Страница 18 из 41
— Зло натворил. Много зла.
Он должен довериться. До конца. Полностью. Иначе все будет впустую.
— Ну вот, тетя Поля. Это преступник. Опасный преступник. А мы — мы с вами вдвоем, понимаете, мы попробуем его поймать.
— Это как же это поймать-то?
Если бы он знал как. Если бы.
— Во-первых, вам, тетя Поля, надо молчать. Никому уже теперь не говорить о нашем разговоре. А во-вторых, думаю я вот что. Он еще раз придет. Как будто бы в этом стеллаже он письма брал. Ну вот мы с вами и должны не спугнуть теперь этого лопоухого. Делать вам самой пока ничего не надо. А когда надо будет, я скажу. Главное же сейчас — молчать. А если лопоухий этот еще раз придет за письмом — тут мы его и накроем.
— А он придет?
— Не знаю. Но думаю, что придет.
Сам Ровнин, конечно, понимал, что все это не так. Гарантий, что лопоухий придет снова, — два процента. А если он все понимает верно, то таких, как эта группа, может спугнуть все, что угодно. Даже легкое облачко.
Вечером Ровнин встретился с Семенцовым и передал ему все, что узнал. Они решили: Ровнин должен контролировать стеллаж без подстраховки.
Мимо проходили девушки. Кое-кто из них перепрыгивал через ступеньки, кто-то сбегал, некоторые шли с достоинством, но все спешили, потому что до занятий оставалось пятнадцать минут. Значит, так будет каждое утро. Ровнин сидел за столом рядом с тетей Валей и запоминал, потому что чем раньше он будет знать каждую из живущих в общежитии в лицо, тем лучше. Из тридцати шести комнат одна дежурная, четыре мужские, в остальных живут девушки. Некоторых он уже знал. Вот тихо прошмыгнула мимо беленькая, с косичками, в перешитом школьном платье — Еремеева Галя, четвертая комната. Старый знакомый, тонкошеий парень в кедах и очках — Сабуров Борис, тридцать первая комната. Этих двух девиц в белых свитерах в обтяжку он пока не знает, но заметил, что они ходят все время вдвоем. Вот язвительная белочка из пятнадцатой комнаты, Лена Клюева. Дальше, с челочкой, в потертых джинсах — Бекаревич Юля, вторая комната. Глаза торчком, вся вразлет, пробежала вприпрыжку—Макарова Наташа, шестая. Битюг в замшевом пиджаке, со следами угрей на лице — Бондарев Алексей, тридцатая. Спортивная блондинка, та самая — Купреенко Оля, шестнадцатая. Эту не знает. Кульчицкая Эля, такая из себя вся кошечка, идти на занятия ей жутко неохота, не проснулась еще, идет и смотрит под ноги — десятая комната. Ему пока нужно только одно: поймать момент, когда в одну из ячеек ляжет письмо. Только после того, как в ячейку ляжет письмо с несуществующей фамилией, начнется действительно полный серьез. Письмо с фамилией, не значащейся в списках общежития. Пока же все остается зыбким и неясным. Но ведь выбора у него нет, и он должен верить в то, Чего, может быть, и не существует. К тому же постоянно мучил вопрос: зачем этот лопоухий появляется у стеллажа? Затем, чтобы взять оттуда письмо, отвечал он себе. Допустим. Допустим, напишу я в общежитие на любую фамилию, скажем, Тютькину. Ну а если под этой фамилией в общежитии никого нет? Письмо ведь никто не тронет, пока я сам его не возьму. Вроде бы все ложилось как надо, и в то же время было зыбко. Зыбко, а что делать?
Сидя за столом рядом с тетей Валей и делая вид, что проверяет инвентарные списки, Ровнин прикидывал различные варианты. Почту в общежитие приносят два раза: утром и днем. От девяти до десяти и от двух до четырех. А запирают общежитие в одиннадцать вечера. Значит, он должен каким-то образом незаметно каждый раз после прихода почты проверять ячейки. Проверять, только и всего. Но как? Делать это надо нежнейшим образом. Так тихо, чтобы дойти до идеала. Но как? Допустим, с первой почтой он может что-то сделать. А со второй? Единственное утешение — до тех пор, пока в ячейке не будет письма, никто из банды в общежитии не покажется. Светиться лишний раз им незачем. Но все-таки как проверять вторую почту? Когда самый наплыв и все толкутся у стеллажа. Надо что-то придумать. Придумать.
