Страница 86 из 118
2. Но рассмотрим прочитанное выше. "Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время". Слыша так много великого и высокого, они не обращали внимания, но смеялись; а смялись они (над учением) о воскресении: "душевный человек не принимает того, что от Духа Божия" (1Кор. 2:14). "Итак", говорит (писатель), "Павел вышел из среды их". "Итак". Как? Убедивши одних, осмеянный другими. "После сего Павел", говорит, "оставив Афины, пришел в Коринф; и, найдя некоторого Иудея, именем Акилу, родом Понтянина, недавно пришедшего из Италии, остался у них и работал". Смотри, как закон начинает уже терять силу. Будучи иудеем, он остригся впоследствии в Кенхреях и отправился с Павлом в Сирию. Будучи понтянином, он поспешил идти не в Иерусалим или ближе к нему, но дальше. У него и пребывает (Павел) и пребывать не стыдится; но потому и пребывает, что находит здесь убежище удобное, гораздо удобнее для него царских чертогов. Не смейся, слыша это, возлюбленный! Ведь, как для борца более полезна палестра (школа, в которой упражнялись в борьбе), нежели мягкое ложе, так и для воина – меч железный, а не золотой. "И работал" проповедуя. Устыдимся мы, которые и не проповедуя живем праздно. "Во всякую же субботу он говорил в синагоге", говорит, "и убеждал Иудеев и Еллинов". "Но как они противились и злословили", отступил: отступил, надеясь, таким образом, скорее обратить их. Для чего, в самом деле, он, оставив тот дом, поселился ближе к синагоге? Не для этого ли? Он не видел опасности и там. "Свидетельствовать", говорит, им. Уже не учит, но свидетельствует. "Но как они противились", говорит, "и злословили, то он, отрясши одежды свои, сказал к ним: кровь ваша на главах ваших". Делает это для того, чтобы не только словом, но и делом устрашить их; и говорит им с большею силою, как уже убедивший многих. "Я", говорит, "чист". "Отныне иду к язычникам". Так и мы виновны в крови тех, которые вверены нам, если нерадим о них. Подобным образом, когда он говорит: "впрочем никто не отягощай меня" (Гал.6: 17), говорит для того, чтобы устрашить, так как не столько могло устрашить их наказание, сколько эта (угроза). "И пошел оттуда, и пришел к некоторому чтущему Бога, именем Иусту". Переходит, желая внушить им, что он отошел к язычникам. "Крисп же, начальник синагоги", говорит (писатель), "уверовал в Господа со всем домом своим". Смотри, как тогда верные делали это целыми семействами. Затем вскоре и многие другие веровали и крестились. Начальником синагоги здесь называется тот самый Крисп, о котором (Павел) говорит в послании: "я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия" (1Кор.1:14). А этот, мне кажется, называется и Сосфеном, так как этот муж был столько верен, что и был бит и всегда находился при Павле. "Господь же в видении ночью сказал Павлу:", говорит (писатель), "не бойся, но говори и не умолкай". Потому он и оставался там долгое время; хотя побуждало его к этому и множество (верующих), но благоволение Христово – более. А предстояла большая опасность, когда уверовали многие и даже сам начальник синагоги. "Не бойся", говорит. Этого достаточно было, чтобы ободрить его; он обличается в боязни, или лучше, не обличается, но ободряется, чтобы этого с ним не случилось. (Бог) не попускал апостолам постоянно терпеть бедствия, чтобы они не изнемогли. Павла же ничто столько не огорчало, как неверующие, как противившиеся; это было для него тяжелее самих опасностей. "И не умолкай", говорит, "потому что у Меня много людей в этом городе". Может быть, поэтому и является ему Христос. "Между тем", говорит (писатель), "во время проконсульства Галлиона в Ахаии, напали Иудеи единодушно на Павла". Смотри, как они нападают спустя год и шесть месяцев, когда уже не имели права пользоваться своими законами. Коринфян особенно ободряло то убеждение, что правитель не унизит себя, так как не все равно было, победить ли посредством словопрения, или внушить, что об этом деле он нисколько не заботится. И посмотри, как он был благоразумен. В ответе своем он не сказал прямо: это не мое дело; но что? "Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом". Блестящая победа! "А все Еллины, схватив Сосфена, начальника синагоги, били его перед судилищем; и Галлион нимало не беспокоился о том". О, какой стыд они испытали! "И Галлион", говорит, "нимало не беспокоился о том", хотя все было сделано для его оскорбления; а они, как бы власть какую имея, бьют (начальника), постыдно совершают дело безумной ярости! Почему же он не бил их со своей стороны, хотя имел власть над ними? Чтобы они научились любомудрию. Он не бьет их со своей стороны, что бы судия узнал, кто из них более кроток. Это не мало принесло пользы и присутствующим. Кротость одних и дерзость других показывали, что для всего этого нужен судебный приговор; но они все делали беспорядочно. И не сказал: не должно, – чтобы они в другой раз не стали бить его, – но: не хочу. "Я не хочу быть судьею". Так кроток был этот муж! Подобным образом и Пилат говорил о Христе: "возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его" (Ин. 18:31). Он хотел, чтобы они судили по закону; а они поступали, как пьяные и беснующиеся. Потому Павел прибыл из Афин (в Коринф), что здесь было "много людей". Он был бит, и ничего не говорил.
