Страница 15 из 45
Умяв тарелку с винегретом, пробуя то яблоко, то грушу, он осовевшими глазами смотрел на смеющихся и о чем-то беспрерывно галдящих женщин.
Все страхи его давно прошли, и теперь лишь одна спокойная радость да теплота разлилась по телу.
О чем говорили женщины, его мало интересовало — бабы есть бабы. Вон Федотова, клуша, кудахчет: «Прости, прости, Шурочка», — а сама уже хлюпает носом. Чернявая Москвитина вытянула шею — того и гляди макушкой потолок достанет. Сейчас петь начнет. И действительно, она затянула про уроненное в море колечко, Шура звонко и напевно подхватила… Стол качнулся как-то по-странному, начал отъезжать вбок.
Веселова закричала:
— Держись, дядя Ваня. Мы тебя сейчас так укачаем — маму не вспомнишь…
Федоров криво растягивал рот, норовя щекотнуть ее, но она увертывалась и смеялась.
Потом все как-то разом вспомнили про Спыткину и начали потихоньку расходиться.
— Ой, и опостылело мне это дежурство, не дай бог… — говорила Федотова, заплетая жиденькую растрепавшуюся косу. — Сегодня с одиннадцати в нижнем срочном до самого утра.
— А я в верхнем, — сказала Шура. — Ничего, перетерпим.
Федоров добрался до своего ларя благополучно, попросил Веселову сразу же, как явится Спыткина, разбудить его. Устраиваясь на своем ложе, он бормотал:
— Молодчина ты у нас… красавица, веселая… праслово… Эх, годков бы мне помене…
Фраза так и осталась недоконченной, да Веселова и не думала слушать его пьяное бормотанье. Она спешила занять свое место у телефона — вдруг начальница позвонит.
— А ты артист, — сказал Владимир, закрывая за Усовым дверь, когда они вошли в комнату. — Ловко сыграл пьяного. Я и не ожидал.
Усов громко рассмеялся.
— Да надоел мне этот дурак, — сказал он, усаживаясь на стуле и откидываясь поудобней. — А потом, заметил, там, по-моему, торчал шпик.
— Нет, ничего не заметил.
— Ну как же — слева, за дальним столиком. Так шею вытягивал, думал — голова отвалится.
— В котелке?
— Да нет, в кепчонке, и козырек чуть загнут.
Владимир нахмурился, припоминая.
— Зрительная память у меня никуда. Это у нас с братом наследственное. Он вот еще и близорук вдобавок. — Потер пальцем переносицу и протянул тихо: — Да-а, дела у нас того…
Усов внимательно посмотрел на него.
— О чем ты? С надзирателем, думаю, прошло все отлично.
— С ним-то ничего… А вот в общем…
— Что в общем? Говори точнее.
Владимир подошел к окну и тщательно, неторопливо задернул занавеску, потом то же проделал со вторым и с третьим окном.
Усов терпеливо ждал, внимательно следя за каждым его движением.
— Неужели опять провал?
Владимир обернулся.
— А ты откуда знаешь?
— Что знаю?
— Ну, о провале.
Усов засмеялся..
— Ну, знаешь, странный разговор. Ты зарубил и не отрубаешь. Я стараюсь догадаться, а ты… Нельзя ли прямее. Ты сказал такое, что я начинаю волноваться.
Владимир поближе подставил свой стул, сел и, оглянувшись на дверь, сказал тихо:
— Понимаешь, ужасная слякоть… Дело в том, что среди нас действует провокатор.
Усов весь подался вперед и свистнул.
— Этого еще не хватало. Получили сообщение?
— Да, намеки…
Усов встал, прошелся из угла в угол, чуть не зацепил плечом огромный старинный шкаф, стоящий у стены.
— Коридзе? — спросил он, поперхнувшись.
— Почему ты думаешь?
— Новенький. Откуда взялся? Кто его прислал? И потом…
— Но документы у него хорошие, — возразил Володя.
— А что документы? Разве их нельзя сфабриковать? — Усов подошел к двери, потрогал ручку и резко обернулся. — Кто его прислал, я спрашиваю?
— Из центра.
— А если охранка?
— Да-а, — согласился Владимир, — тогда дело табак.
— Зачем ты запер дверь?
— Ты что, волнуешься?
— Да нет. С чего ты это взял?
— Ну, тогда сядь…
Усов сел, закинул ногу на ногу и улыбнулся.
