Страница 3 из 12
Что еще? Лапсердуева уволю. Бездарь. Лентяй. Стопроцентная профнепригодность. А Викентию Викентьевичу Бэзэ надо немедленно дать квартиру. Дельный работник, умница, а живет в коммуналке. Талантливых людей надо ценить! И вообще все теперь у нас пойдет по-новому. Потому что я не Парамонов. И точка!
В это время зазвонил телефон.
— Товарищ Кукушкин? — сказал шофер. — Доброе утро. Автомобиль у подъезда.
— У какого подъезда? — спросил я.
— У вашего. На работу пора ехать.
— Глупости. Я и на троллейбусе доберусь.
— В троллейбусе давка, — напомнил шофер. — Смертоубийство. Да и времени в обрез. Не успеете городским транспортом.
Я посмотрел на часы. Шофер был прав.
— Ну, хорошо, — с досадой ответил я. — В первый и последний раз. Слышите?
На сердце стало противно. Плохо начинается. Плохо! По-парамоновски.
На работе, пока шел к своему кабинету, все сотрудники улыбались и здоровались подчеркнуто вежливо. Никогда не думал, что у нас такое количество подхалимов. Ну, от Лапсердуева я иного не ожидал, а другие зачем? Неужели они думают, что я стану клевать на эту древнюю удочку, как старик Парамонов?
Сел за стол, вызвал звонком секретаршу.
— Леокадия Самсоновна, — сказал я. — Как вы посмотрите на то, что я намерен перевести вас в производственный отдел?
Заплакала. На нее было грустно смотреть. Пожилая, некрасивая женщина с трудной судьбой…
— Но ведь там и зарплата выше, — заметил я.
— Это неважно, — плакала секретарша. — Я уже здесь привыкла… Мне трудно будет переключиться… У меня сердце…
Черт возьми, а ведь действительно станет ей дурно, а я виноват. В конце концов через год она должна выйти на пенсию, потерплю как-нибудь.
— Ну, хорошо, — вздохнул я. — Не волнуйтесь. Работайте, как работали…
Леокадия Самсоновна залепетала слова благодарности.
— И пожалуйста, вызовите ко мне Бэзэ. Пора помочь человеку и предоставить ему отдельную квартиру, — добавил я.
Секретарша вытерла слезы.
— К вам Лапсердуев просится, — сообщила она. — Сказать, что вы заняты?
— Нет, пусть войдет. Он мне как раз нужен.
Какой все-таки противный этот Лапсердуев! Волосы жидкие, глаза бегают, рубашка несвежая… Что это он мне протягивает? Господи, Византия, десятый век! Разнюхал, подлец, что нумизматика — моя слабость…
— Вы знаете, — заизвинялся Лапсердуев, — совершенно случайно обнаружил в шкатулке моей бабушки… Хотел выбросить… Но потом вспомнил, что вы коллекционируете… Может быть, пригодится?
— Л-любопытно… — плохо скрывая волнение, ответил я. — Удивительно ценные монеты… Сколько вы хотите за них?
— Ну, что вы! Какие пустяки! Верите даром.
— Нет-нет, я не вправе!.. Это будет похоже на взятку. Лапсердуев вытаращил глаза:
— Помилуй бог! Я же от чистого сердца. Клянусь вам!
Нет, что-то в нем все-таки есть, в этом Лапсердуеве. Какой-то скрытый шарм… Лентяй, конечно, порядочный, но, в сущности, все мы не без недостатков…
— Ну, хорошо, — сказал я. — Сделаем так: вы пока монеты оставьте, а я приценюсь у специалистов и возмещу деньги…
Лапсердуев закланялся.
— У вас ко мне все?
— Да, собственно, все, — кивнул он. — Побегу на рабочее место…
— Как работается?
— Вы знаете, прекрасно. Такой, я бы сказал, энтузиазм, что ли… Под вашим чутким руководством… Все мы устали от этого бюрократа Парамонова. А теперь — прилив сил!.. Одно только смущает: Бэзэ…
— А что такое? — насторожился я.
— Да нет, точно мне не известно, фактами не располагаю… Но поговаривают, что у него с Женечкой из отдела кадров… как бы вам сказать?.. служебный роман…
Вот так новость! Кто бы мог подумать!
— Да ведь у Викентия Викентьевича — семья!
— В том-то и дело!..
— Скверно, скверно… А я ему хотел: помочь, отдельную квартиру предоставить….
