Страница 39 из 41
— Отчего же не объяснить, — тяжело вздохнул старший лейтенант. — По крайней мере, психологи этот парадокс объясняют следующим. Есть тип людей, особенно это относится к тридцатилетним и «неплохо погулявшим» до ареста, которые физически и морально не могут выносить неволи. Когда такой человек попадает, как говорят в народе, за решетку, он поначалу впадает в транс, начинает метаться в поисках выхода, работает как проклятый, рассчитывая на досрочное освобождение, а потом вдруг что-то ломается в нем. Он понимает, что восемь лет — это восемь лет, и становится вспыльчивым, озлобленным, зачастую начинает верховодить над какой-то группой заключенных и, будучи человеком изворотливым, хитрым и, если хотите, умным, начинает изыскивать другие способы досрочного освобождения.
Нина Степановна внимательно слушала старшего лейтенанта, а перед глазами, словно наяву, стоял теперешний Монгол, коварный и жестокий, полная противоположность тому бармену с «Советской Прибалтики», который был ею арестован два года назад и сумевший скрыть от следствия и суда что-то настолько важное, что позволило ему взять на себя всю тяжесть преступления. Теперь она знала, кого покрывал Приходько, но это требовалось еще доказать, нужно было его признание, а на первом же после ареста допросе, который вел следователь, Монгол только зло сузил глаза и сказал, едва разжимая зубы: «Говорить ничего не буду. Копайтесь и доказывайте сами. На то вам и деньги платят».
— Значит, Приходько, судя по вашему наблюдению, патологически не выносит неволи? — спросила Гридунова. — Ну а если он в первый раз сел за кого-то, взяв на себя вину с тем умыслом, чтобы потом сорвать с него приличный куш за молчание, и вдруг оказывается, что тот арестован тоже?.. — пытаясь нащупать единственно верную нить предстоящего разговора с Монголом, спросила Гридунова.
Старший лейтенант задумался, качнул головой.
— Трудный, конечно, случай. Но я представляю, как может возненавидеть Приходько этого человека. Понимаете, крушение всех жизненных надежд.
— Матвей Павлович, еще один вопрос: вы никогда не слышали от Приходько такую кличку — Акула? — с надеждой спросила Нина Степановна.
— Н-нет, не помню, — пожал плечами начальник отряда. — Впрочем, может, какие данные есть у нашего оперативника?
В дверь кабинета уверенно, видимо для порядка, постучали, и тут же на пороге выросла коренастая фигура конвоира. — Разрешите ввести задержанного? — спросил он.
— Давайте.
Конвоир сделал шаг в сторону, и в проеме двери появился Монгол. Он окинул скучающим взглядом кабинет и, еще не успев сообразить, что за женщина в легком цветастом платье сидит у стола, вытянулся в струнку. Его лицо начало приобретать осмысленное выражение, он вдруг улыбнулся, захлопал глазами.
— Крестная?..
— Здравствуй, крестничек. — Нина Степановна встала из-за стола, подошла к Приходько, внимательно вгляделась в его лицо и только после этого кивком головы отпустила конвой. — Здравствуй, Валентин, здравствуй… Ну что же, присаживайся.
На какое-то мгновение Приходько скривился в усмешке, сказал негромко:
— Спасибо.
— За что? — удивилась Нина Степановна.
— Что не побрезговали поздороваться и не бросили этакое веское — «садись». Знаете, некоторый молодняк из следователей любит пощеголять такими «шуточками», — как-то очень устало объяснил Приходько.
— М-да. — Гридунова села напротив, внимательно посмотрела на него, взяла со стола пачку «Явы», ловко, одной рукой прикурила, протянула сигарету Монголу. — Кури.
Приходько засуетился, торопливо обтер ладонь о брюки и, словно боясь, что Гридунова раздумает, жадно выхватил сигарету из пачки.
— Смотри-ка, — удивилась Нина Степановна, все это время внимательно наблюдавшая за арестованным. — Рука-то у тебя как железная.
— Еще бы, — усмехнулся Монгол. — На бетономешалке отбарабанишь день, так не то что ладони, зубы стальными станут. — Немного освоившись, он искоса посмотрел на Гридунову, добавил: — Я-то перед побегом стуфтил малость, вот меня и перевели в деревообделочный цех.
