Страница 6 из 14
Вспоминая об этом теперь, я понимаю, что выбор «Дорчестера» был верхом бестактности с моей стороны, ведь к тому времени я уже сообразил: полковник стеснен в средствах. Мне следовало подумать о том, как унизительно для него будет сознавать, что он не может оплатить хотя бы свою половину счета. Но в те времена такие мысли не приходили мне в голову, я скорее всего был слишком озабочен тем, чтобы произвести впечатление на старика, продемонстрировав ему в полной мере, чего я достиг с тех пор, как он видел меня в последний раз.
Эту последнюю задачу я, судя по всему, успешно выполнил, ибо, хоть прежде мне только дважды довелось побывать в «Дорчестере», метрдотель встретил меня любезным «рады видеть вас снова, сэр». Услышав, как, приступив к супу, я обменялся с метрдотелем несколькими шутками, полковник внезапно разразился смехом.
– Подумать только! – воскликнул он. – И это тот самый постреленок, которому я когда-то утирал сопли на пароходе!
Он посмеялся еще немного, потом внезапно оборвал смех, вероятно, испугавшись, что затронул нежелательную тему. Но я ободряюще улыбнулся в ответ и сказал:
– Наверное, я был для вас в том путешествии страшной обузой, полковник.
Лицо старика на миг затуманилось грустью, и он торжественно произнес:
– Учитывая обстоятельства, полагаю, ты вел себя удивительно мужественно, мой мальчик. Удивительно мужественно.
Повисла неловкая пауза, прерванная восторгами, которые мы оба стали расточать по поводу превосходного супа. Дородная дама, увешанная драгоценностями, громко смеялась за соседним столиком, и полковник весьма нескромно глазел на нас. Потом, словно приняв решение, сказал:
– Знаешь, забавно. Я думал об этом, перед тем как идти сюда. Та наша первая встреча. Интересно, ты ее помнишь, мой мальчик? Наверное, нет. В конце концов, тогда происходило много гораздо более важных событий.
– Напротив, – ответил я, – прекрасно помню.
Я вовсе не лгал. Даже теперь, закрыв глаза, я с легкостью могу перенестись в то солнечное шанхайское утро, в кабинет мистера Хэролда Андерсона, начальника моего отца в круп ной торговой компании «Баттсрфилд и Суайр». Я сидел в кресле, пахнувшем полированной кожей и дубом. Как правило, такие кресла ставят возле грандиозного письменного стола, но в тот раз оно было выдвинуто на середину комнаты. Я понимал, что обычно они предназначались для самых важных персон, однако в тот день, как дань уважения к моему печальному положению или, возможно, в качестве некоего утешения, оно было отдано мне. Помню, как ни старался, сидя в нем, я не мог найти достойной позы; в частности, мне никак не удавалось держать обе руки на изысканных резных подлокотниках. Более того, в тот день на мне была новая фирменная курточка из какой-то колючей серой ткани – откуда она взялась, понятия не имею, – и я прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько уродливо выгляжу с застегнутыми до подбородка пуговицами.
В кабинете с величественным высоким потолком на стене висела огромная карта, а позади стола мистера Андерсона находились огромные окна, сквозь которые прямо в глаза било солнце и дул ветерок. Кажется, под потолком вращался вентилятор, но точно я не уверен. Зато я отчетливо припоминаю, как сидел в этом кресле в центре комнаты и был объектом торжественного сочувствия и обсуждения. Вокруг меня собрались принимавшие участие в совещании взрослые – большинство из них стояли. Время от времени два-три человека отходили к окну и о чем-то спорили там приглушенными голосами. Помню, меня удивило, что сам мистер Андерсон – высокий седеющий господин с большими усами – обращался со мной так, словно мы были старыми друзьями. В какой-то момент я даже поверил, что мы были знакомы прежде, просто потом я забыл этого джентльмена. И только позднее я сообразил, что мы ни как не могли встречаться с ним до того утра. Тем не менее он взял на себя роль доброго дядюшки, не переставал улыбаться мне, похлопывать по плечу, подталкивать и подмигивать. Он даже предложил мне чашку чаю, сказав при этом: «Выпей, Кристофер, это тебя взбодрит». И, склонившись, наблюдал, как я пью. Все присутствующие еще долго шушукались, и наконец мистер Андерсон, снова встав прямо передо мной, сказал:
– Итак, Кристофер, решено. Вот полковник Чемберлен. Он любезно согласился доставить тебя целым и невредимым в Англию.
