Голубка

Татьяна Ивановна подошла, послушала тоже. Из комнаты дочери не доносилось ни звука.

– Лера, дочка, ты спишь?

Татьяна Ивановна не могла подыскать другого объяснения неестественной тишине в комнате. Ничего не понимая, Татьяна Ивановна оглянулась и тотчас увидела обеспокоенную Лизину физиономию.

– Лиза, ты можешь мне объяснить, что происходит? Ты что-то знаешь, чего я не знаю?

Домработница еще больше смешалась, глаза у нее забегали, и Татьяну Ивановну впервые в тот вечер кольнуло предчувствие беды.

– Лиза, ты знаешь, от кого она получила письмо?

– Я?! Нет! Только Лерочка давно письма ждала, и вот оно пришло, – заикаясь, выпутывалась домработница.

– От кого она письмо ждала? – Брови Татьяны Ивановны сошлись у переносицы. – Говори толком!

– От… молодого человека, – икнула Лиза, отступая к круглому столу, накрытому белой скатертью с вязаными краями.

– От какого такого молодого человека? – опешила Татьяна Ивановна. – У Калерии есть молодой человек?

– Татьяна Ивановна, – наконец не выдержала Лиза. – Вы бы открыли дверь-то. Не к добру Лерочка там притихла…

По тону, каким было сделано последнее замечание, по выражению лица домработницы, в котором читался неподдельный страх, Татьяна Ивановна поняла, что медлить нельзя. Она дернула ручку двери.

– Лера, открой немедленно!

– Лерочка, касатка, открой, деточка, – подпевала Лиза из-за плеча хозяйки.

– Лера, не заставляй меня ломать дверь! – не на шутку встревожилась Татьяна Ивановна. – Дочка! Объясни маме: что случилось?

– Татьяна Ивановна! Ключ! Ключ запасной!

Лиза шмыгнула на кухню и вернулась со связкой ключей. Мешая друг другу, женщины кинулись выбирать ключ. Долго копались, пытаясь справиться с замком. Наконец удалось открыть – дверь со стуком распахнулась. Лера сидела на своей кровати, безучастно уставившись в одну точку.

– Лерочка! Ну разве так можно? – кинулась мать к дочери, вглядываясь в ее застывшее маской лицо. Лицо это не выражало ничего, кроме тупой покорной душевной боли. – Да что это с ней? Лиза! Что же ты стоишь? Сделай что-нибудь!

Лиза вся тряслась, с перекошенным от сострадания лицом она кинулась к своей любимице, схватила за руки:

– Лерочка! Очнись, касатка! Не смотри так!

– Лиза! Воды! Воды скорее! – взвизгивая от волнения, приказала Татьяна Ивановна и, пока та бегала на кухню, трясла дочь за плечи.

– Вот вода…

Мать выхватила стакан, набрала полный рот воды и брызнула в лицо дочери.

Лера словно очнулась от дурного сна, дернулась, с недоумением взглянула на близких, закричала:

– Уйдите! Отстаньте от меня! Что вы меня мучаете? Дайте мне побыть одной! Уйдите!

Татьяна Ивановна в ужасе смотрела на дочку. Ее Лерочка, которая всего лишь час назад была кроткой и послушной, сейчас билась в истерике и вытворяла непонятное.

Лиза не растерялась, обхватила Лерочку, прижала к себе сильными руками и стала приговаривать что-то той на ухо, тихо и настойчиво. Татьяна Ивановна обнаружила, что стоит на листке бумаги. Подняла его и сразу поняла, что это и есть злополучное письмо – причина случившегося. Письмо было написано мелким неразборчивым мужским почерком. Но она отчего-то довольно легко разобрала этот почерк. Содержание послания оказалось незатейливым.

«Да, мы любили друг друга… Но все кончается, и первая любовь тоже. Я всегда буду тебе благодарен за прошлое лето, но нам лучше все забыть. Ту проблему, о которой ты пишешь, я советую тебе поскорее решить. Думаю, ты догадываешься – как. Не пиши мне больше, жизнь нас развела, и мы должны смириться».

Дойдя до этого места, Татьяна Ивановна остановилась. Первые строки письма ее абсолютно не тронули. Она даже было слегка успокоилась, поняв, что дочь подняла бурю из-за неразделенной любви. Но строчка о проблеме, которую нужно скорее решить, насторожила ее. Она перечитала это место еще раз, еще и еще… Потом оглянулась на дочь. Догадка, нет, слабое предположение шевельнулось в мыслях, и она посмотрела на своего ребенка бесстрастными глазами постороннего.

