Страница 47 из 47
— Ты ведь никого не ждёшь, правильно? Вот я жду, а ты нет!
На её лице не было обычной улыбки, когда начинают говорить с незнакомыми. И не было особой строгости. Только спокойное внимание человека, всегда находящегося на работе.
— Ступай домой, ты поняла меня? Здесь тебе нечего сидеть.
— Вы из детской комнаты милиции? — спросила Стелла, она вспомнила давний Машин рассказ.
— Да, из детской.
— А у меня что — такой вид?
Женщина-милиционер покачала головой и наконец усмехнулась:
— Теперь по виду вас никого не узнаешь! Вот ты, например, трудный подросток или нет — как считаешь?
— Я трудный, — Стелла нахмурила лоб.
— Правильно ты ответила! Потому что лёгких-то подростков нет… И никогда не было!
Женщина-милиционер поднялась, протянула руку:
— Будь!
Стелла вышла на Комсомольскую площадь. За высотной гостиницей «Ленинградская» ещё оставался виден закат. Неопределённость ушла с неба. Прояснялось… Такие закаты бывают перед наступлением холодов.
И Стелла невольно остановилась перед этим закатом — как перед своим будущим… Подняла воротник…
Потом пошла вдоль Ленинградского вокзала, вдоль складов Октябрьской железной дороги, вдоль каких-то таможен неведомых — прямо к высотной гостинице, к закату.
Она думала о Хаджи-Мурате. Как его корень спит под землёю, и под слоем опавших берёзовых листьев, и под слоем тёплого снега, когда выпадет снег. А придёт весна, и корень выпустит нового Хаджи-Мурата, такого же колючего, с такими же строгими синеватыми цветами, которые больше всего на свете любят шмели.
Вот если бы люди так умели: срезать прошлую жизнь, прождать до весны и вырасти снова. Но люди этого не умеют. Они чем-то похожи, может быть, на деревья. А если дерево срубят, его больше нет. Но если его не рубят, оно растёт! Оно долго растёт — даже и со шрамами, с рубцами… Это ничего!
Однажды прошлой весной Стелла и Ваня шли в школу. Но шли почему-то раньше, чем нужно. И в сквере (где так «скверно» учить уроки) младший брат показал Стелле деревья. Их стояло два и ещё третье в стороне.
Это были очень старые и могучие деревья. Раны свои и дупла они получили, быть может, ещё до нашествия Наполеона. Наверное, как раз на таких деревьях держится московское небо. Не на домах, которые вдруг выползают среди старых кварталов и торчат несуразно и слишком заметно. Нет, не на них держится московское небо. А вот на таких именно деревьях. Потому что нам это только кажется, что деревья лишь одними корнями врастают в землю. На самом деле они ветвями так же крепко вросли в небо. И стоят, словно колонны, разветвлённые с двух концов, — держат землю и небо.
Ну, а если говорить совсем серьёзно, то деревья только помогают держать небо и землю. На самом деле их держат люди. И не говорите, что это непосильный груз. Посильный, должен быть посильным. Другого неба нам всё равно никто не даст.
О непосильности, кстати, больше всего говорят те, кто лишь гуляет под нашими небесами.
И Стелла Романова, которая не убежала никуда, никому не пожаловалась, а медленно шла домой — она была не из тех, кто «лишь гуляет», нет!
Вот уже эскалатор понёс, потянул её вниз. И минут через двадцать пять она будет дома.
На том и конец истории…
Собственно, не конец вовсе. Просто мы перестаём следить за Стеллой. А можно было бы с завтрашнего утра следить снова… В истории этой всё как в жизни. А в жизни конец — это когда наступает смерть.
Когда же смерти нет, жизнь обязана продолжаться.