Вирусный флигель

Та же участь постигла и Коршинга. Его установку разобрали и погрузили на грузовики. Механик, работавший у Коршинга, отозвав ученого в сторону, предложил выкрасть с грузовика несколько наиболее важных деталей, чтобы американцы не смогли вновь запустить установку. Самому Коршингу эта мысль даже не приходила в голову, но он согласился с механиком, и им удалось похитить несколько деталей.

Допросы немецких ученых в самом Хейсингене длились четыре дня. Гоудсмит неоднократно допрашивал Вайцзеккера и Виртца. Ему довольно успешно удалось запутать их и таким путем выведать, куда запрятали тяжелую воду и уран, вывезенные из Хайгерлоха. Он пообещал немецким ученым, что тяжелую воду и уран возвратят им после того, как все успокоится и у немецких физиков появится возможность возобновить свои работы под контролем союзников. 26 апреля особая группа англичан и американцев выехала по дороге в Хайгерлох; в десяти милях от Хейсингена в деревне находилась старинная мельница. В ее подвале и были спрятаны канистры с тяжелой водой, а в поле за деревней — сотни урановых кубиков. От Вайцзеккера и Виртца потребовали подписать составленный на всякий случай документ, разрешающий американцам вывезти уран и тяжелую воду. После поездки за ураном и тяжелой водой Перрин и Уэлш написали и зашифровали полный отчет в лондонскую штаб-квартиру, откуда он через Уоллеса Акерса был переслан сэру Джону Андерсону.

Тем временем полковник Паш в сопровождении Варденбурга, Лейна и солдат прибыл в Тайльфинген. У случайного прохожего они узнали, где находится лаборатория Химического института кайзера Вильгельма. Она помещалась в старинном школьном здании. Американцы оцепили его, а затем двое офицеров вошли внутрь и потребовали Отто Гана. Старый химик выглядел больным и обессиленным — за последние месяцы он похудел почти на полтора десятка килограммов. Когда американцы спросили его о секретных отчетах (из документов, найденных в Штадтильме, они знали, что отчеты были отосланы Гану), старый ученый просто ответил: «Они у меня». В этом же здании нашли и другого выдающегося немецкого ученого — профессора Лауэ.

Отто Гана оторвали от семьи — его жены и сына, лишившегося на войне руки, лежавшего с серьезным заболеванием в местной больнице. Вместе с Ганом в

Хейсинген отправили и Лауэ. Оказавшись в руках союзников, Ган первым делом написал письмо в Америку Кларе Либер, его помощнице во время знаменитых опытов в декабре 1938 года. Ган попросил Гоудсмита переправить это письмо, но как и все прочие письма, написанные в то время пленными немецкими учеными, оно не дошло до адресата.

В последние дни пребывания в Хейсингене весьма характерно проявил себя Вайцзеккер. Во-первых, ему очень не понравилось, что американцы решили вывезти не только его и других видных физиков, но также и ученых, подобных Вагге и Коршингу. Он счел такое решение настолько унизительным для себя, что позволил себе высказаться по этому поводу и тем самым вызвал заметные трения между своими коллегами. Когда же все уже было почти готово к отъезду из Хейсингена, Вайцзеккер совершенно неожиданно надумал сообщить местонахождение остававшихся неразысканнымй важных документов. Они были спрятаны в канистре, опущенной на веревке в выгребную яму, возле дома, в котором он жил. Канистру извлекли из ямы, и на долю доктора Гоудсмита выпала не очень-то приятная задача обследовать находку. Однако она оказалась очень ценной: она позволила заполнить пробелы, имевшиеся в архивах Герлаха, и в руках Миссии Алсос оказался полный комплект секретных отчетов о немецких исследованиях.

