Страница 15 из 16
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
В жирных темных полях сытно шумели гаоляны.
Медный китайский дракон желтыми звенящими кольцами бьется в лесу. А в кольцах перекатываются, звенят, грохочут квадратные серые коробки…
На желтой чешуе дракона — дым, пепел, искры…
Сталь по стали звенит, кует!..
Дым. Искры. Гаоляны. Тучные поля.
Может быть дракон китайский из сопок, может быть леса… Желтые листья, желтое небо, желтая насыпь.
Гаоляны!..
У дверцы купэ лысолицый старикашка, примеряя широчайшие синие галифе прапорщика Обаба, мальчишески задорным голосом кричал:
— Вот халипа!.. Чиста юбка, а коленко-то голым голо: огурец!..
Пепел на столике. В окна врывается дым.
Окна настежь. Двери настежь. Сундуки настежь.
Китайский чугунный божок на полу, заплеван, ухмыляется жалобно. Смешной чудачок…
За насыпью — другой бог ползет из сопок, желтый, литыми кольцами звенит…
Жирные гаоляны, черные!
Взгляд жирный у человека, сытый и довольный.
— О-хо-хо!..
— Конец чертям!..
— Бу-де-е!..
На паровозе уцепились мужики, ерзают по стали горячими хмельными телами.
Один в красной рубахе кулаком грозит:
— Мы тебе покажем!
Кому, кто?
Неизвестно!
А грозить всегда надо!
Красная рубаха, как красный бант на серой шинели.
Бант!
— О-о-о-о!..
— Тяни, Гаврила-а!..
— А-а-а!..
Бант.
Бронепоезд «Полярный» за № 14.69 под красным флагом.
Бант!..
На рыжем драконе из сопок — на рыжем — бант!..
Здесь было колесо — через минуту за две версты. Молчат рельсы не гудят, напуганы…
Ага?..
Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках, с бебутом.
— Дыня на Иртыше плохо родится… больше подсолнух и арбуз. А народ ни злой, ни ласковой… Не знаю — какой народ.
— Про народ кто знат?
— Сам бог рукой махнул…
— О-о!..
— Ну вас, грит, к едреной матери!..
— О-о!..
Литографированный Колчак в клозете на полу. Приказы на полу, газеты на полу…
Люди пола не замечают, ходят — не чувствуют…
— А-а-а!..
«Полярный» под красным флагом…
Ага?
Огромный, важный — по ветру плывет поезд — лоскут красной материи. Кровяной, живой, орущий:
— О-о-о!..
У Пеклеванова очки на нос пытаются прыгнуть, не удается; сам куда-то пытается прыгнуть и телом и словами:
— В Америке — со дня на день!
Орет Знобов:
— Знаю… Сам с американским буржуем пропаганду вел!..
— Изучили!..
— В Англии, товарищи!..
Вставай проклятьем заклейменай…
— О-о-о!!.
Очки на нос вспрыгнули. Увидели глаза: дым, табак, пулеметы на полу, винтовки, патроны, как зерна, мужицкий волос, глаза жирные, хмельные.
— Ревком, товарищи, имея задачей!..
— Знаем!..
— Буде… Сам орать хочу!..
Салавей, салавей, пташечка,
Канареючка-а!..
На кровати — Вершинин: дышет глубоко и мерно, лишь внутри горит — от дыханья его тяжело в купэ. Хоть двери и настежь. Земляной воздух, тяжелый, мужицкий.
Рядом — баба. Откуда пришла — поддалась грудями вперед вся трепыхает.
Орет Знобов:
— Нашла? Он парень добрай!..
За дверцами кто-то плачет пьяно:
— Ваську-то… сволочи, Ваську — убили… Я им за Ваську пятерям брюхо вспорю — за Ваську и за китайца… Сволочи…
— Ну их к… Собаки…
— Я их… за Ваську-то!..
II
Ночью опять пришла жена, задышала-запыхалась, замерла. Видно было при месяце ее белые зубы — холодные и охлаждающие тело и то же тело, как зубы, но теплое и вздрагивающее.
Говорила слова прежние, детские и было в ней детское, а в руках сила не своя, чужая — земляная.
