Страница 17 из 45
Теперь как-то надо было спасать положение.
Пересветов, ни секунды не мешкая, позвонил Воеводину, разбудил его и просил немедленно выслать к тюрьме из других участков усиленные наряды филеров и городовых, а сам кинулся в дежурную и крикнул:
— Тревога!
Через несколько секунд он уже бежал во главе наряда к тюрьме.
Косой дождь хлестал его разгоряченное лицо.
Нервное напряжение обитательниц восьмой камеры достигло такого накала, что Наташе и Аннушке пришлось употребить немало усилий, чтобы кое-как успокоить своих подруг.
Дикая сцена с начальницей, окончившаяся уводом Фриды и Веры в карцер, все еще стояла у всех в глазах.
Уголовные вернулись из прачечной рано и заявили, что вокруг тюрьмы «что-то никак людно, видать, филеров понаставили», а девочки затеяли шумную игру.
Перевернув «собачек» (так на тюремном жаргоне назывались скамейки), девочки сдвинули их в ряд и за частоколом ножек в углу встала та, что поменьше, — Оля.
— Во что это вы играете? — спросила Наташа.
— В побег, — ответила Люда, — я — часовой, а Оля — каторжная. Я буду ходить туда-сюда, а она побежит…
Странная эта игра кончилась тем, что Оля, перелезая через «собачку», стукнулась подбородком о ножку и разревелась. А Люда получила от матери очередной тумак.
Перед раздачей ужина в камеру заглянула Шура.
— Двоих за кашей! — приказала она и, когда Аннушка и Наташа вышли, шепнула: — Побег сегодня. В час.
— Но у Вильгельмины нет костюма.
— Я принесу. Как уснут уголовные — приготовьтесь.
…Ужин прошел оживленно.
Вдруг повеселевшая Наташа велела подружкам выложить на стол все съестные припасы.
— Разругались с начальницей и носы повесили. Подумаешь, невидаль. Давайте устроим настоящий пир. К черту хандру, к черту!
На столе появились колбаса, печенье, круглые дешевые конфеты, несколько яблок (все это припасли заранее), девочек усадили к сладостям, а их мамашам Аннушка вынула откуда-то из-под подушки засургученную четвертинку.
— Ой, да как же ты пронесла? — удивлялись женщины.
— На именины свои берегла… — сказала Аннушка и улыбнулась. — Да боюсь, в этакую жару протухнет.
К вечерней поверке, к восьми часам, пир был закончен.
Спыткина в сопровождении дежурной по коридору и надзирательницы пересчитала выстроившихся попарно арестанток, повернулась спиной и, пробурчав: «Покойной ночи…» — удалилась.
Дверь захлопнулась, замок щелкнул уверенно и солидно.
Дежурной по конторе до одиннадцати часов была Скворцова. Она так умаялась за день, что то и дело поглядывала на часы, скоро ли придет сменщица.
Оставалось ждать еще целый час, и тут вошла Шура с довольно большим свертком под мышкой.
Скворцова обрадовалась — будет с кем поболтать, спросила, что это за сверток, та ответила:
— Грязное белье, в прачечную отнести забыла. Отнесу в восьмую камеру — завтра утром уголовные прихватят.
Говорили они обо всем: и о погоде («в огородах все мокнет») и о начальнице («уж больно капризна, холера»), смеялись над храпом Федорова (заливистый, с присвистом звук долетал из привратницкой).
— У меня мужик тоже такой, — рассказывала Скворцова. — Так храпит, что я боюсь. Иной раз, не поверишь, на ночь уши ватой затыкаю.
— Ключ-то у Федорова взяла? — спросила Шура.
— А как же! Он ведь никаких звонков теперь не услышит.
Вскоре по одной начали собираться коридорные надзирательницы, кончающие свою смену. В прихожей конторы стало шумно — не заметили, как и подошел одиннадцатый час.
Минут через пять с парадной позвонили.
Взяв ключ, Скворцова впустила свою сменщицу Веселову, дежурную по нижнему этажу Федотову и Валентину Новосадскую, которой предстояло дежурить в большом срочном коридоре в верхнем этаже.
— Ну, вот и вся компания в сборе, — сказала Веселова. — Теперь можно и за дрему браться. Только бы начальница не нагрянула.
— Навряд ли, — отозвалась Федотова, — ей сегодня не до этого.
