Страница 21 из 23
— Что ж, я буду играть, обещаю. Я сделаю ставку на последнюю хлопушку. Это повысит шансы Дивизионного.
— Вы скучный, глупый тип, — сказал доктор Фишер. — Какая доблесть идти на смерть, если вы хотите умереть. Но, господи помилуй, что там вытворяет Дин?
— По-моему, импровизирует.
Дин по-прежнему стоял у стола и наливал себе еще рюмку портвейна, однако на этот раз никто не воспользовался задержкой, потому что оставались только Дивизионный и я.
— Спасибо, сэр, — сказал Дин. — Спасибо за добрые слова. Ведь и пьяная отвага — вещь невредная… Да, знаю, в данном случае это совсем не обязательно, капитан… Может, это и лишнее, зато блеска больше… Спасибо, сэр. Если вернетесь невредимым, разопьем еще бутылочку… «Кокберна» — вот как эта, надеюсь, сэр.
Я подумал, не будет ли он плести эту чепуху до рассвета, но, произнеся последнюю фразу, он поставил рюмку, лихо отдал честь и зашагал к бочке с отрубями, пошарил в ней, вытащил хлопушку, дернул и повалился на землю рядом с цилиндром и чеком. — Мертвецки пьян, — сказал доктор Фишер и распорядился, чтобы садовники унесли его в дом.
Дивизионный глядел на меня с другого конца стола. Он спросил: — Почему вы не ушли, мистер Джонс?
— Мне все равно нечего делать, генерал.
— Не зовите меня генералом. Я не генерал. Я командир дивизии.
— А вы почему остались, командир дивизии?
— Поздно идти на попятный. Смелости не хватает. Мне следовало первым подойти к бочке, когда шансы были лучше. Что там говорил этот Дин?
— По-моему, он играл молодого капитана, который вызвался сделать отчаянную вылазку.
— Я командир дивизии, а дивизионные не совершают отчаянных вылазок. К тому же в Швейцарии таких вылазок не бывает. Разве что эта — исключение из правил. Может, вы пойдете первым, мистер Джонс?
— А что вы думаете о конвертируемых облигациях? — услышал я голос миссис Монтгомери, которая спрашивала Бельмона.
— У вас их и так слишком много, — сказал Бельмон, — а доллар, по-моему, не скоро опять войдет в силу.
— Предлагаю вам подойти первому, командир. Мне деньги не нужны, а шансы у вас все-таки будут получше. У меня другие цели…
— Когда я был мальчишкой, — сказал Дивизионный, — я играл в русскую рулетку с игрушечным пистолетом, заряженным пистонами. Это было так увлекательно. — Но он не двигался с места.
Я слышал, как Бельмон говорит миссис Монтгомери:
— Я-то подумываю вложить деньги во что-нибудь немецкое. Например, «Баденверк» в Карлсруэ платит акционерам восемь и пять восьмых процента — правда, русская опасность всегда налицо, не так ли? Будущее ведь довольно непредсказуемо.
Так как Дивизионный явно не желал двигаться, то пошел я. Мне хотелось, чтобы этот ужин кончился поскорее.
Пришлось долго разгребать отруби, прежде чем я нащупал хлопушку. Но я не чувствовал приятного возбуждения, как мальчик, стрелявший пистонами, — я спокойно взял в руку хлопушку, сознавая, что стал ближе к Анне-Луизе, чем когда-либо с тех пор, как дожидался в больничной палате и молодой доктор пришел сказать, что она умерла. Я держал хлопушку, словно держал ее руку, и слушал разговор, который шел за столом.
Бельмон говорил миссис Монтгомери: — У меня больше доверия к японца. «Мицубиси» платит только шесть и три четверти, но двумя миллионами зря рисковать не стоит.
Я увидел, что рядом со мной стоит Дивизионный.
— По-моему, нам пора расходиться, — сказала миссис Монтгомери. — Боюсь, тут что-то произойдет, хотя в глубине души я уверена, что доктор Фишер просто над нами слегка подшутил.
— Если вы отошлете вашу машину с шофером, я вас подвезу, и мы по дороге обсудим, куда вам вложить деньги.
— Но разве вы не дождетесь, пока кончится ужин? — спросил доктор Фишер. — Теперь уже недолго осталось.
— Ах, это был такой замечательный последний ужин, но мне, бедняжке, пора бай-бай. — Она замахала нам ручками. — Спокойной ночи, генерал. Спокойной ночи, мистер Джонс. А где же мистер Дин?
