Страница 8 из 10
Магомету было сорок лет, когда он получил это замечательное откровение. Мусульманские писатели повествуют так, как будто слышали его из уст самого пророка; и в Коране также упоминается об этом событии. Магомет проводил, по своему обыкновению, месяц рамадан в пещере горы Хира, стремясь постом, молитвами и уединенными размышлениями возвысить свои мысли до понимания божественной истины. Настала ночь, называемая арабами ал-кадер, то есть ночь Божественного повеления; в эту ночь, согласно Корану, ангелы нисходят на землю и Гавриил возвещает повеления Бога; мир царит на земле, и священный покой воцаряется во всей природе до наступления утра.
Бодрствуя среди ночного безмолвия, укутавшись в плащ, Магомет услышал голос, зовущий его; когда он приподнял голову, то его озарил поток света невыносимого блеска, и он увидал ангела в образе человека, который, приближаясь к нему, развернул исписанный шелковый свиток. «Читай!» – сказал ему ангел. «Я не умею читать!» – ответил Магомет. «Читай, – повторил ангел, – во имя Бога, сотворившего Вселенную, создавшего человека из сгустка крови. Читай во имя Всевышнего, научившего человека пользоваться пером, озаряющего его душу лучом знания и открывающего ему то, чего он раньше не знал».
Тут Магомет почувствовал, что сознание его озарилось божественным светом, и он прочел написанные на свитке повеления Бога, как они впоследствии для всеобщего сведения изложены были им в Коране. Когда он окончил чтение, посланник неба воскликнул: «Ты, Магомет, воистину пророк Бога, а я его ангел, Гавриил!»
Магомет, дрожащий и взволнованный, пришел утром к Хадидже, не зная, правда ли то, что он видел и слышал, и верно ли, что он пророк, которому велено осуществить преобразование – предмет его долгих размышлений, или же все это было просто видением, обманом чувств, может быть, даже хуже того – обманом злого духа.
Но Хадиджа смотрела на все доверчиво, глазами верующей и любящей женщины. В том, что произошло, она видела исполнение желаний мужа и надеялась, что после этого кончатся его припадки и мучения. «Радостную весть принес ты мне! – воскликнула она. – Клянусь именем Того, в чьих руках находится душа Хадиджи, что с этих пор я буду считать тебя пророком нашего народа. Радуйся, – прибавила она, видя, что он еще мрачен, – Аллах не потерпит, чтобы это послужило к твоему позору. Разве ты не любил родных, разве не был добр к соседям, милосерд к бедным, гостеприимен к странникам, верен своему слову? Разве ты не был постоянным защитником истины?»
Хадиджа поспешила сообщить о всем слышанном двоюродному брату своему Бараку, переводчику Священного Писания, который, как мы уже видели, являлся в вопросах религии домашним оракулом Магомета. Он сразу, со свойственным ему пылом, увлекся этим чудесным видением. «Клянусь именем Того, в чьих руках душа Барака, – воскликнул он, – что ты говоришь правду, о Хадиджа! Ангел, являвшийся твоему мужу, – тот самый, который в былое время был послан к Моисею, сыну Амрама. Эта весть истинна. Муж твой действительно пророк!»
Говорят, что горячая уверенность ученого Барака сильно укрепила все еще колебавшийся ум Магомета.
Примечание. Доктор Густав Вейль в одном из примечаний в своей книге «Mohammet der Prophet...» рассматривает вопрос о том, был ли Магомет эпилептиком, что вообще считалось клеветой его врагов и христианских писателей; но, кажется, болезнь эта была подтверждена некоторыми древнейшими мусульманскими биографами на основании свидетельства близких пророку людей.
