Страница 21 из 24
-- Так что, дорогой мой друг Филоктет, хоть раз придется тебе подумать не только о себе и даже в первую очередь не о себе. Мне такая задача нравится! — неожиданно добавил он.
В эту ночь Суворов не пошел к призывно смотревшей на него Анне, заявив:
-- Я разорился на сына своего секретаря, а уж на своего сына мне придется разориться посильнее.
Он подошел к Лаиде, по-отечески поцеловал ее и сказал:
-- Родиться бы тебе в античности и мужчиной! Был бы выдающийся стратег, демагог и бабник!
Герцог задержался еще, но меня уже увлекли другие события.
***
На следующий день после симпозиума Суворов собрал университет и зачитал им письмо государыни и императора, в котором выражалось намерение сделать Кенигсбергский университет одним из лучших в мире и в связи с этим губернатору давались все полномочия для реорганизации университета, а все профессора, доценты и адъюнкты должны были подать в отставку, чтобы обеспечить ему свободу рук. Суворов заодно заявил, что он уже купил для казны четыре дома рядом с университетом, чтобы на их месте построить еще одно здание университета для вновь открываемых факультетов и дом для ведущих профессоров, которым разослала приглашения Петербургская академия наук.
После этих слов ученое собрание несколько успокоилось. Действительно, в таких случаях коллективная отставка с последующим приемом почти всех на те же должности была освящена вековыми обычаями. Но каждый в глубине души побаивался, а вдруг его-то не возьмут? Совершенно спокойны были лишь Кант, Ламберт и Вольф, полностью уверенные в своих заслугах.
Через четыре дня, когда все заявления об отставке были собраны, Суворов пригласил меня для разговора один на один.
-- Антон, я получил рескрипт государыни и императора об организации Сибирской Академии в городе Иркутске и о том, что Кенигсбергскому университету предоставлено почетное право стать основателем данной академии и Сибирского университета. Но меня просили проявить мягкость по мере возможности и даже до некоторой невозможности. Нам нужно обсудить, как действовать.
И тут меня озарило. Вот сейчас есть возможность решить задачу! Но я так и не понял: это просвещение Сибири или спасение труда Шлюка? Собираясь с мыслями, я спросил:
-- Василий Иванович, а как Ваши собственные дела? Вы раздумали уходить в отставку?
-- Нет, я уже подал прошение об отставке. Но меня попросили задержаться еще на год для решения вопроса об университете и для того, чтобы в порядке передать дела преемнику, которого еще не нашли. Все боятся, как бы следующий губернатор не напортил того, что уже сделано. А тебе я советую следующее, уже не как начальник, а как друг. Перепиши свое имение на сына, и езжай ко мне в имение на правах моего гостя и личного секретаря. Я дам тебе отставку и испрошу орден, да и в завещании тебя не забуду. Мне много еще чего нужно будет написать, а я не знаю, сколько мне Господь еще отпустил времени.
Я остолбенел. Я действительно был в некотором смущении, не зная, что же я буду делать после смены начальника. А теперь все решалось.
-- Василий Иванович! Я очень благодарен! Действительно, это решает все мои проблемы.
Я улыбнулся и добавил:
-- Правда, кроме одной. Я тут накопил грехов на душе за жизнь свою, и надо бы их отмолить перед смертью.
-- Ну, я всю твою жизнь не знаю, но я почему-то уверен, что ты никого не убивал, не разорял, не оклеветал, девственниц не развращал. А грехи твои настолько естественны, что их любой поп тебе отпустит.
И генерал довольно расхохотался.
-- Василий Иванович, вот в том-то и беда, что не верю я в отпущение грехов от попа. Я сам грешил, сам и должен просить прощения у Бога.
Генерал посуровел.
-- А вот это страшнейший грех! Какая гордыня! Я, дескать, подсуден лишь Богу, а в церковь не верю.
-- Почему же не верю? Я в церковь хожу, и молюсь по православному канону.
-- Нет, не веришь! Христос ведь ради того к нам сходил, чтобы нам, грешным, помочь, и оставил Святую Церковь после себя. Ты в гордыне своей полагаешься лишь на свои силы. А Дьявол все равно сильнее тебя, и ты сам себя лишь загубишь.
