Плохая война

— Хм… Я думаю, что ничего сверхъестественного мы сделать не можем — невозмутимо продолжил старик — покушаем, помолимся, выставим часового и ляжем спать.

— О чем помолимся, герр хуренвайбель — не заботясь об этикете, вставил слово Эрик — о божьей каре на головы швейцарцев?

— Лучше помолись о крепком здравии того толстяка, об голову которого его милость баронет фон Нидерклаузиц сломал алебарду — невозмутимо ответил Йорг, — насколько мне удалось разобраться, в последнем бою мы отправили к Господу немалую часть их старших командиров, так что только он сможет удержать оставшуюся молодежь в состоянии не банды, а воинского подразделения, и только он сможет вести какие-то переговоры и давать гарантии от их имени.

— А Бурмайер?

— Чтобы справиться с тысячей швейцарцев, нужно триста рыцарей, а не один.

Марта не слушала речь хуренвайбеля, а задумчиво оглядывала присутствующих. Старик в своей пессимистичной манере попытался всех обнадежить, но мало кто ему поверил. Хотя он сам как железный, почти не меняется в лице и не устает, даже когда не спит третьи сутки. Чёрт его знает, что он там думает. Графиня держится с достоинством. Что ей остается, кроме как держаться с достоинством, она же дама, а не служанка какая-нибудь. Не удивительно будет, если она завтра погибнет с мечом в руках, окруженная трупами врагов. Служанка… Неудивительно, у девчонки слезы на глазах и дрожат руки.

Солдаты явно напуганы, все ждут и боятся смерти. Этот маленький Эрик очень похож на крысу — быстрый, вредный и опасный. И глаза бегают, точно какую-то пакость задумал. А Марио наоборот, улыбается. Он все время улыбается, сейчас ещё заиграет на дудочке и предложит станцевать какую-нибудь тарантеллу. Как тогда, целую вечность назад, давным-давно, а ведь прошло всего двое суток.

От воспоминаний по телу разлилось приятное тепло, Марта повернула голову в сторону Макса. Его милость баронет фон Нидерклаузиц очень устал, но вовсе не упал духом. Мокрый от пота дублет, пришнурованный к коротким штанам, сброшен с плеч и держится только на поясе. Широкий ворот почти высохшей рубашки открывает атлетические плечи. Левый рукав рубашки ещё не высох и подчеркивает контуры руки. Вспомнив, какими нежными были эти руки два дня назад, Марта покраснела, но, вспомнив, чем занимались эти же руки последние два дня, вздрогнула и взглянула Максу в глаза. Весь вид юноши, выражение лица, глаза, показывал не просто отсутствие какого бы то ни было страха, а презрение к смерти и безумную, немыслимую веру в свою исключительную удачу. Если бы старик предложил ему вместо того, чтобы встретить смерть завтра утром, этой же ночью спуститься на самое дно ада, надавать пинков чертям и дернуть за нос самого сатану, молодой рыцарь согласился бы, и глазом не моргнув.

Марта вдруг поняла, что за таким мужчиной она не побоялась бы пойти даже в ад. Интересно, а другие женщины разве не чувствуют того же самого? Куда смотрит Гертруда? Надо же, она все время смотрит только на старика. А он? А он, как всегда, смотрит вроде бы в пространство перед собой, но повернулся к ней, и носки ботинок направлены на нее. Неужели они любовники? Так, а графиня де Круа? Как это можно было не заметить раньше, она же смотрит на Максимилиана. И взгляд у нее не горячий и заинтересованный, а холодный и оценивающий. И такая же задумчивая улыбка, как у Макса. Инстинктивно Марта оглянулась в поисках зеркала, обнаружила его в двух шагах от себя, посмотрела и ужаснулась. Ладно, что мужская одежда, это ещё ничего (очень даже ничего), но грязная мужская одежда — это уже слишком. Да ещё и лицо все серое, и волосы непонятно на что похожи.

Йорг сказал последнее слово, и в наступившей паузе раздался голос Марты.

— Ну что же, тогда мы пойдем умоемся и принесем что-нибудь на ужин. Карло, Марио, поможете?

С Мартой вниз отправились итальянцы и оба новобранца, которым родители, благословляя непутевых сыновей на военную службу, дали напутствие держаться поближе к кухне и подальше от боевых действий.

