Страница 37 из 43
К десятому классу Трошин окончательно понял, что самим фактом своего рождения обречен к продолжению скорбного рода неудачников: социальная ничтожность его родителей делала для Трошина недоступной массу жизненных ценностей — от престижного вуза до импортного дакронового костюма. Единственное, на что оказалась способна мама-инспектор, это определить его в английскую спецшколу. Еще он твердо уяснил, что на жизненном пути вправе рассчитывать лишь на свои собственные силы.
Трошин был весьма симпатичным юношей и знал это. Тем более его тяготила хроническая нехватка свободных денежных средств, модной одежды и всех прочих свидетельств принадлежности к избранному кругу счастливчиков, которые подъезжали к школе на отцовской персоналке, лето проводили в черноморских пансионатах, а уик-энды — в веселой компании на обширных дачах с городским телефоном.
Одно время он всерьез прикидывал: не заняться ли по примеру некоторых его знакомых фарцовкой, гарантировавшей легкий и быстрый финансовый успех. Пересилили опасения лишиться последних надежд на переход в иной социальный статус из-за возможного конфликта с милицией, а также привитое-таки родителями-неудачниками недоверие к сомнительным гешефтам.
Он решил не искушать судьбу и после неудачной попытки штурмовать МГИМО отправился служить в армию, отложив все серьезные решения на будущее.
Служил хорошо. Одним из немногих сумел наладить паритетные отношения со «стариками» и удостоиться благосклонного внимания батальонного начальства. Его даже избрали секретарем комсомольской организации — сказалась тут в немалой степени и представительная, располагающая внешность. А к концу службы Трошин получил непосредственную возможность выбирать, по какой стезе ему двигаться в дальнейшем. В качестве альтернативы военному училищу имелось еще милицейское.
После короткого колебания первое он отверг — в памяти накрепко сохранилось презрение к «солдафонам», культивируемое недостижимым кружком школьной элиты. Милиция — это то, что надо, решил Трошин. Это немалая власть, престиж профессии, уважение и даже страх окружающих. К сожалению, характер своей будущей работы он представлял себе в основном по детективам и уже на втором курсе высшей милицейской школы должен был признать, что неведение его изрядно подвело. Истинная власть исходила совсем из других сфер. Насчет престижности вопрос тоже был весьма спорный. Работа же предстояла каторжная и неблагодарная. Но менять что-либо было уже поздно. Трошин закончил школу милиции и вернулся в отчий дом.
К тому времени родители все же получили двухкомнатную квартиру, и, хотя напряженность в отношениях супругов заметно спала, Трошин не стал долго обременять их своим присутствием. В том же году он женился на бывшей однокласснице — дочери солидного торгового работника, отвалившего молодым в качестве свадебного подарка вполне приличную кооперативную квартирку, притом полностью обставленную. С женой Трошину повезло. Девчонка не в пример своему папаше попалась скромная и тихая, к тому же она была по-настоящему влюблена в своего плакатно-красивого мужа.
Кружок школьной элиты давно распался. Все его члены перекочевали в новые кружки либо разбрелись по городам и весям, но в памяти и сознании Трошина кружок этот продолжал существовать, как некий эталон, как витринный восковой фрукт, пробуждающий у покупателя вожделение и одновременно напоминающий о своей вечной недостижимости.
И все же Трошин не терял надежды выбиться наверх. Реальный путь был только один — служебный рост. Любой ценой. И он работал не за страх, а за совесть. И одновременно приглядывался, прислушивался, вникал и подмечал, определяя мельчайшие тонкости служебных отношений и свое в них точное место.
Наибольшая опасность его планам исходила как раз от искренних людей. Они, не ощутив взаимности, имеют полное основание тебе не доверять. Этого Трошин допустить не мог. Довольно скоро он научился почти стопроцентно имитировать надлежащую степень искренности.
Движение наверх — это результат тончайшей и сложнейшей политики, сложившейся даже на таком примитивном уровне, как районное управление внутренних дел. Слишком много нитей — внешних и внутренних — определяют его существование. Одни нити тянутся наверх и вниз, другие следуют параллельно почве, но кто может догадываться об истинных точках их пересечения где-то там, за горизонтом? Нужно очень хорошо разбираться в этом кружеве, чтобы ненароком не потревожить ту, что не положено по рангу. Трошин считал, что разбирается неплохо.
