Страница 15 из 24
-- Такие женщины, как ты, Лаида, прекрасны, соблазнительны и очень опасны. Я удивляюсь, как с тобою совладал Аристофан. А я уж не буду рисковать. Но ты так разгорячила меня, что я отведу душу с твоей рабыней, если ты и она не возражаете.
Анне даже в голову не пришло бы возражать, а Лаиде осталось лишь согласиться. Егор-Алкивиад подошел было к Лаиде, но затем передумал и сказал:
-- Вот колечко и бриллиантовая подвеска от меня в благодарность за зрелище. Но Конон слишком мудр, и я тоже поопасаюсь слишком тесного общения с тобой.
А мне он крепко пожал руку, а на следующий день публично расхвалил меня так, что я весь раскраснелся: как я сумел из заурядной фрау сделать первоклассную античную гетеру.
Другие знатные гости также преподнесли Гретхен и Анне подарки, и даже губернатор поднес какие-то мелкие безделушки, явно трофейные либо конфискованные у контрабандистов.
Когда я выходил, а Анна собиралась удалиться в спальню к генералу, я услышал, как Гретхен тихо сказала ей: .
После третьего симпозиума симпозиумы стали повторяться регулярно. Знатные люди рассматривали их как достопримечательность Кенигсберга, а гетеру Лаиду — как его украшение. После ночей с любовниками она вновь возвращалась ко мне, но некоторое время не для соития. Наоборот, выждав несколько дней, она взяла с меня клятву полгода не иметь дело с женщинами вне дома и стала подкладывать мне раз в две ночи Анну. Я понял, что она очень хочет, чтобы Анна забеременела, и сопоставил это со словами Суворова в момент распеканции. Вот ведь тонкая штучка и хитрая бестия! Своего незаконного ребенка Суворов бы ни за что не узаконил, тем более, сыновья у него уже прекрасные, и откупился бы какой-то мелочью. А тут формально будет мой ребенок, но Суворов может втайне считать его своим, и вот его он и узаконит с удовольствием, и подарит ему гораздо больше!
Один из симпозиумов привел к неожиданному результату. Ротмистр фон Шорен, богатый помещик, активно ухлестывал за гетерой, и она согласилась провести с ним ночь, но в начале ночи прямо нагой сбежала ко мне в комнату, поскольку он попытался ее грубо насиловать, а не улещивать. Фон Шорен стал ломиться в дверь, я урезонил его, что так дворянин не делает, и мы договорились о дуэли. Гретхен хотела помчаться к губернатору, чтобы тот остановил дуэль, но я чувствовал, что дело будет не так опасно (все-таки уже XVIII век, и дуэли перестали быть столь кровавыми, как раньше). Провели формальные переговоры, за время которых фон Шорен, с одной стороны, поостыл, а с другой, без памяти втюрился, поскольку не ожидал встретить сопротивления.
Переговоры шли три дня, и на четвертый день я, поручик Сенжинский (мой секундант), вахмистр фон Цустер (секундант фон Шорена) и мой противник встретились рано утром на лесной полянке. Договорились стреляться в тридцати шагах, и в случае безрезультатности обмена выстрелами любой из дуэлянтов имел право потребовать повторения боя. Было прохладно, но мне захотелось снять камзол: в нем было как-то неудобно. Я снял его и повесил на дерево чуть в стороне. Фон Шорен, не желая, чтобы у него было хоть какое-то формальное преимущество, тоже повесил свой камзол на дерево. Мы разошлись на шестьдесят шагов и начали сходиться. Я уже видел, что дело идет к вежливому обмену выстрелами, и выстрелил первым чуть в сторону, туда, где висел камзол противника. Раздался звон. Фон Шорен вздрогнул и потребовал прервать дуэль и проверить, что же случилось. Оказалось что я попал в его золотую табакерку.
-- Чем перед Вами провинился мой камзол? — Раздраженно спросил фон Шорен.
Я решил чуть-чуть приврать. Стрелял я плохо, и попасть в камзол помогло некоторое везение, а уж табакерка была подарком судьбы.
-- Я не хотел бы, чтобы кто-то сказал, что я стрелял в Вас и промазал на милю, вот я и захотел прострелить камзол, дабы меня не упрекали в том, что я — законченный штафирка, хотя я такой и есть. А табакерка — это просто подарок судьбы нам обоим. Вы теперь сможете показывать простреленный камзол и табакерку и рассказывать всем, какая жестокая была дуэль, и вас спасла лишь табакерка.
