Страница 37 из 45
А дальше все было гораздо проще. Обезвреженную бомбу вывезли за пределы города и там ее подорвали. Позже специалисты провели тщательный анализ этого уникального случая в послевоенной пиротехнической практике. Часовой механизм бомбы, сброшенной на город больше четверти века назад, действительно был поставлен на значительное замедление. Он долгое время работал, но затем, вероятно, из-за недоброкачественности сборки остановился, «не досчитав» до взрыва лишь какого-то десятка минут. Когда же бомбу освободили от земли и она пролежала полдня на осеннем, но все еще жарком солнце, механизм прогрелся и, заработав, стал «раскручиваться» дальше. Взрыв, который принес бы городу значительные разрушения, был неминуем, если бы не подвиг двадцатидвухлетнего офицера Ивана Крюка, теперь — кавалера ордена Красного Знамени и Почетного знака ЦК ВЛКСМ, делегата XVI съезда комсомола.
Сам он не очень любит вспоминать эту историю; кажется, не считает ее даже из ряда вон выходящей. Просто в тот раз предотвратить взрыв нельзя было никаким другим способом, а он должен был, так же как солдаты, сражавшиеся четверть века назад, так же как его отец, в сорок первом защищавший Брест, выполнить свой долг во что бы то ни стало.
Юрий ФЕДОРОВ
«ОТВАЖНЫЙ I» ДЕЙСТВУЕТ
«В плавнях и рыбачьих селениях гирд Дона и Приазовья действуют вооруженные группы. Агентурным путем удалось установить, что они объединены в отряд под названием «Отважный I»… Действия их опасны и представляют немалую угрозу для частей, движущихся по коммуникации вдоль побережья. Они тесно связаны с враждебно настроенным по отношению к новому порядку населением, и от того борьба с ними затруднена…»
Летом 1943 года части Советской Армии перешли в наступление на Южном фронте. Над таганрогской группировкой гитлеровцев нависла угроза окружения. Бросая технику, боеприпасы, раненых, они стремительно покатились на запад, В те дни западнее Таганрога в расположении наступающих советских войск был обнаружен брошенный противником тяжелый грузовой автомобиль. Кто-то из бойцов поднялся в кузов машины. Там ровными рядами лежали серые папки с бумагами: документы Таганрогского управления полиции…
Спустя много лет я познакомился с этими трофейными документами в Ростовском областном государственном архиве.
Заведующая читальным залом положила на стол пожелтевшие от времени сшивы. Из окна доносились голоса, шум трамваев и машин. Обычные звуки большого города.
Я хорошо знал Ростов. Жил несколько лет в этом городе, а позже часто приезжал сюда по различным журналистским заданиям. Старый город менялся на глазах. Через могучий Дон перекинулся мост — тонкий и ажурный; раздвинулась вширь шумящая тенистыми акациями набережная; вокруг гиганта Ростсельмаша поднялись новые кварталы домов. Когда я уезжал, дни, проведенные в Ростове, вспоминались какой-то особенной прелестью, приветливостью легких на улыбку ростовчан…
Лежащие передо мной на столе документы рассказывали совсем о другом времени. Я листал страницу за страницей. И передо мной вставали эпизоды бушевавшей когда-то на этой земле ожесточенной партизанской борьбы. Но по фашистским реляциям и рапортам трудно было восстановить их до конца. А узнать о героических годах как можно больше хотелось. Так начался мой долгий журналистский поиск, в результате которого и появился этот очерк.
…Над городом плыл смрадный дым. Горел элеватор. Человек, вышедший у здания областного комитета партии из разрисованной серыми разводами «эмки», глянул на небо. Из дымного облака вывалился самолет и резко пошел на крыши.
Та-та-та… застучали пулеметы. Захлопали зенитки. Самолет с черными крестами на крыльях снова взмыл вверх. Человек проводил его взглядом и вошел в подъезд. Навстречу шагнул милиционер с автоматом на груди.
