Страница 9 из 42
Видно было, что он успокоился, и лицо его, как прежде, было надменным, холеным и злым.
— Кто вы? — спросил Скорятин.
— Вам уже известно. Я приезжий из Петрограда.
— Чем вы занимались в Петрограде?
— Служил в частной конторе.
— А это не ваше? — спросил начальник Дончека, поднимая со стола найденное при обыске офицерское удостоверение.
— До революции я был офицером. Но сложил оружие, и Советская власть гарантировала мне свободу.
— Да, — сказал Скорятин. — Советская власть, гарантировала свободу тем, кто сложил оружие…
— Вы знаете капитана парохода «Атлант»? — задал вопрос Романов.
— Мне неизвестен не только капитан, но и этот пароход.
— Вы говорите, что сложили оружие и что не знаете капитана «Атланта», — сказал Романов, — а, между прочим, в квартире этого капитана обнаружен наган, номер которого совпадает с номером, указанным в вашем офицерском удостоверении. И зачем вам понадобился портфель капитана, которым вы завладели на вокзале? Скажете, что это не ваш? Тогда почему в нем лежало письмо на имя Отто Опица?
Романов поднялся, лицо его стало жестким.
— Давайте договоримся: не нужно валять дурака. Вчера в бою с бандой погибли пятеро наших бойцов во главе с командиром. Вы интеллигентно выражаетесь, а бой ведете с нами беспощадный, жестокий и все ищете место, куда побольнее ударить. Для чего вы собираетесь в Таганрог?
Офицер удивленно поднял глаза.
У Романова круто обозначились скулы.
— Не смотрите на меня с удивлением. Зачем телегу наняли до Таганрога?
Офицер опустил голову и сдавленно произнес:
— Меня ждут в Таганроге.
— Кто?
— Капитан «Атланта».
— Адрес?
— Гимназическая улица, дом три.
Лицо офицера исказилось.
— Меня расстреляют? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Вас будет судить трибунал, — ответил Романов.
— Боже мой, — поднялся офицер, сжав руками голову, — в какую я влез авантюру!..
Он шагнул к столу.
— Я боевой офицер и честно воевал с немцами. Меня просто втянули в это безнадежное дело.
— Вы не ребенок, — сказал Скорятин, — за ручку водить не надо, тем более если вы боевой офицер. Так вернемся к тому, с чего мы начинали разговор. Мы вас слушаем…
Через час из ворот здания ЧК выехал отряд в десяток всадников. Прогремев по булыжникам Большой Садовой, отряд свернул на Таганрогский проспект и, горяча коней, пошел рысью.
Солнце уже разогнало туман и поднялось над домами, но улицы были еще безлюдны. День только начинался.
Утро было прохладным, и кони шли легко, но следователь знал, что им предстоит переход в семьдесят верст, и придерживал удила. Они миновали Скобелевскую, вышли к Ростов-Горе, их взгляду открылась степь.
Кони сами перешли на жесткую, но экономную, позволявшую легко проскакать многие версты казачью рысь, и Романов отпустил удила. Конь под ним мягко заржал и ходко пошел вперед.
Под солнцем степь зазеленела, запушилась донником, закрасовалась редкими уже, но все еще ярко вспыхивающими то тут, то там поздними тюльпанами. Казалось, что вновь вернулось степное бабье лето.
Отряд прошел верст пять, и кони начали потеть, Романов придержал своего бегуна, и отряд сменил шаг.
— Пойдем шибче! — догоняя Романова, крикнул Ремизов.
— Нет, — ответил Романов, на ходу поправляя расстегнувшийся подсумок, — коней пожалеем, еще скакать долго.
Ремизов чуть отстал, и опять поскакали молча.
Романов уже обдумал, как они будут арестовывать капитана «Атланта» и его людей, знал, что в Таганроге они разделятся на две группы. Второй группой будет командовать Ремизов. С двумя красноармейцами он отправится в порт и арестует капитана судна, отплывающего в Новороссийск, Команду над судном Ремизов возьмет на себя и сам поведет его в рейс.
