Путь к Порогу

— Арарн-ведьмак трактирщику шишку вывел на шее, — под общий хохот объяснил менестрелю добродушный стражник. — У Горна шишка вдруг вздулась, огромадная такая. Он ее и так, и этак, и прижигал даже — ни в какую, только растет. Ибир-травник не смог помочь. Пришлось к Арарну идти. Тот дорого берет, потому что знахарством не занимается, он, вообще-то серьезный мужик, правда, вспыльчивый очень. Его из Сферы Огня выперли за то, что он там кому-то не тому потроха прижег. Ну вспыльчивый, говорю же… Пошептал Арарн, шишка перестала расти. И за две недели обратно в шею ушла. Время платить, а трактирщик, как всегда, отмахивается. Мол, шишка сама собой убралась. Арарн поначалу подмастерьев подсылал, а тут сам явился: «Плати!» Горн: «Не буду!» Нашел с кем связываться. Ну ведьмак и рассердился. Снова пошептал, и шишка еще пуще вздулась. Прямо как вторая башка вымахала! Да еще с глазами и пастью. А пасть огнем пышет и ругается такими погаными словами, что слушать невозможно. Горн с месяц из дома выйти не мог. Потом послал Арарну денег, да в два раза больше, чтобы тот заклятие снял…

Старик воздвигся у прилавка так прочно, что сразу было видно: пока своего не получит, с места не сойдет. А мальчик во все глаза уставился на огра, одиноко возвышавшегося за столом, из-под которого, словно пар от бурлящего котла, поднимался густой храп господина Гаса.

Трактир постепенно наполнялся народом. Ремесленники, зашедшие освежиться после долгого трудового дня, весело галдя, рассаживались за столиками. Сапожники, распрямляя спины, онемевшие от долгого сидения в скрюченной позе, вытягивали под столы босые ноги (по местному обычаю, мастера сапожного дела и их подмастерья имели право надевать обувь только в холодное время года). Портные щурились уставшими от слежения за стежками покрасневшими глазами, выглядывая среди посетителей знакомых и друзей. Торговцы с рынка, расположенного близ трактира: зеленщики, рыбники, мясники, молочники и другие, сдав выручку хозяевам лавок, охрипшими за день голосами делились друг с другом последними базарными новостями.

Пара гномов, одетых в пухлые куртки (вечно эти гномы даже и летом одеваются, как зимой, потому что привыкли мерзнуть в своих подземельях), полосатые штаны и запыленные дорожные сапоги, сваливали под стол тяжелые мешки. Гномы, наторговавшие за свои изделия продуктов и одежды, задержатся здесь ненадолго. Выпьют пару кружек, возьмут с собой мех-другой крепкого самогона (вино и сладкое пиво местные гномы презирают за низкую концентрацию алкоголя) и отвалят в свой Грандхур — подземное поселение, расположенное неподалеку от Мари.

Гномы важно кивали направо и налево массивными бородатыми головами, приветствуя знакомых, но уселись вместе, за один угловой столик, не мешаясь с людьми. Никто из горожан дурного слова никогда гномам не скажет, но все равно маленький народец держится особняком. Это все гнилая отрыжка той самой Великой Войны, на которой гномы сражались не на стороне людей. Не по своей, конечно, воле, но все-таки…

Прошло то время, когда подземные карлики гордо носили свои здоровенные топоры с двойными лезвиями. По окончании Великой Войны гномам строжайше запрещено иметь оружие, — а каково это выносить когда-то воинственному народу? Говорят, в своих пещерах они еще устраивают поединки и даже большие турниры, но это же не проверишь. А ведь их едва не истребили полностью после той Войны. Но вовремя спохватились: подземный народец обладал особой магией, позволявшей им ковать металл крепости, равной которой люди выковать никогда не могли. Магия Крови — так называют эту магию люди, потому что правильное название не выговорит человек, даже хорошо знающий гномьи наречия, — язык сломает. Мечи, топоры и боевые ножи, например, выкованные гномами, ни в какое сравнение не идут с оружием, изготовленным людьми. Правда, и стоят они столько, что позволить их себе могут только дворяне, да и то не все. Конечно, металлические изделия, не предназначенные для войны, гномы продают гораздо дешевле, так ведь и куют их без помощи своей магии. Магия Крови — только для оружия…

Служка, позевывая, зажигал масляные светильники на стенах, реагируя на призывы новых посетителей вялыми и невнимательными кивками: мол, подождите, пока закончу, разорались, нечего тут… Явился второй служка и принялся наконец разносить кружки по столикам. Этот оказался более расторопным — его жизненной энергии хватало не только на то, чтобы позевывать, переставляя ноги, но еще и почесываться.