— Ваш пропуск!
Вошедший достал удостоверение.
— «Николай Прокофьевич Рыбальченко», — прочел милиционер и кивнул: — Проходите.
В здании обкома было темновато: перекрещенные широкими полосками бумаги окна плохо пропускали свет.
Последний раз Николай Прокофьевич был в обкоме три месяца назад, на активе рыбаков. После актива он еще дня два ходил по кабинетам этого большого здания. Раз уж приехал в Ростов, хотелось решить сразу все вопросы. Обком запомнился деловой суетой, шумом голосов. Сейчас в коридорах стояла тишина. И только где-то за одной из дверей одиноко постукивала пишущая машинка.
Секретарь обкома поднялся навстречу Николаю Прокофьевичу, крепко пожал ему руку, потом подвел к карте, лежавшей на столе, и сказал:
— Давай-ка обсудим. Вот смотри — район действий твоего отряда…
Садясь в машину, Николай Прокофьевич мысленно повторил слова, сказанные секретарем обкома на прощание! «Ну, рыбак, надеемся на тебя». И бросил шоферу:
— Поехали.
Утром, когда они спешили в Ростов, на машину спикировал фашистский самолет. Пулеметная очередь взрыла землю перед радиатором. Километром позже они подъехали к сожженной, развороченной взрывом колхозной полуторке, валявшейся у обочины, и все это — и вражеский самолет над головой, и искореженный кузов полуторки, и растерянное лицо шофера, стоящего рядом, — отдалось горьким сознанием, что война пришла к самому порогу дома.
В поселок Покровку Николай Прокофьевич добрался, когда солнце склонялось за далекие холмы. У околицы Рыбальченко сказал шоферу:
— Давай к Совету.
В исполкоме в тесном кабинете председателя его уже давно ждали.
Рыбальченко вытер большим клетчатым платком лицо, налил из графина в стакан желтоватой степной воды. Выпил залпом. Налил второй стакан. В дороге горло запорошило пылью.
За окном скрипели телеги, слышались голоса людей. Поток машин, телег, груженных мешками, казался бесконечным. Колхозники гнали скот, вывозилось оборудование заводов. Женщины несли многопудовые узлы. Плакали дети, и простоволосые старухи, сидя на телегах, смотрели на бредущих по пыли людей.
Николай Прокофьевич отошел от окна, подсел к столу. Областным комитетом партии он, директор Синявского рыбозавода, был назначен командиром партизанского отряда. Утвержденный комиссаром отряда первый секретарь Неклиновского райкома партии Александр Пахомович Даниловский сказал:
— Ну что, Николай Прокофьевич, давай команду! Рыбальченко провел ладонью по усталым глазам и глянул на завхоза райкома Кузьму Марковича Фоменко:
— Тебя, Маркович, оставим здесь, в Покровке для связи. Ты инвалид еще с империалистической.
Рыбальченко чуть приметно улыбнулся.
— Вот и твоя деревяшка пригодилась. Сослужит службу.
И, согнав с лица мимолетную улыбку, заключил:
— Сегодня ночью всем отрядом уйдем в плавни.
Помолчали.
О чем в эту минуту думал каждый — трудно сказать. Ясно было одно: завтра передовой позицией мог стать огород за околицей.
Мягка пыль степного шляха. Каждый из сидящих за столом топтал ее босыми ногами, гоняя пацаном на хворостинке. Позже, с гармонью, заломив фуражки на затылок, парнями ходили они по шляху, А потом и детей своих повели… Но круто распорядилась жизнь. Уходить от родных хат должны были они все по тому же шляху.
Вечером Покровка затихла. Прошли последние беженцы, опустела дорога.
В полночь во дворе исполкома раздались голоса. Трудно различимый в ночной темноте, подтянулся строй партизан. Рыбальченко сошел с крыльца и остановился перед бойцами.