И вот теперь некто Сокольников, несмышленыш и романтик, перся, словно бегемот в посудную лавку, угрожая все перепутать и принести не столько неприятности, сколько утомительные и ненужные хлопоты.
Лучше всего было бы убрать Сокольникова из отдела. Выгнать или вынудить уйти. Но как? То, что с иными проскакивало гладко, с ним не пройдет. На редкость возмутительно наивен Сокольников и вызывающе чист. Не обзавелся знакомыми в торговых точках и на работу является без запаха алкоголя. Посему нажимать без повода либо создавать повод искусственно опасно. Не знающий удержа Сокольников может поднять шум. Наверняка поднимет. Толку от шума, разумеется, будет ноль, но шум есть шум. Лишнего шума следует избегать. Значит, нужно ждать случая.
Трошин не стал излагать свои соображения Костину — тот не политик. Даже отговорил его, разобиженного выволочкой от начальника управления, давать Сокольникову втык за инициативу.
А Сокольников, по правде говоря, чувствовал себя эти дни неуютно. Он оказался нарушителем неписаного закона, согласно которому не полагалось ставить своих руководителей в неудобное положение перед вышестоящим начальством, даже если они этого заслужили. И хотя Тонкову он жаловался на следователя Гайдаленка, выходило так, что заодно подвел и Костина с Трошиным.
Арестовывать Надежду Азаркину никто не стал. Но Сокольников не считал это своей победой. Возможно, размышлял он, Гайдаленок и не собирался ее арестовывать. Только хотел немного попугать и, войдя в роль, переборщил. Тогда в действиях Сокольникова вообще не было никакого смысла.
Ни Трошин, ни Костин ни словом не обмолвились о происшедшем. Вообще внешне все было так, будто ничего не случилось. Только в отношениях с Гайдаленком появилась некоторая натянутость, но на это было наплевать, встречались они разве что в столовой, да и то не каждый день. Единственное, что по-настоящему переменилось, так это степень участия Сокольникова в деле Азаркиной. Сейчас он знать не знал, что там происходит. Никто с ним об этом не разговаривал и никаких поручений не давал. Честно говоря, Сокольников был даже рад. Ему вообще не хотелось ничего слышать об этом. К тому же сейчас он был сильно занят. Костин передал ему для проверки анонимное заявление на спекулянтов с колхозного рынка. Таких заявлений в отдел уже поступило пять, предыдущим проверяющим поймать спекулянтов не удавалось, и заявления списывались как неподтвердившиеся.
Вот и в этом заявлении вновь говорилось, что некие люди по кличкам «Тофик», «Али-баба» и «Рачик» торгуют на рынке овощами и фруктами, которые сами не выращивают, а скупают на других рынках. Работают они со «своими» таксистами, хорошо им приплачивают за это, а гуляют обычно в ресторане на Новом Арбате.
Тщательно изучив заявление, Сокольников ничего другого придумать не смог, как только пойти на рынок. Два дня кряду, с утра до вечера он болтался там, но никаких преступников, естественно, не обнаружил. Тем не менее на третий день ему повезло. Познакомился со старушкой, что каждый день продавала семечки в крытом ряду у самых ворот. Познакомился потому, что сам у нее семечки не раз покупал.
Оказалось, знает она многих на этом рынке, и Тофика, и Рачика, и Али-бабу тоже знает. По словам старушки, давно уже подмечавшей скуки ради многое вокруг себя, спекулянты предпочитали сравнительно небольшие партии товара подороже, вроде ранних помидоров, мандаринов или гранатов.
Еще через пару дней Сокольников уже выяснил, что товар они завозят на рынок по утрам и главная трудность в разоблачении спекулянтов заключается в том, что обязанности они между собой предусмотрительно делили. Если двое только скупали, то третий исключительно продавал. Доказать таким образом связь «скупки» и «перепродажи с целью наживы» становилось весьма затруднительно, на что спекулянты и рассчитывали.