В проемах окон одна за другой появлялись разгоряченные любопытством мальчишеские физиономии. Объектом их пристального изучения был, несомненно, огр, все так же в одиночестве сидевший за столиком. Двое пацанов — один низенький, толстый и круглощекий, второй костистый и смуглый — осмелились даже войти в помещение и стать у порога в позах, ясно показывающих: чуть только огр повернет в их сторону клыкастую морду, они сразу зададут стрекача. На поясах у этих двоих болтались такие же деревянные мечи, как и у мальчика, пришедшего с гончаром.

Серокожий гигант не обращал на малолетних соглядатаев никакого внимания. Он, откровенно говоря, ни на что не обращал внимания, лишь изредка вожделенно шевелил ноздрями, когда служка проносил мимо него кувшин или кружку с пивом. Мальчик, пришедший со стариком-гончаром, присоединился к парочке у порога. Сам старый Гур, ухватив трактирщика за ворот костистыми пальцами, втолковывал ему что-то, почти неслышное во все возрастающем гаме. И тут шум прорезал ясный, чистый и громкий струнный перебор. Это менестрель извлек из чехла свой инструмент, отодвинулся на лавке подальше от стола и, не дожидаясь, пока трактир стихнет окончательно, звонко прокричал:

— Вниманию почтеннейших горожан! Известная во всем славном королевстве Гаэлон баллада о Рыжей Марте…

Конец реплики потонул в восторженных воплях и гоготе — видимо, баллада и вправду была широко известна. Только старый гончар недовольно поморщился и, на минуту отвернувшись от Горна, громко произнес:

— А более пристойного произведения у тебя нет, менестрель? Здесь, между прочим, дети!

— Угомонись, папаша! — оглянувшись на гогочущих стражников, пьяно сощурился рыжий Корнелий. — Народ желает веселья. А недоросткам явно пора разбежаться по постелям.

— Рыжая Марта! — орали за столиками. — Давай балладу! — И Гуру пришлось, передернув, плечами, прекратить разговор. Он только процедил сквозь зубы:

— Проклятый пустозвон… — и махнул рукой мальчику, повернувшемуся на его голос. Тот недовольно вздохнул, но все же подчинился. Вместе с ним покинули трактир и двое его приятелей. Впрочем, тут же их физиономии появились в раскрытом окне.

— «Подобна тыквам гру-у-удь ее!..»- ударив по струнам, завел рыжий менестрель свою балладу.

— Он что, так и сидит там весь день? — спросил Перси, не отрывая взгляда от громадной серой спины.

— Когда мы с дедушкой пришли туда, сидел, — сказал Кай.

— И ни разу не пошевелился? — поинтересовался Бин.

— Ну… можно сказать, ни разу, — подтвердил Кай. — Видал? Настоящий огр!

— Разве славные рыцари допустят, чтобы свирепый огр угрожал людям? — послышался позади троицы издевательский голос. — Чего ж вы не достанете свои деревяшки и не треснете его по башке?

Все трое одновременно обернулись. Позади них стоял Аскол, сын рыбника Харла, одного из самых богатых горожан. На прыщавом лице парнишки уже пробивались реденькие усы. Для вечерней прогулки Аскол вырядился шикарно: поверх домотканой рубахи накинул кожаную куртку со шнуровкой, на голову нацепил берет из самого настоящего красного бархата, а на ноги — высокие сапоги с посеребренными пряжками. Словом, не хватало еще длинного плаща и меча в узорных ножнах — и любая кухарка впотьмах легко приняла бы сына рыбника за молодого аристократа, вышедшего глотнуть вечернего воздуха. Тем более что для прогулки Аскол обзавелся не только нарядом, но и свитой. Четверо мальчишек, каждый из которых был младше сына рыбника года на три, переговаривались за его спиной.