Страница 4 из 45
— Насчет банкнотов, — напомнил я.
— Не очень-то они ценили эти банкноты… И Филову не очень-то доверяли. Все обращали в золото. Поэтому за все время существования «Кометы» у нас не было даже банковского счета. А Костов, говорят, украл целый сейф золота.
— Такие они были компаньоны?
— Компаньоны… — небрежно бросил Илиев. — Как кошка с собакой, только для вида компаньонами и назывались…
— Но как же они доверили все золото Костову?
— Скажете тоже — доверили, ждите!.. Получилось так: все трое переехали на виллу Костова в Княжеве,[4] там, наверное, у них был тайник, а в ночь на восьмое Костов потихоньку опустошил этот тайник и вместе с Андреевым отправился на аэродром.
— Кто такой Андреев?
— Шофер. Шофер Костова. Вместе с Костовым исчез и Андреев.
— Он тоже удрал в Германию?
— Наверное, — пожал плечами Илиев.
— Вы в это верите?
— Откуда мне знать?.. — Хозяин удивленно взглянул на меня. — Так тогда говорили.
— А вы удрали бы? — спросил я.
— Я? Да зачем?
— А почему удрал Андреев? Он был шофером, как и вы. Жена, наверное, была у него. Дети. Взял и бросил все, удрал в Германию?
— Откуда мне знать?.. Так тогда говорили.
— Ну ладно. Вернемся в наши дни. Медаров жаловался на что-нибудь? Боялся кого-то?
— На сердце жаловался, на что же еще? — ответил Илиев. — На сердце жаловался, а от мастики отказаться не мог. Правда, по двести граммов в день, но и это вредно… Сожмет сердце, и охнуть не успеешь… Так оно и случилось.
— Так-то оно так, — согласился я. — По крайней мере, кажется, что так. А на деле…
Я закурил новую сигарету, потом посмотрел хозяину в глаза и несколько другим тоном продолжал:
— Послушайте, Илиев, насчет смерти Медарова вы, конечно, правы. Но только в том смысле, что он мертв. Что же до остального, то боюсь, что ваша версия не подтвердится фактами. Медаров умер не от разрыва сердца. Медарова убили.
— Убили? — повторил хозяин с подчеркнутым удивлением.
— Да, — кивнул я. — Неужели вы не подозревали, что это могло случиться?
Илиев глядел на меня, как бы не понимая вопроса.
— Вы не допускали, что Медарова могли убить? — настаивал я.
— Как мне могло прийти такое в голову? — испуганно взглянул на меня хозяин.
— А что же в этом странного? — ответил я. — Зачем тогда часовой у двери? Зачем делали обыск? Зачем я сижу здесь и разговариваю с вами? Уж не потому ли, что у кого-то разрыв сердца? Бросьте, вы же не ребенок!
— Нет, правда, я и допустить не мог…
— Может быть, допускали, но не были уверены?
— Честно говоря, даже не допускал, — стоял на своем хозяин. — Я думал, это все потому, что Медаров сидел в тюрьме…
Я старался перехватить его взгляд, но Илиев уставился на коричневую фаянсовую статуэтку. Кто знает, может быть, хозяин говорит неправду… А может, и в самом деле ничего не смыслит в формальностях следствия? Я закурил, стараясь угадать, на какую из этих версий натолкнет меня поведение собеседника. Но тот сидел не шелохнувшись.
— Да-а… — прервал я наконец молчание. — А я-то надеялся на вашу помощь, очень надеялся.
— Почему именно на мою? — встрепенулся хозяин.
— Как так почему? А потому что вы рабочий, что эта власть — ваша власть. Потому что такие, как вы, — ее самая надежная опора.
— Я всегда делал что мог, — устало проговорил Илиев. — Не хочу хвастаться, но на заводе меня считают хорошим рабочим. Все, что я имею, дала мне наша власть… Поэтому я и отдаю все, что могу… — Он умолк.
Я тоже молчал, машинально считая удары стенных часов, отсчитывавших минуты. Когда стрелка остановилась на десятом делении, Илиев, весь изнервничавшись, взглянул на меня. В глазах его была мука и мольба.
