоямского переулка, целую свору собак.
У нее были: доберманы пинчеры, бульдоги, полубульдоги, русские овчарки, немецкие овчарки, просто тривиальные моськи.
Собачки резво рвались с поводка, то и дело метя янтарной струйкой мочи заборы, мусорные баки, кряжистые деревья, а иногда даже и движущиеся предметы, как-то велосипеды и тихоходные автомобили отечественного производства.
Жизнь Елизаветы Крючковой удалась.
У нее было все!
Квартира в престижном районе, резвые собачки, исправно приносящие от случек и отелов крепкий доходец, прекрасный возраст — 33 года.
Не хватало лишь одного — мужа.
И не то, чтобы не было кандидатов. Были! Лизанька обладала весьма заманчивой наружностью, бабешечка что надо, но вот когда мужья в перспективе попадали в ее уютную квартирку, то случались разные неприятности.