— Да, нехорошо, — согласился Лапсердуев. — Это могло бы быть неправильно понято в коллективе… Тем более что у нас есть и более достойные кандидатуры… — он выразительно посмотрел на меня.
— Ладно, я подумаю. Можете идти…
А Женечка, Женечка какова! И что она нашла в этом заморыше?
— Леокадия Самсоновна, — сказал я по селектору. — Бэзэ прошу ко мне не вызывать.
— А товарищ Бэзэ уже ждет в приемной, — ответила секретарша.
— Мне сейчас некогда. Скажите, пусть приходит в часы приема. И распорядитесь, пожалуйста, чтобы шофер к часу ждал меня у парадного. Я поеду домой обедать…
Ну и работка! Сплошные нервы! И как это Парамонов справлялся? Надо будет съездить к нему, попросить поделиться опытом…
ПОВОРОТ
Выхожу из дома. Улыбаюсь. Супруга и дочка на балконе стоят, смотрят. Машу им рукой. Весь из себя — праздничный и лучистый, как на рекламном фото. Достаю ключ, играю брелоком, отпираю дверцу «Жигулей». Сажусь, завожу мотор. Снимаю ручной тормоз. Осторожненько жму на «газ». Поехали! Впервые на работу — на собственном автомобиле. Хорошо!
Еду. Красный свет. Останавливаюсь. Зеленый свет. Двигаю. Прекрасно!
Теперь надо свернуть направо. А для этого — перестроиться в правый ряд. Перестроиться не могу: мешают другие автомобили. Ну, ничего. Сверну в другом месте.
Еду. Машина идет отлично. Включил приемник. Слушаю. Заслушался. Снова пропустил поворот. Ну, нестрашно. Сверну где-нибудь. Вот здесь хотя бы… Э, черт! Строительные работы. И «кирпич» висит. Ладно, поехали дальше.
Еду. Открыл окно. Легкий ветерок. Замерз. Закрыл окно. Город кончился, деревня пошла. Коровки, лошадки. Сворачивать негде.
Еду. Другая деревня. Еще красивее прежней. Словно игрушечная. Сейчас спросим, как называется. Вон колхозник идет.
— Эй, товарищ! — говорю. — Это что за местность?
— Нихт ферштейн, — отвечает.
— В каком смысле? — спрашиваю. — Шпрехен зи дойч, что ли?
— Дойч, дойч, — кивает.
Ой, мамочки! Куда ж это меня занесло? Что на работе подумают? Дома?!
Но делать нечего, еду. День, ночь. Ночь, день. Лето, зима. Весна, осень. Пальмы пошли, бананы. Люди голые, коричневые. На слонах ездят. Птицы разноцветные порхают. Обезьяны визжат. А сворачивать все равно негде.
Вон и тайга пошла. Уже что-то знакомое. Город потянулся. Мой город! Только с другого конца… А вон и учреждение мое. Слава богу, доехал!
Вылезаю. Глаз поднять не могу. Мысленно объяснительную записку сочиняю. «В связи с приобретением автомобиля и невозможностью совершить правый поворот отсутствовал с такого-то числа такого-то месяца такого-то года…»
Вдруг слышу:
— Эй, Сидоров! Ты чего там канителишься? Иди скорей, премии выдают!
Побежал. Встал в очередь. Неужели никто ничего не заметил? Неужели выдадут? Выдали. Пересчитал. Удивился: чего так мало-то? Пошел, поскандалил. Извинились. В следующий раз обещали выписать больше. Успокоился.
Вышел, сел в автомобиль, домой поехал. Только бы опять поворот не пропустить!.
ФОРС-МАЖОР
Студент Захаров усиленно готовился к экзамену по литературе. Ему оставалось еще прочитать восемь томов собраний сочинений каких-то малоизвестных классиков, но Захаров не унывал. Он надеялся на свою способность по первому абзацу хватать идейную и художественную сущность всего произведения.
Вгрызаясь в очередной шедевр, Захаров неожиданно споткнулся о такую фразу: «О, пресвятая Дева, — воскликнул граф, — этот форс-мажор мне не по зубам!»
— Что такое «форс-мажор»? — сам себя спросил Захаров и полез в примечания. Но там это выражение не объяснялось.
Тогда он пошел к старосте группы Вике Тараскиной. Вика сидела перед зеркалом, делала начёс и штудировала Аристотеля.
— Вичка, — сказал Захаров, — что такое «форс-мажор»? Тараскина скривила губы:
— Ну, это элементарно! Форс-мажор — все равно, что капельмейстер. Он еще машет палкой с лошадиным хвостом!