— Скажите мне, товарищ, в чем я провинился?.. Вот уж сколько лет я работаю честно, я ударник. У меня свой дом, один сын уже кончил школу и пошел в армию, другой — лучший ученик в классе, учится, как вы видели, играть на скрипке. Скрипка… В его годы я не знал другого инструмента, кроме гаечного ключа, а он… видите… Дети растут, мы трудимся и вообще живем как люди… И вдруг ко мне в квартиру впирается человек из бывших. Поселяется в моем доме, впутывает меня в свои дела… Скажите, в чем я виноват?.. Кроме того что, как дурак пустил его к себе…
Он смотрел на меня, словно ожидая объяснений. Но у меня такая профессия, что я сам ищу объяснений, а не даю их. В данном случае слова Илиева звучали как будто искренне, но это «звучали» — вещь не очень-то точная.
— Поймите, Илиев, я вовсе вас не обвиняю. Я просто рассчитываю на вас — может быть, вы вспомните какие-нибудь подробности, упущенные во время следствия…
— Обо всем, что я знал, я уже рассказал… А если и забыл что-нибудь, разве сейчас вспомнишь: прошло двадцать лет… Дело давнее…
— Давнее, согласен. Но старое иногда умирает в муках, да и вы сами видите: вы считали, что все давно отшумело, и вдруг человек возвращается из прошлого. Старое не положишь в гроб, не закопаешь в землю. Оно иногда отравляет воздух своим смрадом, и вот такие, как я, обязаны делать дезинфекцию. Но оставим обобщения и вернемся к мелочам будней. Если давнее прошлое забыто, удовлетворимся близким: чем занимался вчера ваш квартирант?
Илиева столь неожиданный поворот разговора испугал. Этот человек вообще легко пугается.
— Вчера? — переспросил он, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. — Вчера он не делал ничего особенного; насколько я знаю, он весь день был дома, жена говорила.
— А когда он ушел?
— Как будто около восьми вечера. Я сам вернулся незадолго до его ухода, а это бывает обычно в полвосьмого.
— Он ничего не говорил вам?
— Ничего. Он вообще был не из разговорчивых.
— И ничего особенного в его поведении вы не заметили? — настаивал я.
— Ничего. Он закрыл дверь на ключ, как всегда, и ушел.
— А вы?
— Что я? — удивленно спросил Илиев.
— Вы вчера никуда не выходили вечером?
Мой собеседник явно волновался.
— Нет. Никуда!
— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — На сегодня достаточно. Хотя, откровенно говоря, я надеялся узнать от вас больше.
Илиев тоже поднялся.
— Я очень хочу быть вам полезен. Но вы сами видите, как мало мне известно… Думаю, Сираковы могут рассказать вам больше. Он им наверняка что-нибудь рассказывал… А я что же — бывший шофер… Медаров и сейчас смотрел на меня как на своего шофера…
— Вот тебе и на, — сказал я. — В этом уж вы сами виноваты. Нельзя было позволять ему смотреть на вас как на своего шофера… Вы уже давно стоите совсем на другой ступеньке, чем шофер какого-то ничтожества, не так ли?
Хозяин кивнул, но на лице его я не заметил полного спокойствия.
— Ладно, — сказал я, гася сигарету в пепельнице. — Посмотрим мы и на Сираковых…
В сопровождении хозяина я двинулся к выходу. Только дошел до двери, как у меня мелькнула новая мысль. Я осмотрел выключатель и проследил, куда идет провод.
— А почему у вас оторвана проводка? — спросил я, повернувшись к Илиеву.
— Тут в холле в свое время вообще забыли сделать проводку… Такие ошибки иногда случаются, вы сами знаете…
Хозяин силился улыбнуться, но ему явно было не до смеха.
— А кто вам чинит электричество?
— Как это — чинит?
— Ну если, например, свет погаснет.
— Я, а кто же еще?
— Значит, вы разбираетесь в электричестве?
— Где там, разве что пробки ввернуть…
Не стану описывать сцены прощания. Подобные детали лишь затягивают рассказ. Тем более что прощальные улыбки у нас обоих вышли деланными. Илиева мой визит смутил, а меня разочаровали результаты беседы.
Выйдя на улицу, я неожиданно оказался в темных объятиях ночи. Наверное, так следует говорить, высказываясь поэтично. Но на сей раз поэзия меня бы подвела. Ночь была светлая. Неоновая ночь. В сиянии флуоресцентных трубок свет автомобильных фар казался блеклым. Я прошел мимо новой кондитерской с кафе на втором этаже. Здание освещено так, словно это экскурсионный пароход. Внутри шумит молодежь — скорее всего речь идет о кибернетике и об ухудшении качества коньяка. Потом я услышал сладкий голос Далилы. Он напомнил мне, что мой рабочий день фактически завершен, а значит, я могу посидеть недолго за чашкой кофе и рюмкой коньяка, хоть он и стал хуже.
4
Дачная местность неподалеку от Софии.