Бледное, осунувшееся лицо, коричневые круги под глазами… Припухшие губы, казалось, утеряли свои обычные четкие очертания – то ли от слез, то ли…

Татьяна Ивановна ощутила острую потребность увидеть дочь целиком, всю, внимательно посмотреть и убедиться, что тревога напрасна, что…

– Лиза! Отойди от нее!

Лиза вместе с Лерочкой разом обернулись. Эти двое стояли посреди комнаты. Одна обнимала другую, словно пытаясь укрыть от ветра.

– Лиза, выключи воду. Ты разве не слышишь, в кухне бежит вода, – ровно и четко произнесла Татьяна Ивановна.

Лиза послушно отклеилась от Лерочки и, спотыкаясь на ровной глади паркета, засеменила на кухню. Лера осталась стоять одна и выглядела так, будто ее раздели и поставили в одном нижнем белье посреди площади.

А мать вдруг сразу все увидела. Изменившуюся фигуру, другой взгляд. Все, что должна была заметить давно!

Все еще отказываясь верить предположениям, спросила:

– У тебя… с ним… что-то было? Ты понимаешь, я говорю не о поцелуях. Было?!

Лерочка съежилась, словно попыталась спрятаться в панцирь, которого не было.

– Да, – еле слышно прошептала она.

У Татьяны Ивановна подкосились ноги. Если бы не Лиза, она упала бы на пол. Та подхватила хозяйку и помогла сесть на стул. Домработница снова метнулась на кухню, теперь уже за валерьянкой для хозяйки.

– Мамочка, прости меня… прости меня! – лепетала Лера, глядя, как мать пьет лекарство. Стакан два раза громко стукнул о зубы. – Мамочка, прости меня…

Татьяна Ивановна собралась с силами, поднялась и вышла в гостиную.

Лиза испуганно полетела за ней.

– Господи, что делать, что мне делать? – бормотала Татьяна Ивановна, обращая вопросы единственно к себе самой. – Что делать? Кому звонить… Найти врача? Да, нужно срочно найти врача…

Она ходила по комнате и говорила сама с собой. Она чувствовала, что нельзя останавливаться. То, что клокотало и бурлило сейчас внутри ее, требовало выхода, заставляло двигаться, действовать.

Стол, немецкая горка красного дерева, пианино, тахта… И снова: стол, горка с посудой, тумбочка с радиолой, пианино…

– Уже поздно, Татьяна Ивановна, – вдруг вклинилась в ее мысли домработница.

– Что – поздно? – не поняла Татьяна Ивановна и взглянула на высокие часы с маятником. Они показывали девять часов вечера.

– Четыре месяца уж, наверное, с лишком… – пояснила Лиза. – Теперь ноябрь уж на исходе, а парень-то уехал в июле. Как раз Клава-то у нас го…

– Ты все знала?! – Новое открытие потрясло Татьяну Ивановну. Вот кто виновник всего! Такое предательство! Нож в спину! – Ты знала и молчала? Ты… ты…

– Да я… я недавно только… я ждала, когда…

Но Лизе не дали оправдаться. Гнев и обида, нанесенные непоправимым поступком дочери, искали выхода. Нужен был виновник, на которого можно было излить желчь.

– Дрянь! – кричала хозяйка. – Я тебя голодную, оборванную из деревни привезла! Пожалела! Накормила, обогрела! Разве мы с Петром Дмитриевичем тебе в чем отказали? Обидели тебя? Ну скажи, Лиза? Ну? За что ты нам платишь черной неблагодарностью?!

Лиза стояла молча, покорно опустив голову в пол. Она не сказала больше ни слова в свое оправдание. Ей было искренне жаль их всех – Лерочку, Татьяну Ивановну, Петра Дмитриевича. Она действительно чувствовала себя в чем-то виноватой. К тому же в глубине души Лиза, наверное, подозревала, что Татьяна Ивановна не сможет успокоиться, пока не выльет на кого-нибудь свой гнев. Так пусть уж лучше на нее, Лизу, чем на измученную своей тайной и Юриным предательством Лерочку.

Лиза покорно стояла, а Татьяна Ивановна кричала на нее, не стесняясь в выражениях. И все-таки к десяти часам гневные слова иссякли, силы оставили женщину. Она заперлась у себя в спальне. Лиза осторожно звякала посудой на кухне. Лерочка, не раздеваясь, сидела на постели. В эту ночь в квартире Подольских никто не спал.