Страница 12 из 12
Я повесил трубку. Мне доставила тайное удовольствие сама мысль о том, что я посеял сомнение в душе сержанта сыскной полиции Спарроу, и не столько в отношении марихуаны, сколько в отношении его представлений обо мне, бывшем управляющем банком. Впервые в жизни я открыл в себе анархическую жилку. Не было ли это следствием моей поездки в Брайтон или влияния тетушки (хотя я не из породы людей, легко поддающихся влиянию)? А может быть, виноваты были бактерии, гнездившиеся в крови у Пуллингов? Я чувствовал, как во мне оживает любовь к отцу. Он был терпеливым человеком и очень сонливым, но в его терпении было что-то непостижимое — это скорее была рассеянность, чем терпение, или даже равнодушие. Он всегда отсутствовал, мысленно где-то витал, даже когда бывал с нами. Я вспоминал непонятные мне упреки, которыми матушка постоянно осыпала отца. Сейчас мне казалось, что это лишний раз подтверждает рассказ тети Августы и что за вечными придирками скрывалась женская неудовлетворенность. Пленница собственного нереализованного честолюбия, мать так и не познала свободы. Свобода, размышлял я, всегда достояние удачливых людей, а отец мой очень преуспел в своей профессии. Если заказчику не нравился отцовский стиль или его расценки, он мог искать другого подрядчика. Отцу это было безразлично. Вполне возможно, что именно такая свобода в речи и поведении вызывает зависть неудачников, а вовсе не деньги и даже не власть.
Вот такие путаные и непривычные мысли проносились в моем мозгу, пока я ждал к обеду тетушку. Мы договорились о свидании, прежде чем расстаться на вокзале Виктория, еще в брайтонском поезде. Когда тетушка приехала, я сразу же рассказал ей о разговоре с сержантом Спарроу, однако она отнеслась к моему рассказу с удивившим меня равнодушием и только сказала, что Вордсворту следовало бы быть поосторожней. Я повел ее в сад и показал георгины.
— Я всегда предпочитала срезанные цветы, — сказала она, и я вдруг ясно представил себе, как незнакомые господа, французы или итальянцы, наперебой протягивают ей букеты роз или адиантума в тонкой прозрачной бумаге.
Я показал ей место, где собирался установить урну в память о матери.
— Бедная Анжелика, — сказала тетушка. — Она никогда не понимала мужчин.
Больше она ничего не добавила. И у меня осталось ощущение, будто она прочитала мои мысли и подвела итог.
Я набрал номер ресторана, и вскоре прибыл обед, в строгом соответствии с заказом; цыпленка требовалось поставить всего на несколько минут в духовку, пока мы ели копченую лососину. Так как я жил один, я постоянно пользовался заказами, если надо было угостить обедом клиента или раз в неделю принять матушку. Сейчас я уже несколько месяцев не обращался в «Петушок», поскольку клиентов больше не было, а матушка во время своей последней болезни так ослабела, что была не в состоянии ездить ко мне из Голдерс-Грин. Мы пили херес и ели копченую лососину. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить тетушку за щедрость, проявленную ею по отношению ко мне в Брайтоне, я купил бутылку бургундского «шамбертен» 1959 года. Это было любимое вино сэра Альфреда, оно прекрасно сочеталось с цыпленком по-королевски. Когда тепло приятно разлилось по телу, тетушка вернулась к нашему разговору о сержанте Спарроу.
— Он убежден, что Вордсворт виновен, — сказала она, — но равным образом это мог быть любой из нас. Не думаю, что сержант расист, но для него существуют классовые различия. Он наверняка знает, что курение марихуаны не ограничено классовым барьером, но тем не менее предпочитает думать иначе и свалить всю вину на Вордсворта.
— Однако мы с вами можем дать друг другу алиби, тогда как Вордсворт попросту сбежал.
— Но мы могли состоять в тайном сговоре, а Вордсворт имел право уехать в очередной отпуск. Нет-нет, все же мозг у полицейского устроен по шаблону. Я помню, как однажды, когда я была в Тунисе, там давала представление бродячая труппа. Они играли «Гамлета» на арабском языке. И кто-то позаботился, чтобы в Интермедии короля убили по-настоящему, вернее, не убили до конца, но покалечили — ему сильно повредили правое ухо, впустив туда расплавленный свинец. И кого, ты думаешь, первым делом заподозрила полиция? Вовсе не актера, который влил свинец, хотя он уж наверняка должен был знать, что ложка не пустая и горячая на ощупь. Нет, они отлично знали шекспировскую пьесу и поэтому арестовали дядю принца Гамлета.
