Задание Империи

"Прямо код Да Винчи, однако. Штабс-капитан, оказывается, с фантазиями. Ну, хорошо хоть, что он тратит время на расшифровку Тютчева, а не на то, чтобы раскопать в каждом собеседнике врага империи… будем надеяться, что так."

— Да это просто открытие! А мне знаете, что сейчас вспомнилось из Тютчева:

"Интересно, что он в этом откопает?"

— Тоже одно из моих любимых. Характерно, что вы процитировали именно третью строфу. У нас ведь несколько поколений выдергивали первую — "Эти бедные селенья, эта скудная природа…" Дескать, какие мы низшая, забитая раса без западных революционных идей…

"Осторожно, осторожно, скользкую тему начинает…"

— …А вы сразу вспомнили о боге. Как точно этим обозначен водораздел между истинным критическим мыслящим патриотом и бунтарем-нигилистом!

Четыре строки — и вся суть бунтов, волнений пятого года, революции семнадцатого…

"А, в семнадцатом все-таки была. Терпение, терпение. Может, еще чего расскажет."

— Кстати, а какого вы вероисповедания? По крайней мере к ортодоксальным иудеям вас отнести нельзя.

"Черт, даже отправление естественных надобностей использует для получения информации. Пугаться этого не надо. У него профессия требует людей изучать."

— А сейчас карается, если человек вообще вне вероисповедания?

— Нет, конечно. Я так понимаю, для вас это достаточно личный вопрос, и оно, собственно, так и есть, если, конечно, вы не в масонской ложе.

— Шутите. Я просто вне лона церкви, а вот что касается символов веры, есть такая песня, она очень хорошо их передает.

— Песня? Я заинтригован. Это религиозный гимн или молитва?

— Это романс.

— Романс?

— Да, но можно считать и молитвой. Давайте, я лучше напою. Правда, прошу извинить, пою я, наверное, ужасно.

— Да ничего, у меня тоже голоса нет. Слух, правда, есть, на гитаре умею… В общем, очень интересно, особенно если романс.

Виктор прокашлялся и начал "Русское поле" — он помнил, что в "Новых приключениях неуловимых" ее пел в биллиардной белый офицер. Ступин внимательно слушал, а после второго куплета начал подпевать — "Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря…". Голос у него, кстати, был бы для попсовой эстрады вполне достаточный.

— Недурно… черт возьми, очень даже недурно! Чье сочинение, почему я этого раньше не слышал?

— Музыка Яна Френкеля, а слова Инны Гофф.

— А-а… Я всегда говорил — надо смотреть не на фамилию… Ничего, можно подкинуть нашим местным певцам, как старинный романс неизвестного автора.

— Спасибо.

— Пустяки… Ну вот, а вы смущались — по символу веры вы настоящий фачист.

4. Фрилансер.

Виктора, конечно, внутренне покоробило от того, что штабс-капитан обозвал его фашистом. Но он тут же сообразил, что Ступин вряд ли имел в виду то, что он, Виктор, готов сжигать деревни вместе с жителями или хотя бы фанатично предан фюреру. Скорее всего, дело было во фразе "Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок" которую, при определенной натяжке, можно истолковать и как призыв ставить интересы империи выше своих личных прав и интересов. Каждый понимает в меру своей испорченности. И, в конце концов, Виктору надо здесь притворяться своим для элементарного выживания. "Будем считать, что я удачно напялил на себя чужую шкуру" — заключил для себя он, не желая соглашаться с наличием каких-либо внутренних связей между собой, человеком гражданского общества третьего тысячелетия и здешним режимом.

Бежица встретила их густой волной медового запаха жасмина, кусты которого, густо усыпанные белыми благоухающими цветами, повсюду росли в палисадниках, наряду с розовым шиповником и уже отцветшей сиренью. В глаза бросались крупные розовые шапки пионов и алые солнца георгинов. Жизнь бушевала здесь, и, казалось, среди этого моря цветов, которое представлял собой город, скорее похожий на очень большое село, просто невозможно быть несчастным.