Ночная жизнь тюрьмы потекла своим чередом — сдавшие смену ушли (дверь за ними закрыла Веселова), а «ночницы» разошлись по своим местам.
Оставшись одна в своем коридоре, Шура тихонько открыла дверь восьмой камеры и всунула в чьи-то руки сверток — в нем были черное платье, высокая шляпа с пером, лорнет и бархатная короткая накидка на шелковой подкладке.
Проходя мимо других камер, Шура чутко прислушивалась — где-то слышался говор, негромкий смех, кто-то надрывно кашлял. Но проходили минуты, и все затихло.
В полночь Шура спустилась на нижний этаж к Федотовой. Та дремала, сидя на стуле и прислонив свою большую голову к стене.
— Слышишь? — спросила Шура, поднимая палец.
— Чего?
— Вода в уборной сильно шумит. Пойду посмотрю.
— Иди, коли охота, — проговорила Федотова, зевая.
Дернув цепочку бачка, Шура три раза стукнула в стенку — там помещался карцер. В ответ послышался тихий стук.
— Ну что, наладила? — спросила Федотова, когда Шура вернулась. — И зачем я у тебя этот ликер пила — спать охота прямо до смерти.
— А ты и поспи. Вон у тебя в камерах как тихо. Только со стула не свались.
Поднявшись на второй этаж, она зашла в коридор к Новосадской — спросить время.
— Без пяти час. Скоро, гляди, с поверкой нагрянет старший надзиратель.
— А Спыткина?
— Ее не будет. Слышала, как она с Куликовым договаривалась, чтобы он ее подменил.
Шура пожелала ей всего хорошего, вышла на площадку, замкнула дверь на два оборота ключа, потушила висячую лампу и, войдя в свой коридор, остановилась у окна.
Ночь была дождливая и темная — даже силуэта церкви не было видно. Дождь хлестал по стеклам, и слышно было, как мечутся на ветру кусты акации.
Вдруг раздалось протяжное, резкое кошачье мяуканье.
Шура вздрогнула, сжимая во влажной руке ключ, на цыпочках, быстро и бесшумно, подошла к двери восьмой камеры.
Кошачье мяуканье услышали и в камере.
Здесь уже все было готово — Лиза, Аня, обе Маши и Катя были одеты в мужскую одежду — пиджаки, брюки, рубашки, у кого косоворотки, у кого накрахмаленные, с галстуками, — волосы запрятали под картузы, котелки и шляпы. Наташа, Зоя, Саша и Ханна оделись по-девичьи — нарядные кофточки, юбки, длинные платья с пелеринками и с оборками внизу. Но обувь никто не надел — предстояло пройти два коридора, сделать это надо бесшумно, поэтому Зоя несла тюк с обувью. Ханна держала под мышкой длинные жгуты, сплетенные из разорванных на полосы простынь, и тряпки для кляпов.
Труднее было одеть Вильгельмину и Аннушку Гервасий. Чтобы надеть парики и загримироваться, пришлось зажечь лампу, но фитиль подкрутили, и слабый свет старались загородить телами.
В какой-то момент все так и замерли — одна из уголовных тяжело заворочалась, приподнялась на постели и, почесывая взлохмаченную голову, повернулась на другой бок.
Раздался второй сигнал — протяжный кошачий крик. Шура повернула ключ, потянула на себя дверь и отступила — перед ней стояла Вадбольская со своим неизменным лорнетом, в высокой шляпе с вуалькой. За ней вышел… Федоров — в кителе и в картузе с лаковым козырьком, из-под которого свисал рыжеватый кружок волос.
Только через секунду Шура поняла, что это Вильгельмина и Аннушка.
— Вперед, — властно шепнула «княжна», и вся группа неслышно двинулась вдоль стены.
Первый коридор прошли быстро, спустились вниз по лестнице, у двери, ведущей во второй коридор, остановились. «Княжна» заглянула в небольшое дверное окошечко и увидела лишь плечо надзирательницы. Спит ли она? А вдруг услышит, что кто-то отпирает дверь, и даст сигнал?
Два решительных поворота ключа, и, широко распахнув дверь, «княжна» шагнула вперед. Федотова спала, прислонясь плечом к стене.
«Княжна» цепкой сухой рукой схватила ее за плечо и так дернула, что та чуть не свалилась со стула.
— Спишь? — поводя массивным носом, прошипела «княжна». — Связать ее, мерзавку. Живо!