— Сколько вы успели поездить за свою жизнь, тетя Августа, — сказал я.
— Но я еще не поставила точку. Будь у меня спутник, я хоть завтра отправилась бы снова, но, к сожалению, я уже не могу поднимать тяжелые чемоданы, а носильщиков сейчас явно не хватает, как ты, наверное, успел заметить на вокзале Виктория.
— Мы можем продолжить наши путешествия к морю, — сказал я. — Я помню, много лет назад мы ездили в Уэймут. Там на набережной стояла очень неплохая позеленевшая статуя Георга III.
— Я заказала два спальных места в Восточном экспрессе, ровно через неделю, включая сегодняшний день.
Я поглядел на тетушку в недоумении.
— Билеты куда? — спросил я.
— В Стамбул, разумеется.
— Но ведь это займет несколько дней…
— Ровно три ночи.
— Но если вам так уж нужно в Стамбул, разве не проще и дешевле лететь самолетом?
— Я летаю, только когда нет выбора, — сказала тетушка.
— Но это совершенно безопасно.
— Это вопрос вкуса, а не нервов. Я когда-то была близко знакома с Уилбуром Райтом [известный американский авиатор (1867-1912)]. Он даже несколько раз брал меня с собой в полеты, и я всегда чувствовала себя вполне надежно в его летательной машине. Но я не выношу, когда все время орет никому не нужный громкоговоритель. На вокзалах, слава богу, людей еще не сводят так с ума. Аэродром мне всегда напоминает большой туристский лагерь.
— Тетушка, если вы выбрали в компаньоны меня…
— Естественно, тебя, Генри.
— Я должен извиниться, тетя Августа, но пенсия управляющего банком не так велика.
— Я, разумеется, оплачиваю все расходы. Налей мне еще вина, Генри. Оно превосходно.
— По правде говоря, я не привык к заграничным путешествиям. Боюсь, вы скоро обнаружите…
— Со мной ты быстро привыкнешь. Все Пуллинги были великолепными путешественниками. Не исключено, что я заразилась этим вирусом от твоего отца.
— Только не от него… Он никогда не ездил дальше центра Лондона.
— Он путешествовал от одной женщины к другой всю свою сознательную жизнь. Это, в конце концов, то же самое. Новые ландшафты, новые обычаи. И каждый раз масса воспоминаний. Долгая жизнь вовсе не значит много лет жизни. Человек без воспоминаний может дожить до ста лет и считать, что жизнь прожита мгновенно. Твой отец как-то сказал мне: «Первую девушку, с которой я спал, звали Роза, и, что самое удивительное, она работала в цветочном магазине. Мне кажется, это было тысячу лет назад». Ну а возьми твоего дядюшку…
— Я не знал, что у меня был дядя.
— Он был на пятнадцать лет старше твоего отца. Он умер, когда ты был совсем мальчиком.
— Он тоже был великий путешественник?
— Любовь к путешествиям приняла у него довольно странную форму в конце жизни, — сказала тетушка.
Если б я мог точно передать все интонации ее голоса! Она любила говорить, любила рассказывать. Она строила фразу, как писатель, который пишет неторопливо и, зная заранее, каким будет следующее предложение, уверенно ведет к нему перо. Ей было не свойственно рвать фразу или прерывать повествование. В ее речи была какая-то классическая точность или, вернее сказать, старомодность. Ее эксцентричная речь, которая, нельзя не признать, нередко вызывала шок у собеседника, приобретала особый блеск, будучи вставленной в старинную оправу. И чем ближе я узнавал мою тетушку, тем чаще я думал, что она сделана из какого-то металла, не из яркой меди, а из благородной бронзы, отполированной до блеска, как колено бронзовой лошади в гостиной отеля «Пари» в Монте-Карло, — эту историю рассказала мне однажды тетушка, — которое ласково поглаживало не одно поколение игроков.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.