Участвовавшие в последней операции профессор Норман и полковник авиации Сесил ничего не знали о секретном англо-американском соглашении относительно разведывательных данных в области атомной энергии, заключенном сэром Джоном Андерсоном и Гровсом. Они сочли необходимым тайно изготовить копии, чтобы регулярная служба британской разведки получила в собственные руки полный комплект документов, захваченных Миссией Алсос. Для этого в распоряжении англичан оставалась всего лишь одна ночь, когда на пути в Вашингтон документы окажутся в Лондоне. Пользуясь все тем же каналом секретной связи, Норман и Сесил радировали об этом в Лондон доктору Джонсу. При штабе британской разведки имелась специальная служба копирования документов, и Джонс добился, чтобы все ее работники неотлучно дожидались прибытия документов; кроме того, поскольку силами одной этой службы сфотографировать все документы было невозможно, Джонс договорился о содействии с несколькими министерствами. О проведенной подготовке он телеграфировал британским офицерам, прикомандированным к Миссии Алсос.

Миссия, собрав богатые трофеи, покинула Хейсинген 27 апреля.

Профессор Норман, специалист в области лингвистики, ехал в джипе вместе с полковником Лансдейлом. Лансдейл, занимая пост заместителя Гровса по режиму, был полностью в курсе дел в американском атомном проекте. В разговоре с Норманом Лансдейл посоветовал держать все в глубоком секрете не менее трех месяцев, пока не станет возможным боевое использование атомной бомбы, после чего нужда в секретности минует.

Вот запись из дневника Багге:

Пятница, 27 апреля 1945. Чуть позже 8 утра меня позвали к автомобилю. Я попрощался с родными коротко, но нежно. В последнюю минуту было пролито много слез, и я сам лишь огромным усилием воли удержался от того, чтобы не заплакать. В начале десятого длинная вереница автомобилей тронулась от института в направлении на Гейдельберг. С этой автоколонной уезжали профессора Ган, фон Лауэ, фон Вайцзеккер, доктора Виртц, Коршинг и я сам. В Гейдельберг прибыли в 4 часа пополудни. Поместили в доме на Философ-Вег. Отсюда прекрасный вид на город и реку Некар. Вдали на горизонте виднеются шпили собора в Шпейере.

В Лондоне с нетерпением ожидали завершения блестяще исполненной операции — прибытия захваченных документов, и все было подготовлено к тому, чтобы в одну ночь снять с них копии. Но именно в эти часы среди англичан, работавших совместно с Миссией Алсос, вспыхнули тяжелые раздоры. Случилось так, что во время отсутствия полковника авиации Сесила, который был занят организацией обратного полета, кто-то предложил перевезти захваченные документы прямо в Вашингтон. Это означало, что англичанам не удастся снять с них копии. Вскоре это решение стало известно Сесилу и Норману, офицерам, находившимся в подчинении Джонса, и, разумеется, они не желали примириться с ним. Поведение Уэлша и Перрина, двух британцев, не возражавших против прямого перелета в Соединенные Штаты, они могли объяснить лишь сговором с американскими разведчиками, лишь предательством интересов британской разведки. Ни Сесил, ни Норман не знали ни о специальном англо-американском соглашении, ни о настоянии Черчилля держать в строжайшем секрете все, что касается атомной разведки. Сесил и Норман долго совещались с глазу на глаз, а затем возвратились в комнату, тускло освещенную свечами, комнату особняка в Гейдельберге, где размещалась штаб-квартира Миссии Алсос, и попытались добиться осуществления своего плана. Разговор, весьма напряженный, шел в основном между Сесилом и Лансдейлом. Он длился очень долго, но к двум часам ночи стало ясно — Сесилу и Норману не удастся задуманное. Разумеется, ни Перрин, ни Уэлш ни словом не обмолвились об истинном положении дела, они не имели права даже намекнуть о нем Сесилу или Норману. Когда Перрин и остальные британские разведчики 28 апреля вылетели на родину, отношения между ними были крайне напряженными. И Норман, и Сесил рассматривали случившееся как полный провал столь удачно начатого дела.

Через несколько дней заместитель начальника регулярных служб Интеллидженс сервис созвал совещание с целью заслушать поданное от имени Джонса заявление о предательстве интересов британской разведки. Обвинение поддерживали Джонс и Сесил, Перрин и Уэлш лично давали объяснения. Теперь уже невозможно установить, знал ли заместитель начальника разведки достаточно подробно о директивах, данных Андерсоном; во всяком случае ни Перрин, ни Уэлш не только не получили каких-либо взысканий, а наоборот, их деятельность во время последней операции и сотрудничество с американцами в столь деликатной области отношений двух союзных стран получили самую высокую оценку.