Тишина. Кажется, все ушли. Да, если лопоухий и появится, то вряд ли он это сделает утром. Потому что утром и в будни прихожая пуста и он будет на виду. «Маленький» может возникнуть скорее всего днем, часа в четыре, когда в прихожей самая толкучка. Впрочем, это может быть и не «Маленький», а кто-то еще. Скажем, «Рыжий» или «Длинный». Хорошо, утром, допустим, он будет просматривать ячейки сам. А днем?
Решение, как проверять дневную почту, возникло, когда после занятий в дежурку вошла Ганна. Скорее даже не вошла, а вплыла. Вплыла и, увидев Андрея, остановилась.
— Андрей, извини, пожалуйста, я к тебе.
Ее лицо при этом было неподвижно, между тем как глаза не знали, на чем остановиться. Такие, подумал он, именно такие девушки просто созданы быть старостами общежитий. Именно про таких, статных, темноглазых, тяжеловатых, говорят скучным дежурным голосом: «Вы знаете, она такая красавица». Вот именно, такая красавица.
— Я слушаю, Ганна.
— Андрей, ты уж меня, пожалуйста, извини, — ее большие, светло-карие зрачки уставились ему в переносицу, — и насчет инвентарного списка.
Ну да, подумал ой, про такие глаза ведь говорят «коровьи». Вот именно, коровьи. А впрочем, может, он зря напал на нее.
Все раскритиковал: и фигура тяжеловатая, и глаза коровьи. Нормальные глаза. Не коровьи, просто неподвижные.
В общем, вполне она даже ничего девушка. Правда, уж больно аккуратна и до ужаса серьезна. Ну и что? И фигурка, между прочим, у нее очень даже ничего. Только кажется тяжелой.
— Так что насчет инвентарного списка?
— Тебе ведь нужно обходить все комнаты. Ну а там… — она отвела взгляд, — ну ты понимаешь. У нас же почти все девушки. Так вот, если тебе трудно и если ты не возражаешь, все женские комнаты могу обойти я.
Все женские комнаты может обойти она. А ведь это удача, подумал Ровнин. Просто даже везуха дикая, он же хорош. Ну и сотрудник — не додул и не просек. Да ведь эта девушка самой природой создана для того, чтобы помочь ему.
— Не возражаю. — Он стукнул ладонью по столу. Кажется, все складывается. Ведь это последнее, чего ему не хватало. — Ганочка, золотце, ты даже не представляешь, какую услугу мне оказываешь. Ганочка, да я, я просто не знаю даже, как мне тебя благодарить. На колени встать?
— Ну что ты, Андрей?
— Встать или нет?
Покраснела. Чуть-чуть. Легкий румянец. И тут же нахмурилась. Вот оно, решение. Именно такая девушка не продаст. Никогда не продаст. Да такую девушку, ее хоть сейчас просто на выставку. Однако надо серьезней. Потому что говорить об этом — не лясы точить.
— Послушай, Ганна, ты сама-то откуда родом?
— Я? — Она растерянно моргнула.
— Понимаешь, Ганна, то, что я хочу тебе сейчас сказать, очень серьезно.
— Серьезно?
Она посмотрела в упор. Ну конечно. Она пока не понимает, что он хочет ей сказать. Но это не так уж и важно.
— Ты где живешь? Дом твой где?
— Дом? В Желтянском районе. Под Южинском.
— Понятно. Там у тебя что, родители? Братья, сестры?
— Родители, братишка и сестренка. Младшие.
Теперь уже она настроилась: без всякого сомнения настроилась.
— Ты комсомолка?
— Конечно.
— Ганна, знаешь что, сядь. Ты ведь никуда не спешишь?
— А что случилось-то? — Она села. — Я член бюро.
Просто удача. Такая девушка действительно удача. Чистая, как слеза. Ах ты, моя ласточка, — она член бюро. Надо только все правильно ей изложить. Правильно, без пережима.
— Ганна, ты встречала когда-нибудь в нашем почтовом стеллаже письмо или открытку с незнакомой тебе фамилией?
— Что?
— Я говорю, ты встречала когда-нибудь в нашем стеллаже конверт или открытку с незнакомой фамилией?
— С незнакомой фамилией?
— Ты ведь всех в общежитии знаешь по фамилии?
— Всех. — Она смотрела на него уже с тревогой. — Да что случилось-то, Андрей, ты можешь мне объяснить?
— Ну, ну, Ганочка, не смотри на меня так. Абсолютно ничего не случилось. Все хорошо. Просто, понимаешь, кто-то балуется с нашим стеллажом для писем.