3. Будем и мы подражать ему. Бьющим нас будем воздавать кротостью, молчанием, долготерпением. Это – раны более тяжкие, удар более сильный и действительный, так как тяжко поражение не тела, а души. Мы многим наносим удары; но если это делается по дружбе, то даже нравится; если же ты будешь бить кого-нибудь с гневом, то касаешься его сердца и потому причиняешь ему великое огорчение, – так мы поражаем более сердце их. Докажем же, по возможности, что кротость поражает более, нежели сопротивление. Яснейшее доказательство этого было бы из дел и из опыта; но, если угодно, объясним это и словом, хотя мы уже многократно делали это. При оскорблениях мы ничем столько не огорчаемся, как мнением присутствующих; не все равно – получать ли оскорбление при всех, или наедине; мы переносим легко те оскорбления, которые наносятся нам наедине, когда нет свидетелей, и никто не знает о том. Следовательно, не самое оскорбление огорчает нас, но то, что оно наносится при всех, так что, если бы кто-нибудь при всех хвалил нас, а наедине поносил, то мы еще были бы ему благодарны. Значит, огорчение зависит не от самого оскорбления, но от мнения присутствующих, пред которыми (мы не хотим) казаться достойными презрения. Теперь: что, если мнение их будет в нашу пользу? Не больше ли потерпит. сам оскорбитель, если они подадут голос за нас? Кого же, скажи мне, осуждают посторонние свидетели: того ли, кто наносит оскорбление, или того, кто подвергается ему и молчит? Гнев увлекает нас в то время, когда наносится оскорбление; посмотрим же теперь, когда мы свободны от этой страсти, чтобы нам не увлекаться и тогда. Кого все мы осуждаем? Без сомнения того, кто наносит оскорбление; если он ниже нас, мы говорим, что он беснуется; если равен, говорим: он безумствует; если выше – и тогда не одобряем. Кто, скажи мне, достоин одобрении? Тот ли, кто возмущается, неистовствует, свирепствует, как дикий зверь, восставая против имеющих одинаковую с ним природу, или тот, кто пребывает в спокойствии, как в пристани, и сохраняет великое любомудрие? Последний не уподобляется ли ангелу, а тот похож ли и на человека? Тот и собственного зла сдержать не может, а этот удерживает и чужое; тот и самим собою владеть не может, а этот обуздывает и другого; тот терпит кораблекрушение, а этот плывет безопасно на своем корабле при попутном ветре; он именно не позволяет ветру гнева устремляться в паруса и потопляет мысленную ладью его, но легкий и приятный ветер – дыхание незлобия – веет ему и с великим спокойствием приводит его в пристань любомудрия. Как во время крушения корабля, плывущие на нем не знают, что они выбрасывают в море, свою ли собственность или вверенное им достояние других, но бросают без разбора все, в нем находящееся, и драгоценное и недрагоценное; когда же буря прекратится, то, размышляя о том, что бросили, плачут и не радуются тихой погоде, по причине потери выброшенного, – так точно и здесь. Когда свирепствует гнев и поднимается эта буря, не думают, что нужно выбросить и чего нет; когда же гнев прекратится, тогда, размышляя о том, что выбросили, видят только вред и не радуются самому спокойствию, вспоминая, какими словами осрамили себя и какой великий ущерб понесли не в деньгах, но в отношении к смирению и кротости. Подлинно, гнев есть тьма. "Сказал", говорит (Писание), "безумный в сердце своем: нет Бога" (Пс.13:1). Можно, кажется, и о гневающемся сказать: "сказал" гневающийся: "нет Бога". Он по множеству гнева своего не взыщет, говорит (Писание – Пс.9:25). Если же является помысл благочестивый, то все (другие помыслы) он устраняет, отгоняет и ниспровергает. Если ты не чувствуешь, как ты терпишь вред более оскорбляемого, то оскорбляй; если не будет никого, кто стал бы осуждать тебя, то суд совести, постигнув тебя наедине, накажет в тысячу раз более. В самом деле, когда ты слышишь, что оскорбленный тобою не сказал ни одного обидного слова, не скорбишь ли ты более его? Как, скажи мне, человека тихого, смиренного и кроткого ты осыпал тысячью укоризн? Так говорим мы часто, но не видим, чтобы тоже было соблюдаемо на деле. Как ты – человек – оскорбляешь человека? Раб – подобного себе раба? Но что дивиться этому, когда многие оскорбляют самого Бога?