— Подозреваю, что в кухне, на полу. Надеюсь, Альберт не возьмет у него чек. Он тогда уйдет от меня, и я потеряю хорошего слугу.
Дивизионный мне шепнул: — Конечно, мы можем просто взять и уйти, верно? Если вы пойдете со мной. Я не хочу уходить один.
— Мне-то лично идти некуда.
Хотя мы и шептались, доктор Фишер услышал.
— Дивизионный, вы с самого начала знали правила игры. Могли уйти с мистером Кипсом, прежде чем она началась. А теперь, когда шансов осталось маловато, вы перепугались. Подумайте о вашей солдатской чести и о награде. В бочке все еще лежит два миллиона франков.
Но Дивизионный не шевельнулся. Он продолжал смотреть на меня с мольбой. Когда человек боится, он нуждается в поддержке. Доктор Фишер безжалостно продолжал: — Если поторопитесь, шансы будут два к одному в вашу пользу.
Дивизионный закрыл глаза, опустил в бочку руку и сразу же нащупал свою хлопушку, но все так же нерешительно продолжал стоять.
— Если боитесь дернуть, идите к столу, Дивизионный, дайте мистеру Джонсу испытать судьбу.
Дивизионный поглядел на меня грустным взглядом спаниеля, который пытается внушить хозяину, чтобы тот произнес магическое слово: «Гуляй!» Я сказал:
— Я первый вытащил хлопушку. По-моему, вы должны разрешить мне первому и дернуть.
— Конечно, конечно, — сказал он. — Это ваше право.
Я смотрел на него, пока он не дошел до безопасного места возле стола, неся свою хлопушку. Без левой руки мне не так-то легко было дернуть язычок. Замешкавшись, я увидел, что Дивизионный следит за мной — следит, как мне казалось, с надеждой. Может быть, он молился — в конце концов, я же видел его на ночной мессе, вероятно, он верующий, вероятно, он говорил богу: «Прошу тебя, добрый боженька, взорви его!» Я бы, наверно, молился почти о том же: «Пусть это будет конец», если бы верил, но разве у меня не было хотя бы полуверы, иначе почему же, пока я держал эту хлопушку в руке, я чувствовал близость Анны-Луизы? Анна-Луиза была мертва. Она могла еще где-то существовать, если существует бог. Я взял торчавший язычок и потянул за другой край хлопушки. Послышался слабый щелчок, и я почувствовал, как Анна-Луиза выдернула у меня свою руку и пошла между кострами к озеру, чтобы умереть во второй раз.
— Ну вот, Дивизионный, — сказал доктор Фишер, — шансы теперь равные.
Я никогда еще не испытывал такой ненависти к Фишеру, как в эту минуту. Он дразнил нас обоих. Он издевался над моим разочарованием и издевался над страхом Дивизионного.
— Наконец-то вы стоите под огнем противника, Дивизионный. Разве не об этом вы мечтали все долгие годы нашего швейцарского нейтралитета?
Глядя на мертвую, бесполезную хлопушку у себя в руке, я услышал печальный голос командира дивизии:
— Я тогда был молодым. А теперь я стар.
— Но там же два миллиона франков. Я знаю вас давно и знаю, как вы цените деньги. Вы женились на деньгах — вот уж нельзя сказать, чтобы вы прельстились красотой, но, даже когда ваша жена умерла и оставила вам все, что у нее было, вам этого показалось мало, не то вы не стали бы приходить на мои званые ужины. Вот ваш шанс. Два миллиона франков, которые вы можете выиграть. Два миллиона франков за небольшое проявление храбрости. Военной отваги. Под огнем противника, Дивизионный.
Я посмотрел на стол в другом конце лужайки и увидел, что старик вот-вот заплачет. Я сунул руку в бочонок с отрубями и вытащил последнюю хлопушку — хлопушку, предназначенную для Кипса. Я снова потянул за язычок зубами, и снова раздался легкий щелчок — не громче, чем чирканье спички.
— Ну какой же вы дурак, Джонс, — сказал доктор Фишер. — Чего торопитесь? Весь вечер раздражали меня одним вашим присутствием. Да, вы не такой, как другие. Не вписываетесь в общую картину. И никому вы не помогали. Ничего не смогли доказать. Деньги вас не прельщают. Вы жадно хотите смерти. А такая жадность меня не интересует.
Дивизионный сказал: — Но ведь осталась только одна — моя хлопушка.
— Да, Дивизионный, верно, теперь ваш черед. Не отвертитесь. Придется играть до конца. Встаньте. Отойдите на безопасное расстояние. Я не Джонс и не хочу умирать.