Я смутился, и у меня неожиданно вырвалось:
-- Грешен, батюшка!
Суворов подобрел и улыбнулся:
-- Ну, знаю я хорошего батюшку, отвезу тебя на месяц к нему на покаяние, он тебя на путь истинный наставит. Он строг, но умен и добр.
-- Спасибо, Василий Иванович!
-- А теперь вернемся к делам. Я тебя, грешник, знаю! — по-доброму ругнулся Суворов.-- Ты ведь время тянул, чтобы обдумать решение.
Меня громом поразило слово . Вот он, решающий момент! И вдруг я уверенно сказал.
-- Есть решение, но я должен еще кое-что рассказать.
И я рассказал о выступлении Канта. Я попросил как личное одолжение в ходе решения проблемы направить Канта в Мемель (я злорадно подумал, что он никогда не выезжал никуда, а тут будет ему месть!)
Суворов расхохотался и неожиданно для меня сказал слова из сна:
-- Правду паписты говорят: черт лжет, даже говоря правду! А я добавлю: как это доказал честнейший профессор.
Мы обсудили детали, и разошлись довольные.
***
Вся академическая составляющая университета собралась на новое собрание. Как и всегда на таких собраниях, Суворов говорил на чистой классической латыни. Суворов поблагодарил всех за покорность указу монархов и объявил, что он всех назначает исполняющими те же должности с тем же жалованьем и привилегиями, кроме права избирать новых членов и по своей воле уходить в отставку. Все поуспокоились.
Суворов достал еще одну бумагу.
-- А теперь я зачитаю именной указ о создании в городе Иркутске Сибирской Академии наук как отдела Петербургской императорской академии.
Собрание сначала недоумевало, какое это имеет отношение к Кенигсбергскому университету, затем в середине длиннющего указа вроде бы сообразили, что от них потребуют посылки нескольких ученых в Сибирь, но условия для сибирских академиков были оговорены в указе действительно царские, и молодые магистры уже начали шушукаться, а не поехать ли туда?
Но последняя фраза указа всех громом поразила:
-- Почетное право основать Сибирскую академию и университет при ней даруется нашему возлюбленному Кенигсбергскому университету, и генерал-аншеф генерал-губернатор Суворов имеет для этого приказать всем выбранным им ученым мужам направиться в Иркутск для почетного и славного дела распространения просвещения и изучения необъятного края. Охотники тоже приветствуются.
Все были громом поражены. Итак, каждого из них губернатор теперь может послать в сибирскую глушь! Лишь несколько молодых адъюнктов закричали:
-- Слава императору и государыне-матери! Запишите нас в охотники!
-- С превеликим удовольствием, только проверю вашу квалификацию и репутацию,~-- ответил губернатор.-- Нам в Сибири плохие ученые не нужны.
И секретарь стал записывать охотников.
-- А теперь я перейду к самому главному. Тут пару месяцев назад вы под видом ученого собрания лаяли русскую культуру, русскую речь и русское правительство, а потом еще выпустили пасквиль на российское правление и на тех, кто сотрудничает с русскими. Вы все время строите заговоры, дабы вернуть Пруссию Фридриху, коий от нее полностью и навсегда отказался и лишь вас дурачит. Чтобы вырвать заразу с корнем, я объявляю всем вам, дабы вы в течение месяца готовились к переезду в Сибирь. Студентов через месяц распустим на годичные каникулы, а профессоров новых наберем. Ну, за этот месяц я кое-кому из вас велю остаться.
Собрание как громом поразило. Все представили себя сибирскими академиками, заседающими на сибирском морозе в собольих шубах вокруг русского самовара в окружении медведей и волков. Пара профессоров даже в обморок упала.
На следующий день, как и ожидал губернатор, на прием к нему попросился ректор университета. Суворов его не принял. Затем были суббота и воскресенье. В понедельник в шесть часов утра ректор вновь сидел в приемной. Опять его не приняли. Приняли его лишь в среду.