Страница 36 из 46
— Я голоден, как волк.
И неожиданно для самого себя добавил, пересекая широкий солнечный луч, который ворвался сквозь огромное окно и косо лежал на паркете:
— Чудесная погода сегодня!
ГЛАВА 8,
— Ты любишь омары?
Из-за огромного меню, которое подал Мегрэ метрдотель, виднелись только глаза комиссара, а Алэн, стесняясь, боялся даже заглянуть в лежащее около него меню.
— Да, мосье, — ответил он, как в школе.
— Тогда мы закажем омара по-американски. А до этого я хочу съесть целую кучу закусок. Метрдотель!
После того как все было заказано, Мегрэ сказал:
— В твоем возрасте я предпочитал омара в консервах, и когда мне говорили, что это ересь, я отвечал, что так вкуснее. Конечно, нам не приходилось их есть даже один раз в полгода, мы покупали банку только в самых торжественных случаях, потому что были бедны. — Он откинулся на спинку стула. — А ты страдал оттого, что у вас не было денег?
— Я не знаю, мосье. Я просто хотел, чтобы у отца было меньше хлопот и ему было легче меня воспитывать.
— Ты правда ничего не хочешь выпить?
— Только воды.
Тем не менее Мегрэ заказал для него бутылку рейнского вина, и перед ними поставили высокие бокалы цвета абсента с более темными ножками.
Grill был ярко освещен, но за окном еще было светло. Зал быстро наполнялся, официанты и метрдотели в черных фраках бесшумно двигались взад и вперед. Алэн был прямо зачарован маленькими тележками. К их столу подкатили тележку, заставленную закусками, но в зале были и другие, с пирожными и десертами. Среди всех этих тележек выделялась одна огромная, серебряная, сделанная в виде купола с крышкой, как на коробке.
— До войны в этой тележке помещалась четверть говяжьей туши, — объяснил Мегрэ. — Я думаю, что именно здесь и ел самый лучший ростбиф в моей жизни. Во всяком случае, самый внушительный. А теперь они кладут туда индейку. Ты любишь индейку?
— Наверное, люблю.
— Если ты не потеряешь аппетит после омара, мы закажем тебе индейку.
— Я не хочу есть.
Наверное, сидя в углу за маленьким столиком, он походил на богатого провинциального дядюшку, который угощает племянника парадным обедом по случаю окончания учебного года.
— Моя мать тоже умерла, когда я был совсем маленьким. И меня тоже воспитывал отец.
— Он провожал вас в школу?
— Он не мог. Он должен был работать. Мы жили в деревне.
— А когда я был совсем маленьким, мой отец всегда провожал меня в школу, а потом приходил за мной. Среди всех ожидающих у школы он был единственным мужчиной. Когда мы возвращались, он сам готовил обед для всех нас.
— Но ведь иногда у вас была прислуга?
— Это он вам сказал? Вы с ним разговаривали?
— Да, я с ним разговаривал.
— Он беспокоится обо мне?
— Я сейчас позвоню в Париж, чтобы его успокоили.
Алэн не замечал, что он ест с аппетитом, и даже выпил, не поморщившись, несколько глотков вина, которое ему налил официант.
— Но она у нас никогда подолгу не жила.
— Кто?
— Прислуга. Отец так хотел, чтобы все изменилось, что очень часто принимал желаемое за действительность. «Теперь, дети мои, — заявлял он, — мы начнем жить, как все люди. Завтра мы переезжаем».
— И вы переезжали?
— Иногда. Мы въезжали в новую, совершенно пустую квартиру, мебели не было. Ее привозили позже, уже при нас. Появлялись новые люди, няни, горничные, которых отец находил в бюро по найму прислуги. Почти сразу начинали приходить поставщики, а за ними судебные исполнители, которые часами ждали, думая, что отца нет дома, а он пока прятался в одной из комнат. В конце концов выключали газ, электричество. Но он не виноват. Он очень умный. У него полно интересных идей. Вот послушайте.
Мегрэ, слегка наклонив голову, внимательно слушал, лицо его смягчилось, глаза тепло и дружески смотрели на юношу.
— Это было несколько лет тому назад. Я хорошо помню, что очень долго, кажется два года, он предлагал во все министерства проект расширения и модернизации одного из марокканских портов. Его кормили обещаниями. Если бы проект приняли, мы бы уехали туда жить и стали бы очень богатыми. Когда план дошел до высших начальников, они только пожали плечами. Они чуть ли не сочли отца сумасшедшим, потому что он предлагал создать большой порт в таком месте. А теперь это сделали американцы.
— Ясно!
Мегрэ хорошо знал этот сорт людей! Но разве мог он показать сыну отца таким, каким он был в действительности? Двое других, старший сын и дочь, уже давно поняли, что он собой представляет, и не испытывали никакой благодарности к этому толстяку, такому слабому и никчемному, но тем не менее воспитавшему их. От этих двух он не мог ожидать даже жалости. И только один Алэн еще верил в него.
— Возьми еще немного шампиньонов.
— Спасибо.
Мальчик зачарованно смотрел в окно. Был час, когда машины непрерывным потоком подъезжали к отелю, останавливались на мгновенье у подъезда и портье в ливрее мышиного цвета бросался открывать двери.
Почти все прибывшие были в вечерних туалетах. Было много молодых пар и даже целых семейств. У большинства женщин к корсажу были приколоты орхидеи. Мужчины были в смокингах, некоторые во фраках, и сквозь стеклянную стену можно было видеть, как они проходят через холл в большой парадный зал ресторана, откуда доносились звуки оркестра.
В этот чудесный день погода до конца оставалась прекрасной, лучи заходящего солнца освещали лица каким-то нереальным светом.
— До каких лет ты посещал школу?
— До пятнадцати с половиной.
— Лицей?
— Да. Я закончил третий класс и ушел.
— Почему?
— Я хотел зарабатывать деньги и помогать отцу.
— Ты хорошо учился?
— Довольно хорошо. Кроме математики.
— Ты сразу нашел работу?
— Да. Я поступил в канцелярию.
— А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?
— Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.
— А ты ему отдавал все?
— Да.
— Ты не куришь?
— Нет.
Появление омара надолго прервало их беседу. Алэн тоже казался успокоенным. Правда, иногда — он сидел спиной к двери — он поворачивался и смотрел на входящих.
— Что ты все оглядываешься?
— Может быть, она придет.
— Ты думаешь, что она придет?
— Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд на бар, и я решил, что она там.
— Ты ее знаешь?
— Я никогда с ней не разговаривал.
— А она тебя знает?
— Она меня узнает.
— А где она тебя видела?
— Две недели тому назад на бульваре Ришар-Валлас.
— Ты был у нее на квартире?
— Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.
— Ты следил за отцом?
— Да.
— Почему?
Мегрэ слишком поторопился. Алэн замолчал…
— Я не понимаю, для чего вы все это делаете.
Взглядом Алэн указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.
— В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?
— Я съел сандвич.
— Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.
— А что вы будете делать?
— Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?
— Нет, не очень.
— Ты уже бывал за границей?
— Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.