Фон Шорен и секунданты расхохотались. После того, как фон Шорен успокоился, он насупил брови и строго потребовал меня к барьеру. Я вышел. Сердце учащенно билось, поскольку я теперь боялся, что он захочет показать свою меткость и по ошибке промажет в меня. Фон Шорен тщательно прицелился и тоже прострелил мой камзол.
-- Посмотрите-ка на камзол.
Я увидел, что пуля попала в пуговицу, и пуговица начисто расплющена. Ведь пуговицы тогда были металлическими и массивными.
-- Теперь Вы тоже сможете рассказывать, что я попал вам в сердце, но вас спасла пуговица.
Я внутренне содрогнулся. Фон Шорен, оказывается, был очень метким стрелком. Он вполне мог бы покалечить меня, не убивая, но предпочел моральный реванш.
Секунданты, корчась от смеха, посовещались и объявили свое решение, что дуэль считается результативной, поскольку дуэлянтам нанесен равный ущерб, и что все мы должны дать слово чести не отрицать никогда, что камзолы во время дуэли были на нас, и не проговариваться о том, где они висели, когда в них стреляли.
Таим образом, все было улажено. Мы искренне обнялись. Фон Шорен попросил меня передать его извинения Лаиде и попросить у нее разрешения прийти еще раз на симпозиум. Я обещал. Она со второго раза разрешила ему прийти еще разок, но не больше. Он пришел, задарил ее, но она осталась непреклонной, хотя и простила его. На второй раз она ему улыбнулась, но выбрала не его. На третий раз он добился своего и был на седьмом небе от счастья, но тут ему пришло давно просимое им назначение комендантом крепости на воинственную юго-восточную границу (он так мечтал о подвигах и о военной карьере!)
Фон Шорен придумал, как ему казалось, гениальный план. Отказываться от назначения, давно просимого, было позорно, отказываться от Гретхен не хотелось. Он подарил ей одно из своих имений (правда, самое маленькое, с десятью душами крестьян), а крестьян отписал на меня, поскольку она не была дворянкой и не имела права владеть крепостными. А с нее он взял расписку, что она ни за кого замуж не выйдет до его возвращения или смерти, или же до того, как он сам освободит ее от этого слова. В случае нарушения слова имение возвращалось фон Шорену.
Суворов заходил еще пару раз, и каждый раз удалялся с Анной. Я в первую же нашу ночь начал разогревать Анну, и Суворов отметил, что она стала намного страстнее. Но на третий раз уже было известно, что Анна беременна, и, как только она призналась в беременности, Гретхен перестала ее мне подкладывать, и сама возобновила свои ночи со мной.
Так что мое неофициальное положение стало весьма выгодным: официальный любовник популярной гетеры. У меня теперь появились отличные вещи и лучшая парфюмерия, за обедом подавались французские и итальянские вина, о водке и пиве я и думать позабыл бы, если бы не пирушки с сослуживцами, с ратманами и с профессорами.
Я сочинил оды императрице-матери в честь вольности дворянства, ее сыну Павлу I в честь его восшествия на престол под сенью любящей и мудрой матери и графу Орлову, любовнику Екатерины. Последняя была самой бесстыдной и фальшивой. Я воспевал его мужество и полководческий талант, хотя тот сидел в Питере возле своей всемогущей любовницы.
Вскоре стало ясно, что трон будет передан Павлу после его совершеннолетия. Петр Федорович скончался в Дании, как официально объявили, от белой горячки. Пил он, конечно, безбожно, так что это могло быть правдой. Екатерина имела глупость выйти замуж за Орлова, который получил титул светлейшего князя. Тем самым она полностью закрыла себе возможность самой взойти на престол, оттеснив сына. Она, конечно же, оставалась регентшей, и в этом качестве ее все признавали, но императрицей без приложения княгиня Орлова быть уже не могла.
Оду на этот случай я стал писать с большим прилежанием и вдохновением. Но сразу же возникла достаточно трудная задача, от решения которой, как я понимал, полностью зависит успех оды. Коронованную особу полагалось сравнивать с божеством. Но с кем сравнить Екатерину? Венера, Церера, Афина, Деметра, Гера, Юнона, Цирцея… (ох, еще и это слово вылезло!) Любое решение могло быть растолковано в неподходящую сторону и, безусловно, было тривиальным и односторонним. И тут пришла идея: Валгалла! Воспользоваться северной мифологией, где Фрейя соединяет в себе черты Венеры, Деметры и Афины! И все лыко стало ложиться в строку. Подобрать персонажа для Муженька уже не составляло труда: могучий пьяница Тор. Сын — Бальдр. Пошло!