Помню, при этих словах в комнате повисла тишина. Мне даже кажется, что взрослые отступили назад и выстроились вдоль стен, словно зрители на неком представлении. Мистер Андерсон, одарив меня ободряющей улыбкой, тоже отступил. И тогда я впервые увидел полковника Чемберлена. Он медленно подошел ко мне, наклонившись, заглянул в лицо и протянул руку. Я знал, что должен встать, отвечая на рукопожатие, но он протянул руку так быстро, а я чувствовал себя почти приклеенным к креслу, потому схватил его ладонь, не успев подняться. Помню, он сказал:
– Бедный малыш. Сначала отец. А теперь и мать. Должно быть, ты чувствуешь себя так, словно мир рухнул. Но завтра мы с тобой вдвоем отправимся в Англию. Там тебя ждет твоя тетушка. Так что мужайся. Скоро осколки снова станут единым целым.
Несколько секунд я был не в состоянии что-либо ответить. Когда же дар речи наконец вернулся ко мне, я выдавил:
– Это страшно любезно с вашей стороны, сэр. Я бесконечно благодарен вам за предложение, и, надеюсь, вы не сочтете меня грубияном, но, если не возражаете, сэр, думаю, мне не следует прямо сейчас уезжать в Англию. – Поскольку полковник не сразу нашелся с ответом, я продолжил: – Видите ли, сэр, сыщики изо всех сил стараются отыскать моих родителей. Это самые лучшие сыщики в Шанхае. Полагаю, они непременно найдут их, и очень скоро.
Пока я говорил, полковник кивал, потом сказал:
– Не сомневаюсь, что власти делают все возможное.
– Вот видите, сэр, поэтому, хоть я и очень благодарен вам за любезность, думаю, в конце концов мой отъезд в Англию окажется ненужным.
Помню, как в этот момент по комнате прокатилась волна шепота. Полковник некоторое время продолжал кивать, словно тщательно взвешивая мои слова.
– Возможно, ты прав, мой мальчик, – ответил он наконец. – Искренне надеюсь, так и будет. Но если это случится, что помешает тебе вернуться сюда вместе со мной? Когда твоих родителей найдут, они пошлют за тобой. Или – кто знает – возможно, они решат сами вернуться в Англию. Ну, что скажешь? Давай завтра все же поедем в Англию. А там посмотрим, что будет.
– Простите, сэр… Видите ли, детективы ищут моих родителей. И это самые лучшие детективы.
Не помню, что именно отвечал мне полковник. Вероятно, просто продолжал кивать. Но в конце концов он низко склонился надо мной и положил руку мне на плечо:
– Послушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Для тебя весь мир словно обрушился. Но ты должен быть храбрым. Кроме того, твоя тетушка в Англии ждет тебя, неужели ты забыл? Разве можно в теперешней ситуации так огорчать старую даму?
Спустя годы, в тот вечер, за ужином, поделившись с полковником своими воспоминаниями об этих его последних словах, я думал, он рассмеется. Однако он признался с грустью:
– Мне было так жалко тебя, мой мальчик. Так ужасно жалко… – Потом, почувствовав, вероятно, что неверно угадал мое настроение, он усмехнулся и уже веселее добавил: – Помню, как мы с тобой ждали в порту посадки на пароход. Я все повторял: «Послушай, нас ждет веселое путешествие! Мы прекрасно проведем время», – а ты лишь твердил: «Да, сэр. Да, сэр. Да, сэр».
Я позволил ему предаться воспоминаниям о старых знакомых, присутствовавших тогда в кабинете мистера Андерсона. Ни одно из упомянутых имен ничего мне не говорило. Полковник замолчал, и тень набежала на его лицо.
– Что касается самого Андерсона, – сказал он наконец, – я всегда чувствовал себя в его присутствии как-то неловко. Было в нем что-то скользкое. Вообще, если хочешь знать, во всем этом деле было нечто скользкое.
Закончив фразу, он взглянул на меня с тревогой и, прежде чем я успел что-либо ответить, снова быстро заговорил, перейдя к теме, несомненно, казавшейся ему более безопасной, – о нашем путешествии в Англию. Вскоре он уже снова посмеивался, вспоминая кое-кого из наших спутников, членов команды, забавные эпизоды, которые давно вылетели у меня из головы. Он говорил об этом с нескрываемым удовольствием, и я охотно поддакивал ему, зачастую притворяясь, будто вспоминаю то, о чем он рассказывает, только для того, чтобы порадовать старика. Однако в конце концов этот поток воспоминаний начал немного раздражать меня, потому что постепенно за веселыми анекдотами вырисовывалась картина моего поведения на пароходе, которая мне решительно не нравилась. Он описывал, как я бродил по кораблю, постоянно погруженный в себя, печальный, готовый расплакаться по малейшему поводу. Несомненно, это давало ему возможность представить себя в роли героического попечителя, но возражать ему было бессмысленно, да к тому же и невежливо. Тем не менее, как уже заметил, раздражение постепенно нарастало во мне, потому что, насколько помнил я сам, а это путешествие помнилось совершенно отчетливо, я весьма ловко приспособился к изменившимся условиям.