Он в несколько затяжек докурил сигарету, внимательно посмотрел на Гридунову.
— Чего тянете, Нина Степановна? Ведь вы свое дело сделали — взяли, можно сказать, тепленьким. Теперь вроде не вы, а следователь со мной возиться должен.
— Это точно. — Нина Степановна, ожидавшая этого вопроса, подошла к окну, посмотрела на резвившихся в тени разлапистого дерева воробьев, резко повернулась к Монголу, кивнула ему на стул. — Садись, Валентин, садись. А то, не дай бог, упадешь.
Она заколебалась на какую-то долю секунды, поймав себя на мысли, не будет ли лучше, если она соврет сейчас и скажет, что Акулу уже взяли. Это было заманчиво и даже в чем-то оправданно, но она тут же отогнала от себя эту мысль и, присев на стул против Монгола, сказала, четко отделяя слова:
— Сегодня или не позже чем завтра мы возьмем Акулу, Валентин.
Пожалуй, это был все тот же Монгол, помотавший немало нервов милиции и дружинникам. Гридунова, внимательно наблюдавшая за его реакцией, заметила только, как чуть-чуть сузились раскосые глаза, но ни один мускул не дрогнул на похудевшем, заострившемся лице.
— На фуфло ловите, крестная? Обижаете. Адресок-то не тот. Не знаю я никаких Акул, а значит, и навести на нее никак не могу. — Он поудобнее уселся на стуле, улыбнулся нахально. — Закурить не дадите еще? По старой памяти.
— Да-да, конечно, кури. — Рассчитывавшая на такую реакцию, Нина Степановна достала из сумочки непочатую пачку «Явы», протянула ее Приходько, а в голове, словно заноза, билась непрошеная мысль: «Неужели Лисицкая не Акула? Господи, с ума можно сойти. Да нет же, нет. Здесь не должно быть ошибки».
Заставив себя успокоиться, Нина Степановна сказала тихо:
— А от тебя никаких наводок и не требуется, Валентин.
Она замолчала, собираясь с мыслью, изучающе посмотрела на Монгола: сейчас, именно сейчас должен быть получен ответ на главный вопрос. Почувствовала, как учащенно бьется сердце. Притих и Монгол, почуявший недоброе. Изо всех сил засмолил сигаретой, пытаясь скрыть волнение.
— Акула — это Лисицкая Ирина Михайловна. Директор ресторана на теплоходе «Крым»! Достаточно? Или, может, еще шестерок назвать?
Приходько пальцами затушил горящую сигарету, воровато сунул окурок в карман.
— Кто? — на выдохе спросил он.
— Лариса Миляева — парикмахерша, Парфенов, Рыбник Эдуард Самуилович. Кстати говоря, взваливший на себя твою роль, — больно и расчетливо ударила Нина Степановна. Она перечисляла выявленных «шестерок» Акулы, которые, подобно рыбам-прилипалам, крутились вокруг нее, а в голове все увереннее и увереннее билась жаркая, радостная мысль: «Она! Значит, она».
— Что я должен сделать? — неожиданно, почти грубо оборвал Гридунову Монгол.
— Что?.. — Нина Степановна на минуту задумалась, сказала негромко: — Пиши чистосердечное признание.
— Но… я же тогда… — Монгол замялся, — все рассказал…
— Неправда. — Голос Гридуновой стал жестким, и она, как на безнадежного больного, посмотрела на Приходько. — Валя, Валя! Тебе уже тридцать, а жизнь так ничему тебя и не научила. Ну скажи, какой тебе прок выгораживать Лисицкую? Сейчас дело практически заканчивается, и на свет божий вынырнет все, а там… Могу уверить, что она-то тебя не пощадит.
Сгорбившись на стуле, Монгол долго молчал, безучастно уставясь в пол, и только вздрагивающие пальцы рук выдавали его состояние. Наконец он поднял голову, спросил глухо:
— Вы обещаете, что это поможет мне?
Нина Степановна с жалостью посмотрела на парня. Султаны и Утюги, Монголы, Князья и Серые, короли Дерибасовской и Пересыпи — они теряли свою индивидуальность, лоск и независимость, как только попадали в кабинет следователя. И почти у всех был один и тот же вопрос: вы обещаете, что это поможет мне?
— Я могу обещать тебе одно: суд учтет твое чистосердечное признание.