— Ты знаешь, Володя, я скажу тебе прямо — мне не по себе. Ты сказал, сознайся, только часть того, что знаешь. Неужели я не достоин полного доверия?
— Ну что ты, Серега! Конечно, достоин. Иначе я не стал бы и говорить.
— Видишь ли, — продолжал Усов, — провокатор — это страшно. Появляется всеобщее недоверие, каждый подозревает каждого. А у нас сейчас такие трудные дни.
Владимир вздохнул и лениво потянулся.
— Все правильно, Сережа… Ключ от главной двери тюрьмы готов?
— Сейчас пойду за ним. Открой дверь.
— Ты хочешь уйти?
— Что значит — хочешь? — вспылил Усов. — Мне надо, необходимо идти. И так опоздал на полчаса. А шпик, надеюсь, думает, что я пьян.
Владимир встал и, вспомнив разговор в портерной, засмеялся.
— Нет, а ты все-таки артист — ничего не скажешь. Как ты ловко подливал ему из наших стаканов, а разговаривал — умора!
— Слушай, — сказал Усов, тоже вставая. — Зачем ты меня держишь? Только говори прямо.
Володя посмотрел на него серьезно и немного грустно.
— Ладно. Скажу. Видишь ли… — Он пристально вгляделся в глаза Сергея. — Кличка у провокатора — «Валовой».
Как хотелось Володе, чтобы Усов не вздрогнул. Тогда появился бы хоть крохотный шанс на то, что…
Но Сергей не выдержал — странно мигнул, подбородок дернулся, усики чуть-чуть скривились.
— Это точно?
Белое его лицо стало еще белее. Но это лишь на несколько секунд. Потом нежная розовость начала постепенно заливать щеки.
— Да, точно, — жестко сказал Владимир и подчеркнул: — «Валовой».
— А настоящее имя?
— Еще не знаем. Но сейчас придет брат. У него все… все…
— Что все?
— Даже есть фотографии предателя. Со штампом охранки. Вот почему и не надо торопиться. — Владимир встал и со словами: — Хочешь перекусить? — ушел за перегородку. Слышно было, как он возится с тарелками, гремит кастрюлей. Когда он вышел, Усов стоял у двери, засунув правую руку в боковой карман.
— Ну, спасибо за угощение, — сказал он, странно растягивая слова, — открой дверь, и я уйду.
В руке у него блеснул браунинг.
— Что за шутки, Сергей?
— Никаких шуток. Открывай.
Владимир поставил тарелки на стол и зло усмехнулся.
— Значит, «Валовой»?
— А может, это ты «Валовой»? — закричал Усов, едва сдерживая себя. — Открывай дверь, предатель!
— Изволь… — спокойно сказал Володя, вынул ключ из кармана, подбросил его на ладони и пошел к двери.
Усов шагнул следом, и в это время сильный удар сзади свалил его с ног.
Когда Усов шел в Зоологический сад на свидание с Пересветовым, его шатало. И не от того страшного удара, который нанес ему Коридзе, укрывшийся за перегородкой, а от сознания собственного ничтожества.
Как легко и просто поймал его Володя, этот с виду тихий, незлобивый паренек. Как жутко смотрел на него Вася, то и дело сжимая свои огромные кулачищи. В какой-то момент Усов даже подумал, что сейчас его пристукнут.
Но они поступили иначе.
— Пиши, — приказал Коридзе и начал диктовать: — «В смерти моей прошу никого не винить». Все. Распишись.
— Зачем это? — взмолился Усов. — Товарищи…
— Не смей произносить это святое слово. Вот тебе веревка. — Он кинул к его ногам пеньковую бечеву. — Сейчас ты повесишься. Сам. За перегородкой. — И добавил: — Там есть хороший гвоздь.
Это добавление, такое простое, обыденное, потрясло Усова больше всего. Веревка и гвоздь. И нет больше красавца Сергея, и ни к чему усики, и не нужны ни деньги, ни шикарные костюмы, ни томные взгляды и вздохи девиц. Ничего не нужно. Только веревка и гвоздь…
Истерика долго не отпускала его.
И когда он очнулся, с ним случилось то, что нередко бывает с прирожденными трусами, — он начал тут же каяться.
Захлебываясь от слов, он рассказал все: о своем аресте, о том, как впервые выдал товарищей, как Пересветов улестил его, назвал имена известных ему филеров и даже не умолчал о приезде генерала Курлова.