Оказалось, что Марта умеет готовить, а Марио разделывает мясо не хуже мясника. Да и с продуктами проблем не было — покойный фон Хансберг, планируя удерживать резиденцию де Круа несколько дней, потребовал от бургомистра предоставить соответствующий запас провизии, каковой и был незамедлительно предоставлен. Экономить еду никто не собирался, единодушно решили выбрать самое лучшее из того, что есть, потому что вполне могло оказаться, что эта трапеза станет для всех последней. Экономить дрова было бы просто смешно. Растопили все, что можно было растопить, чтобы готовить одновременно десяток блюд. Марта от жары скинула с плеч дублет и осталась в одной полупрозрачной нижней рубашке, отчего кто-то засмотрелся и насыпал в фарш слишком много соли, а кто-то порезал палец.

Основным блюдом должен был стать освежеванный только сегодня утром поросенок. Поросенок медленно крутился на вертеле, пока кухонная команда занималась птичками. Гусь со свиной шейкой и жареным угрем собирался поспорить с курицами, фаршированными виноградом и орехами. К птичкам полагались яйца, фаршированные грибами, и горячий перцовый соус. Заодно подготовили фарш для поросенка, в который мелко порубили две дюжины вареных яиц, вареные и очищенные каштаны, зрелый сыр и мясо заднего свиного окорока, а также от души добавили шафрана и порошка имбиря. Готового поросенка наполнили фаршем и зашили большой иглой.

Кроме мяса гарнизон башни мог откушать рис с молоком и шафраном, слоеные пирожные с миндальным кремом, паштет из речных рыб и печеные смоквы.

Не пожалели и дорогих пряностей. Перец, мускатный орех, гвоздика, имбирь, корица в более, чем достаточном количестве отправлялись в почти готовые блюда. На глинтвейн пошло лучшее вино, которое нашлось в погребе.

Наверху Эрик и другие солдаты прибрались в зале, натаскали ещё дров и растопили камин так, что стало тепло, завесили выбитые окна снятыми со стен гобеленами, расставили мебель, устроив два больших накрытых стола с сиденьями вокруг — для знати и для простолюдинов. Эрик долго не мог собраться приступить к тому, что он давно хотел сделать, но по мере того, как все чаще ему приходилось встречать вопросительные взгляды товарищей, он решился. Как только последний стул встал на свое место, Эрик захлопнул ведущую на первый этаж тяжелую дубовую дверь и быстро задвинул засов. Один из солдат, тот, что был ранен в ногу, подскочив на одной ноге к Максимилиану, схватил его меч, прислоненный к стене, и отпрыгнул обратно, но не удержался и упал. Другой обхватил сзади Шарлотту и приставил нож к её горлу. Остальные трое обнажили мечи, один двинулся на Йорга, двое — на Макса. Гертруда прижалась к стене, не зная, что делать.

— Что, господа хорошие, попили вы нашей кровушки? — начал Эрик, переводя взгляд с одного потенциального противника на другого. Он передвигался рывками, согнувшись, перебрасывая меч из руки в руку, и был ещё больше похож на хищного зверька, чем обычно.

— Мы для вас мелкая сволочь по четыре талера, да? Сейчас мы вам все припомним, особенно тебе, баронет. — Макс шевельнулся, пытаясь не то встать, не то нащупать на боку меч, которого не было, — Не двигаться, а то графиня останется без головы.

Солдат, державший Шарлотту, левой рукой погладил её по груди, рывком за край декольте сдернул с груди платье, а потом поднял руку выше и рванул за ворот нижней рубашки, неровно разорвав её почти до пояса. Правда желаемого эффекта это не произвело, потому что на рубашки благородных дам идёт очень много материала, который в нормальном положении выглядит как красивые складочки, а в ненормальном драпирует все, что угодно. Графиня попыталась поправить одежду, но солдат слегка ткнул острием кинжала ей в горло и она опустила руки обратно. Точнее, правая рука осталась на поясе, открывая сумочку, а потом дама вытащила из сумочки изящный ножичек, опустила руку, ощупывая пах бунтовщика по краям набивного гульфика (солдат немало удивился и отодвинул кинжал от горла), и с силой воткнула ножик в обнаруженное незащищенное место.