И в ногах — тоже…
— А-та-та-та!.. — Ах!.. — Ах!..
Это бронепоезд — к городу, к морю.
Люди тоже идут -
Может быть туда же, может быть еще дальше…
Им надо итти дальше, на то они и люди…
— Я говорю, я:
Зверем мы рождаемся ночью, зверем!!
Знаю — и радуюсь… Верю…
Пахнет земля — из-за стали слышно, хоть и двери настежь, души настежь. Пахнет она травами осенними, тонко, радостно и благословляюще.
Леса нежные, ночные идут к человеку, дрожат и радуются — он господин.
Знаю!
Верю!
Человек дрожит — он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его небо и его земля и он — небо и земля.
Тьма густая и синяя, душа густая и синяя, земля радостная и опьяненная.
Хорошо, хорошо — всем верить, все знать и любить. Все так надо и так будет — всегда и в каждом сердце!
— О-о-о!
— Сенька, Степка!.. Кикимора-а!..
— Ну-у!..
Рев жирный у этих людей — они в стальных одеждах; радуются им, что ли, гнутся стальные листья; содрогается огромный паровоз и тьма масляным гулом расползается:
— У-о-у-а… у-у-у!..
Бронепоезд «Полярный»…
Вся линия знает, город знает, вся Россия… На Байкале, небойсь, и на Оби…
Ага!..
Станция.
Японский офицер вышел из тьмы и ровной, чужой походкой подошел к бронепоезду. Чувствовалась за ним чужая, спрятавшаяся в темноте сила и потому должно быть было весело, холодновато и страшновато.
Навстречу пошел Знобов. Сначала была толпа Знобовых — лохматых, густо-волосых, а потом отделился один.
Быстро и ловко протянул офицер руку и сказал по-русски, нарочно коверкая слова:
— Мий — нитралитеты!..
И, повышая голос, заговорил звонко и повелительно по-японски. Было у него в голосе презрение и какая-то непонятная скука. И сказал Знобов:
— Нитралитет — эта ладно, а только много вас?..
— Двасать тысись… — сказал японец и, повернувшись по-военному, какой-то ненужный и опять весь чужой, ушел.
Постоял Знобов, тоже повернулся и сказал про себя шопотом:
— А нас — мильен, сволочь ты!..
А партизанам объяснил:
— Трусют. Нитралитет, грит, и желам на острова ехать — рис разводить… Нам чорт с тобой — поезжай.
И в ладонь свою зло плюнул:
— Еще руку трясет, стерва!..
— Одно — вешать их! — решили партизаны.
Плачущего с девичьим розовым личиком вели офицера. Плакал он тоже по-девичьи глазами и губами.
Хромой, с пустым грязным мешком, перекинутым через руку, мужик подошел к офицеру и свободной рукой ударил его в переносицу.
— Не пой!..
Тогда конвойный, точно вспомнив что-то, размахнулся и подскочив, как на ученьи, всадил штык офицеру между лопаток.
Станция.
Желтый фонарь, желтые лица и черная земля.
Ночь.
Ночь.
На койке в купэ женщина. Подле черные одежды.
Поднялся Вершинин и пошел в канцелярию.
Толстому писарю объяснил:
— Запиши…
Был пьян писарь и не понял:
— Чего?
Да и сам Вершинин не знал, что нужно записать. Постоял, подумал. Нужно что-то сделать, кому-то, как-то…
— Запиши…
И пьяный писарь толстым, как он сам, почерком, написал:
— Приказ. По постановлению…
— Не надо, — сказал Вершинин. — Не надо, парень.
Согласился писарь и уснул, положив толстую голову на тоненький столик.
Тщедушный солдатик в голубых обмотках рассказывал:
— Земли я прошел много и народу всякого видел много…
У Знобова золотые усы и глаза золотые — жадные и ласковые. Говорят:
— Откуда ты?
Повел веселый рассказ солдатик и не верили ему и он сам не верил. Но было всем хорошо.
Пулеметные ленты на полу. Патроны как зерна, и на пулеметах сушатся партизанские штаны. На дулах засохшая кровь, похожая на истлевший бордовый шелк.
— …А то раз по Туркестанским землям персидский шах путешествовал и встречатся ему английская королева…