Улица, которую он помнил, как Ульянова, уже оказалась не с булыжной мостовой, а покрыта асфальтом — это сразу почувствовалось по ходу экипажа. Когда авто проезжало вдоль Старого Базара, Виктор узнал некоторые знакомые двухэтажные дореволюционные здания, в первую очередь, баню, старые цеха и конторы БМЗ, особнячки и губонинские казармы; новые же постройки отличались от известных ему довоенных строгим конструктивистским видом и серым цветом. То, что в его бытность именовалось улицей Куйбышева, здесь было наскоро застроено двухэтажными каркасными бревенчатыми домиками, обложенными снаружи серым силикатным кирпичом. Судя по всему, места для застройки хватало, а застройщики стремились к всемерной экономии. Изредка из этого ряда выбивались новые трех-четырехэтажные дома, возвышаясь мини-небоскребами над окрестным пейзажем. По центру же бывшей (будущей? не будущей здесь?) Куйбышева тянулась железнодорожная ветка в сторону Стальзавода. Развешанных флагов со свастикой Виктор не приметил нигде, и это его успокоило.

Они свернули на Комсомольскую, тоже уже асфальтированную; точнее, на то, что до Комсомольской было Елецкой, впрочем, если верить штабс-капитану, здесь это уже стало бывшей Елецкой. Сторона Комсомольской, напротив городского сада, по-видимому, была комплексно застроена в конце 20х — начале 30-х. Вплоть до доходного дома со скругленными углами по этой стороне одной стеной протянулись четырехэтажные здания. Одни из них были из силикатного кирпича с плоскими фасадами, прерывавшимися широко расставленными выступами длинных открытых балконов-лоджий, за которыми стена несколько углублялась нишей внутрь; углы также слегка оживляли открытые с двух сторон глубокие лоджии. Больше всего эти дома напоминали Виктору те из довоенных, что сохранились на выходящих на Комсомольскую боковых улицах, только были без зигзагов. Были они почему-то серо-черные, как когда-то корпус БТИ на площади Ленина. Другие, по виду немного поновее, напоминали своей архитектурой Дом Стахановцев, что на Куйбышева; архитекторы постарались на скорую руку внести в суровый шинельный облик проекта двадцатых черты классического дворца. Стены были украшены по вертикали простенькими крпичными пилястрами, а по горизонтали — разделены карнизами на неравные части, как если бы дом был первоначально ниже, а потом достроен; первые этажи были отделаны штукатуркой с имитацией руста. "Постконструктивизм" — подумал Виктор.

На первом этаже одного из таких домов, как раз напротив Приюта (в 60-70-е н.р.[1] — музыкальная школа) и располагалась редакция. Еще подъезжая к ней, Виктор издали заметил, что за музыкальной школой, прямо на месте Дворца Культуры БМЗ, стоит высоченное здание собора, причем новое.

— Ну, вот и приехали. Если случится чего — заходите…

— Спасибо. А вы сейчас в Брянск?

— Нет, здание управления тут недалеко. Губцентр-то сейчас не Брянск, а Бежица. Счастливо устроиться!

Как только Виктор отошел от неожиданного известия, что именно Бежица вдруг стала центром губернии, он вошел в редакцию газеты, которая, между прочим, называлась "Губернский голос". В коридоре, по верху стен которого тянулись ряды проводов на фарфоровых роликах, было несколько душновато, пахло откуда-то масляной краской, а на одной из стен он увидел большой комикс в лубочном стиле под названием "Каторга — путь к светлой жизни". Комикс был про некоего Фрола, который воровал чемоданы на вокзале, попал на каторгу, там научился ремеслу и слушал наставления священника, а после освобождения пошел работать на фабрику и стал типа крутым меном, а его бывшие дружки, не бросив воровское ремесло, спились, бомжуют и ему завидуют. "Социальная реклама" — заключил Виктор, и поискал дверь приемной. Она была открыта для создания сквозняка, и через нее Виктор увидел из коридора хозяина кабинета.

1

Н.р. — Нашей реальности.