Решив все, он уже не возвращался к этому. Он думал о командире эскадрона, давнем боевом друге начальника Дончека, погибшем два дня назад в бою. Думал о многих друзьях и товарищах, которых потерял он за годы гражданской войны под бесчисленными холмами.
Думал о трудной дороге, которую избрали и они и он, и знал, что пройдет ее до конца, как бы она ни была трудна.
Кони ходко шли к Таганрогу.
У Пятихаток Романов решил сделать привал. Остановились, спешились. Ремизов, один из красноармейцев и молчавший всю дорогу арестованный офицер повели коней к пруду.
— Выводите их хорошенько, прежде чем поить! — крикнул вслед Романов и, разминая ноги, пошел по хрусткой траве к колодцу.
У колодца красноармейцы, уже напившись ледяной воды, балагурили, смеялись. Солнце светило ярко.
Романов зачерпнул полную кружку. Зубы заныли. Вода была чуть солоноватой, но пилась легко.
— А офицерик-то наш, — смеясь, сказал рябоватый красноармеец, — вроде своим стал.
От колодца хорошо было видно, как Ремизов, офицер и молоденький красноармеец вываживали на лугу коней.
Офицер вел на длинном поводе четверку, и рыжий большой жеребец все время пытался подняться на дыбы. Офицер укоротил повод и огладил его. Жеребец успокоился.
«А ведь он врет, — подумал вдруг Романов, — что из Питера. Коней водит по-донскому».
— Пойди, — сказал он рябоватому красноармейцу, — забери у него коней. А то он свой, свой, да как бы чем не удивил.
Рябоватый уже без улыбки сказал:
— Это точно…
И пошел к лугу.
Офицер передал ему коней и, поднявшись к колодцу, нерешительно остановился чуть поодаль от группы красноармейцев.
— Водички-то испейте, господин офицер, — сказал ему Романов.
Офицер подошел к колодцу. Заглянул в бадью. Она была пуста. Ухватисто подхватив цепь, офицер кинул бадью в черную, глубину, зачерпнул воды и, сильно работая руками, так, что заходили под курткой лопатки, потянул бадью вверх.
«Точно, врет, — подумал Романов, — он донской, ишь как орудует. Этому в Питере не научишься. Это с детства видеть надо».
Офицер пил маленькими глотками, поверх кружки поглядывая на пруд, на коней, на уходящую вдаль дорогу.
«И фамилия у него уж больно донская, — все сомневался следователь, — Запечнов…»
Он вспомнил, что был у них в полку сотник Запечнов. В сотне у Запечного служил дружок Романова, Янченко. Говорил не раз: «Земляк мне Запечнов, а собака, ничего не спустит».
«Из Семикаракор они, — припоминал Романов, — или из Константиновки? Но донские, точно… Нет, врет офицер!»
Офицер поставил кружку на край колодца.
— Садитесь, Запечнов, — сказал следователь, — покурим.
— Спасибо, — ответил офицер и присел в тени, пристроившись на камне.
Романов протянул ему кисет и бумагу. Тот завернул цигарку. Потянулся прикурить, Романов зажег спичку, указал:
— Коней вы, видать, любите. Приглядывался я, как вы вываживали.
— Да, вы правы, коней я люблю, — ответил офицер, выпуская дым. Щуря глаза, он смотрел куда-то вдаль.
— Жеребец, рыжий, — лениво продолжал Романов разморившись на солнце, — наверное, понравился? Оглаживали вы его уж больно любовно…
— Жеребец славный, — сказал офицер, — бабки высокие, грудь сильная — правда, зажирел немного да, кажется, чуть засекается на ходу. Подковали, видать, плохо…
«Все врет, — теперь уже твердо решил следователь, — донской он. Ну да ладно, посмотрим, кто кого…»
Подошел Ремизов. Коней уже напоили. Можно было трогаться.
— По коням, — негромко сказал Романов, поднимаясь от колодца.
Красноармейцы стали садиться в седла.
Романов чуть отвел своего бегуна в сторонку, мигнул стоявшему у яблони красноармейцу. Поднявшись в седло, тот тронул коня и шагом подъехал к Романову.
Поставив ногу в стремя, Романов Шепнул:
— Въедем в Таганрог — глаз не спускай с офицера, держи как на вожжах…