По их словам, у него иногда внезапно появлялась сильнейшая дрожь, за которой следовало нечто вроде обморока или, вернее, конвульсий, причем со лба его струился пот даже в самую холодную погоду; в это время он лежал с закрытыми глазами, с пеной у рта и ревел, как молодой верблюд. Одна из его жен, Аиша, и один из его учеников, Зайд, приводятся как очевидцы его припадков. Они считали, что в это время он находился под воздействием откровения. Но подобные припадки, однако, случались с ним и в Мекке, до откровения о Коране. Хадиджа со страхом думала, что он одержим лихим духом, и хотела позвать заклинателя, чтобы изгнать беса, но Магомет воспротивился этому. Он не любил, чтобы были свидетели этих припадков. Харет ибн Хашим, говорят, как-то раз спросил его, какими путями получает он откровения. «Часто, – ответил он, – ангел является мне в образе человека и говорит со мной. Иногда я слышу звуки, похожие на звон колокола, но не вижу ничего. (Звон в ушах – симптом эпилепсии.) Когда невидимый ангел удаляется, у меня остается данное им мне откровение». Некоторые из этих откровений он считал полученными прямо от Бога, другие же – через сновидения. Сны пророков, по его словам, тоже откровения.
Читатель найдет, вероятно, это замечание полезным как освещающее до некоторой степени загадочную деятельность этого замечательного человека.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В течение некоторого времени Магомет поверял свои откровения только своим домашним. Одним из первых, открыто заявившим себя его последователем, был Зайд, его слуга-араб из племени калб. Этот юноша был в детстве взят в плен шайкой вооруженных курайшитов и путем покупки или по жребию перешел в собственность к Магомету. Через несколько лет отец его, услыхав, что он в Мекке, отправился туда и предложил в выкуп за него значительную сумму денег. «Если он предпочтет отправиться с тобой, – сказал Магомет, – то пусть идет без выкупа, если же он сочтет лучшим остаться со мной, то как же мне не согласиться на это?» Зайд предпочел остаться на том основании, говорил он, что к нему относятся не как к рабу, а скорее как к сыну. Вследствие этого Магомет публично усыновил его, и с тех пор он оставался при нем в качестве преданного слуги. Теперь, обратившись в новую веру, он получил полную свободу, но из дальнейшего рассказа мы увидим, что он на всю жизнь сохранил благоговейную привязанность к Магомету, который, по-видимому, имел особый дар внушать ее своим последователям и подчиненным.
Первые шаги Магомета в качестве пророка делались боязливо и тайно. Вражда, неприязненные действия грозили ему со всех сторон от близких родственников курайшитов из рода Хашима, все могущество и благоденствие которых зависело от идолопоклонства, а еще больше от соперничествовавшего рода Абд Шима, с давних пор смотревшего завистливо и подозрительно на хашимитов и который с величайшей радостью провозгласил бы их еретиками и беззаконниками, чтобы устранить их от должности охранителей Каабы. Во главе этой соперничествующей линии курайшитов стоял Абу Софиан, сын Харба, внук Омейя и правнук Абд Шима. Это был человек даровитый и властолюбивый, очень богатый и влиятельный, ставший позднее одним из наиболее упорных и сильных противников Магомета.[8]
При таком неблагоприятном положении дела распространение новой веры шло тайно и медленно, так что в первые три года обращенных было не более сорока человек, преимущественно из среды людей молодых, иностранцев и рабов. Собрания для молитв устраивались тайно или у кого-нибудь из посвященных, или в пещере недалеко от Мекки. Но и тайна не предохранила их от неприятности. Собрания их были открыты; в пещеру ворвалась толпа, и последовала свалка. Один из нападавших был ранен в голову Соадом, оружейником, который после этого стал известен среди правоверных как первый проливший кровь во славу ислама.
Одним из жесточайших противников Магомета был его дядя Абу Лахаб, человек богатый, надменный и вспыльчивый. Сын его, Ота, был женат на Рукайе, дочери Магомета, так что они были в двойном родстве. Абу Лахаб был, однако, в родстве и с враждебной линией курайшитов, так как сам он был женат на Ом-Джемили, сестре Абу Софиана, и находился под сильным влиянием жены и зятя. Он относился неодобрительно к тому, что он называл ересью племянника, находя, что она покроет позором ближайшую родственную линию и навлечет на нее вражду остальных курайшитов. Магомет принимал близко к сердцу злобное противодействие дяди и приписывал все внушению жены его, Ом-Джемили.
8
Нибур (Travels. V. II) говорит, что племя харб владело многочисленными городами и селами в горах Хиджаза, между Меккой и Мединой. Замки их были на отвесных скалах; они разоряли караваны и налагали на них контрибуцию. Полагают, что племя это получило название по отцу Абу Софиана, а многочисленный род Омейядов – по деду его.